После долго и счастливо (ЛП)

Фрейя печально улыбнулась.
— Думаю, в этом и урок. Это сложнее, чем кажется. Эвридика устала после времени, проведённого в преисподней, и отставала от него. Орфею сложно было поверить, что она последует за ним до конца. Его любви оказалось недостаточно, чтобы перебороть его страх. Так что в самом конце пути Орфей запнулся и обернулся, тем самым навеки обрекая Эвридику на преисподнюю.
— Потом он остаток своей жизни играл на лире… — она показала на россыпь звёзд, которая мне вовсе не казалась похожей на арфу. — Бродил без цели, отказываясь жениться на другой.
Я помню, как крепко обнимал её, глядя ей в глаза, когда она закусила губу и сказала:
— Извини. Я забыла, какая это печальная история. Просто помню, что меня это тронуло.
Затем я развернул её в своих объятиях и прижал к себе.
— Я обещаю, что буду смотреть вперёд, Фрейя.
Она улыбнулась и сказала:
— Я знаю, что так и будет, — а потом скрепила моё обещание и её веру долгим, глубоким поцелуем.
Моя грудь ноет, когда я останавливаюсь на парковке рядом с нашей старой и потрепанной Хондой Сивик. Я бросаю сумку на капот и выдёргиваю цепочку, на которой висит металлическая подвеска с отпечатанным текстом — тёплая от моей кожи, спрятанная под моей рубашкой. Мой подарок от Фрейи в первую брачную ночь.
Эйдену
Спасибо за это «долго и счастливо», превосходящее мои самые смелые мечты.
С любовью, Фрейя.
От «долго и счастливо» к такому. Боже, как это произошло?
Резкие, тугие уколы боли пронзают мою грудь. Я сделал ровно то, чего обещал не делать. Как и Орфей, я оглянулся. Я оглянулся на ад, который познал в детстве, и почувствовал, как пламя поднимается выше, как страх хватает меня за обе руки. И я затащил Фрейю с собой.
Но это не какая-то древняя история, не какой-то обречённый мрачный миф. Том правильно сказал… это необязательно должно закончиться трагедией. Мы выбираем свои финалы, и я выбрал свой.
Я выбрал Фрейю.
Я хватаю сумку, сажусь в машину и завожу двигатель. Я еду домой. И я не оборачиваюсь.
Больше нет.
Глава 9. Фрейя
Плейлист: Imogen Heap — Hide and Seek
— Фрейя? — Кэсси, наш администратор регистратуры, заглядывает в комнату отдыха.
Я поднимаю взгляд от своей чашки чая.
— Да?
Она улыбается, сверкнув брекетами.
— Там к тебе кое-кто пришёл.
— Что? Ты же сказала, что мой последний пациент…
— Отменил приём. Да. Это не пациент. Почему ты до сих пор здесь, кстати?
Я смотрю в кружку.
— Ник меня подвозит.
Кэсси непонимающе смотрит на меня, но не спрашивает, почему я не позвонила Эйдену.
Я рада, что она не спрашивает. Потому что я бы не знала, что ей сказать. Я бы никогда не сказала, что боюсь попросить мужа забрать меня вместо того, чтобы ждать своего коллегу Ника. Я бы никогда не призналась, что боюсь, вдруг Эйден опоздает или скажет, что не может приехать. Любое проявление небрежности окажется последней каплей для меня, когда я и без того такая чувствительная после приёма у психолога, после рыдания в душе, а потом выхода на тихую кухню и обнаружения записки, нацарапанной его аккуратным почерком и сообщавшей, что он пошёл на пробежку.
Пробежку, которая продлилась так долго, что он вернулся лишь через несколько часов, когда я легла в постель. Я ощутила, как прогнулся матрас, и мои предательские лёгкие вдохнули его чистый запах океанской воды. Буквально на мгновение моя ладонь скользнула по кровати к теплу, исходившему от его тела, от широкой спины под мягкой белой футболкой. А потом я вспомнила. Как сильно он меня ранил. Как долго я чувствовала одиночество. Я отдёрнула руку и повернулась лицом к стене.
Мне потребовались часы, чтобы заснуть.
Моя голова пребывает в раздрае. Моё сердце болит. Такое чувство, будто хватит одного неверного действия от Эйдена или меня, и я рухну. Вот почему я прячусь в комнате отдыха и жду, когда Ник закончит со своим пациентом.
— Кто это? — спрашиваю я.
Кэсси улыбается.
 
— Сама посмотри.
Я щурюсь.
— Какой ты хороший администратор.
— Я администратор, а не вышибала, — говорит она, подмигивая.
Вздыхая, я встаю и иду за ней в лобби, затем спотыкаюсь.
— Эйден?
Он робко улыбается.
— Привет.
— Надо срочно проверить факс! — восклицает Кэсси. — Не обращайте на меня внимание.
Я смотрю на свои теннисные туфли и поднимаю взгляд, когда Кэсси ускользает в подсобку. Эйден суёт руки в карманы и склоняет голову набок.
— Старший физиотерапевт. Тебе идёт.
Моё сердце совершает кульбит. Значит, он видел мою зарплатную квитанцию; он знает, что я получила повышение. Я ненавижу себя за то, как жадно впитываю эту крошку, легчайший намёк на заботливое внимание.
— Медкостюм тот же, — ровно говорю я. — Но спасибо.
Он мгновение колеблется, затем делает шаг ближе и вскользь задевает костяшки моих пальцев своими.
Я закрываю глаза.
«Будь сильной, Фрейя. Не смей поддаваться. Один знающий комплимент. Его рука дотрагивается до твоей. Прикосновение пальцев — это не нечто романтическое, чувственное, соблазнительное или эмоциональное».
Ну, а вы попробуйте почитать «Доводы рассудка» после десяти недель целибата и сказать такое же про себя. Триста страниц тоски и многозначительных пауз, дней в обществе друг друга, таких уязвимых и раненых, и ни один из них не желает посмотреть в глаза тому, что они значат друг для друга, и уж тем более признаться в этом себе.
Я тону в нужде и одиночестве. Я не могу ничего поделать с тем, что тёплые шершавые пальцы Эйдена, переплетающиеся с моими, пробуждают жар под моей кожей. Так что я отвожу руку.
Но Эйден — это Эйден, а это означает, что у него стальные яйца. Он проводит ладонью вверх по моей руке и притягивает к своей груди, в объятия.
— Я горжусь тобой. Я тебе не сказал. А должен был. Прости меня.
Я обвиваю руками его крепкую талию прежде, чем успеваю себя остановить. Объятия нужны мне как воздух. Я переполнена нерастраченной любовью и лаской, которые месяцами не выливались в мою интимную жизнь, и сейчас сдерживаю слёзы, потому что это ощущается опасно приятным. Нетвёрдо вздохнув, пока Эйден прижимает меня к себе, я впитываю его присутствие, тёплый и чистый, мягкий аромат одеколона с запахом океанской волны и мятной конфетки за его щекой. Я утыкаюсь лицом в его воротник.
— Спасибо, — шепчу я.
Крепко сжав мою шею сзади, он целует меня в волосы, затем делает шаг назад.
— Что за повод? — спрашиваю я, смаргивая слёзы и надеясь, что они не так очевидны. — Что ты делаешь здесь?
— Я пришёл спросить, не хочешь ли ты… — он прочищает горло. — В смысле, когда закончишь. Со своими пациентами. Я пришёл спросить, не хочешь ты поесть мороженого… в смысле сходить на свидание со мной… и поесть мороженого.
Моё нутро совершает кульбит.
— Мороженого? — наше первое свидание было в кафе-мороженом возле кампуса.
— Ага, — он почёсывает шею сзади. — И я подумал, что потом мы могли бы заказать пиццу, когда вернёмся.
— Почему?
Он смотрит на меня, не моргая.
— Ты знаешь, почему.
— Мне нужны слова, — шепчу я.
— Потому что я скучаю по тебе. Потому что я знаю, что десерт на ужин делает тебя счастливой, и… — его голос срывается. Он смотрит на свою обувь. — И я просто хочу, чтобы ты была счастлива, Фрейя.
Моё сердце трепещет в груди, когда его слова откладываются в сознании, когда я пытаюсь бороться с тем, какой слабой я себя чувствую, с какой готовностью я хочу броситься на него и верить, что это означает, что мы вновь на верном пути, и всё будет хорошо.
Но потом я вспоминаю столько вечеров с задержками. Тихих ужинов. Кратких ответов. Одиночество, пустившее корни, пронизывающую до костей ноющую боль, плавно превратившуюся в гипотермическое онемение.
«Он старается. Дай ему шанс».