После долго и счастливо (ЛП)

Дожидаясь такси, я смотрю на своё обручальное кольцо и верчу его на пальце, наблюдая, как оно поблёскивает в свете луны. И тогда я понимаю, что именно должно случиться дальше, чтобы у нас был шанс восстановиться от этого.
Запись к семейному психологу.
Глава 5. Фрейя
Плейлист: Camila Cabello — Something’s Gotta Give
Я открываю дверь ванной, прилегающей к нашей спальне, и визжу.
Эйден поднимает взгляд, сидя на краю нашей кровати.
— Прости, что напугал.
Я одёргиваю футболку, жалея, что не надела лифчик, потому что сейчас Эйден не заслуживает видеть мои соски даже через футболку. Особенно потому что они затвердели. Ибо я хочу свернуть ему шею, но этот мужчина слишком горяч, чёрт возьми. Он садится более прямо на кровати и дёргает свой галстук, не сводя с меня глаз — такое простое движение посылает в мою сторону его запах океанской воды.
Я смотрю на тёмные волны его волосы, лазурно-синие глаза и бороду, которую он до сих пор не сбрил. А сама подхожу ближе, пока пальцы наших ног не соприкасаются. Он поднимает на меня взгляд и перестаёт теребить свой галстук. Это всё равно что смотреть на незнакомца.
Очень сексуального незнакомца.
«Заткнись, мозг».
— Где ты был? — спрашиваю я.
Он хрипло сглатывает.
— Я, ээ… на работе. Я был на работе. Потом… оказался на совещании… своего рода.
Я приподнимаю бровь.
— Божечки, Эйден. Притормози. Столько деталей, я прям не поспеваю за тобой.
Он вздыхает.
— Фрейя…
— Знаешь что? Забудь, — я разворачиваюсь, потому что если останусь стоять на прежнем месте, то могу сделать нечто безумное. Например, схвачу его за галстук и буду трясти, пока не вытрясу всю правду, явно застрявшую внутри. Ведь если потрясти достаточно сильно…
И в этом моя проблема. Я измотала себя попытками, но это ничего не дало. И я. Больше. Не буду. Пытаться. Хватит. Я спрашивала. «Как ты? Что происходит? Что у тебя на уме? Как работа?»
На что я получала: «Нормально. Ничего. Просто работа. Занят».
Я бросаю свою одежду в корзину для грязного белья и случайно натыкаюсь на свой список, должно быть, выпавший из кармана юбки. Мой список чувств и мыслей, который я носила с собой. Мои недовольства, разложенные по пунктам. Чернила поплыли от слёз. Я смотрю на бумагу, затем комкаю так сильно, что знаю — когда разверну, она просто рассыплется у меня в руках.
Я составила список, потому что если я человек чувств, то Эйден — мыслитель, и я всегда скрывала давление в наших отношениях, побуждавшее меня справляться с моими эмоциями в его манере. Быть «рассудительной», когда я расстроена. Быть «рациональной», когда мы спорим. Потому что я хочу, чтобы мою точку зрения воспринимали серьёзно, и когда я говорю рассудительно, Эйден как будто слушает. Если я говорю спокойнее, чем чувствую себя внутри, я не рискую спровоцировать тревожность Эйдена до такой степени, где он уже не может меня нормально выслушать.
Конечно, это работает, но это ложь. Не так я устроена. Настоящая я плачет и говорит, когда её чувства не опрятны, а запутаны в беспорядочную массу эмоций. Я прорабатываю свои мысли, когда говорю. Я перевариваю всё эмоционально, словесно, но подавляла эту потребность десять лет, лишь время от времени давая себе волю. И я чувствую себя такой сдавленной, что неизбежно детонирую. Нет, взорвусь.
Составление списка, упорядоченного перечня обид, признаний и слов о чувствах должно было дать мне передышку, почувствовать себя очищенной и готовой, когда настанет время, поговорить, а потом примириться с любимым мужчиной. Но написание списка лишь сильнее и сильнее сердило меня, заставляло обиды нагноиться. Тот факт, что мне пришлось составить чёртов список, взбесил меня. Где его список? Где его претензии? Где Эйден?
Здесь, но не здесь. И я пи**ец как устала от этого.
Я смотрю на него, сидящего на краю нашей кровати и смотрящего на свои ноги — тёмно-синий галстук ослаблен, на белоснежной рубашке расстёгнуто две пуговицы. Эйден проводит руками по волосам, ероша их, затем бросает очки на постель и трёт мешки под глазами с густыми ресницами.
 
Опустив руки, он поднимает взгляд на меня.
— Я хочу записать нас к семейному психологу.
Мой желудок совершает кульбит.
— Что?
— Я сказал, я хочу записать нас к семейному психологу.
— Мы даже не говорили о том, по какому вопросу нам нужна помочь психолога.
— Вот для этого и нужна помощь, Фрейя, — говорит он хриплым и низким голосом. — Я хочу, чтобы мы обсудили… случившееся, с чьей-то помощью. Потому что я даже не знаю, с чего начать.
— Начать с правды будет хорошим вариантом. Например, чем ты на самом деле занимался сегодня.
Огурчик запрыгивает на кровать и трётся об Эйдена, мяукая. Тот отрешённо почёсывает кота и вздыхает.
— На работе у меня случилась неприятность. Запачкал одежду.
Я хмурюсь.
— Что?
— Затем наткнулся на… друзей, которые меня отвлекли. Теперь я дома.
— Да уж, ненамного лучше.
Эйден напряжённо удерживает мой взгляд.
— Я знаю, — тихо говорит он. — Я знаю, что не лучшим образом справляюсь… да со всем. И поэтом я спрашиваю: ты пойдёшь со мной к семейному психологу? Я пытаюсь сказать тебе, что мне нужно, чтобы выполнить свою часть работы в отношениях, Фрейя. Я хочу всё исправить.
Когда я не отвечаю сразу же, он смотрит в пол и снова проводит дрожащими руками по волосам, тяжело вздыхая. Я буквально чувствую вкус его тревоги в воздухе — острый и болезненный, давящий на него.
Не то чтобы он мне говорил. Не то чтобы я знала, на каком уровне его тревожность в последнее время, и что его беспокоит. Когда я в последние месяцы подозревала, что ему тяжело, он притворно ослепительно улыбался, затем ссылался на работу и скрывался в нашем маленьком домашнем кабинете. В комнате, которая должна была превратиться в детскую.
Я гадаю… гадаю, вдруг всё было тяжело, тяжелее обычного, а он мне не сказал. Если так, то почему? Если его отстранённость вызвана бременем, которым он не хочет делиться, то как я честно могу сказать, что люблю его, но при этом отказать ему в шансе обсудить всё это на приёме у психолога? Волна сочувствия нарастает во мне и унимает испепеляющую боль в сердце.
Я откашливаюсь, затем говорю ему:
— Я пойду с тобой к психологу, Мишка.
Чёрт. Это слово слетает с языка прежде, чем я успеваю осознать.
Эйден резко вскидывает голову и наши взгляды встречаются.
Печаль сплетается с ностальгией, образуя тугой, ноющий узел под моими рёбрами. Я так долго не называла его Мишкой, не ощущала это лёгкое и тёплое прозвище на кончике своего языка. Его прозвище зародилось, когда мы только начинали встречаться, когда его черные медвежьи волосы щекотали меня по утрам, когда он прижимался, обнимая меня обеими руками. Когда он рычал мне в шею, вжимая в матрас и будя медленным, чувственным сексом. Это прозвище — пережиток той глупой романтической ерунды, которую мы делали поначалу, как те недавно влюбившиеся пары, столь уверенные, что не разобьют друг другу сердце, не подведут и не развалятся как другие пары.
Хреново высокомерие.
Сдерживая слёзы, я отворачиваюсь и копошусь в ящиках своего комода, заново складывая одежду. Это явно уход от темы, потому что я никогда так не делаю. Я неряха, и мы оба это знаем.
Эйден встаёт, и корпус кровати поскрипывает от этого движения. Я слышу, как мягко сминается ковёр под его ногами, когда он встаёт позади меня — мы месяцами не находились так близко друг к другу.
— Почему ты назвала меня так? — мягко спрашивает он.
По моей щеке скатывается слеза. Я сердито стираю её ладонью.
— Не знаю. Нечаянно вырвалось.
Его ладонь скользит по моей талии, привлекая меня к нему. Смелое движение. Чертовски наглое. И эти две фразы лучшим образом описывают Эйдена Маккормака.
«Мужчина похуже никогда бы не сумел завоевать твоё сердце, Фрейя Линн».