Камни Флоренции

В средневековой Флоренции, метавшейся между крайним фанатизмом и спокойной, просвещенной веротерпимостью, процветали самые разные религиозные секты. С одной стороны, город был центром эпикурейства, в том смысле, в котором тогда понимали это слово (считалось, что Фарината дельи Уберти был эпикурейцем, то есть безбожником, скептиком и материалистом, ставившим превыше всего плотские наслаждения); с другой стороны, именно там вызревали теория и практика пуританства. В двенадцатом и начале тринадцатого века здесь появились тысячи последователей патаренской ереси, весьма напоминавшей альбигойскую. Флоренция была оплотом патаренской «епархии», самой могущественной в Италии, с собственными епископами и духовенством. Члены этой пуританской секты верили, что мир полностью находится во власти дьявола; они были вегетарианцами и пацифистами, отказывались жениться или приносить клятвы; они не верили в крещение, причастие, в молитвы и раздачу милостыни в память умершего, в почитание святых мощей и изображений, или образов. Также они думали, что все папы, начиная со святого Сильвестра (несшего ответственность за так называемый «Константинов дар» [45]), были обречены на вечное проклятие. Флорентийцы, коими периодически овладевала жажда религиозных реформ, а также жажда создать идеальное государство, глубоко симпатизировали таким бескомпромиссным учениям. В святом Джованни Гуальберто и в ранних тосканских отшельниках, как и в многочисленных косматых Иоаннах Крестителях, можно увидеть предшественников великих францисканских «возрожденцев» и, в конечном итоге, Савонаролы. Черты фанатизма, присущие флорентийскому’ характеру, и стали причиной того, что в наши дни флорентийские церкви выглядят «протестантскими» или «реформаторскими», по сравнению с церквями Лукки, Сиены, Венеции, Рима. По своей природе флорентийцы были иконоборцами, ниспровергателями традиционных образов. Одержи победу Савонарола, не понадобился бы Лютер.
Реформацию предвосхитили во Флоренции уже в одиннадцатом веке. Борьба против симонии или незаконной торговли в религиозных учреждениях, по сути своей, была аналогична борьбе против индульгенций. Однако для города, настолько переменчивого в своих страстях, настолько черного и белого, настолько склонного к противоположностям, весьма характерным было и то, что в тринадцатом веке здесь началось нечто вроде контрреформации: инквизиция, возглавляемая святым Петром Мучеником, создала две группы мирян, — «Осененные Крестом» и «Друзья веры», — для искоренения движения патаренов. И эта борьба, естественно, также выплеснулась на улицы и площади. Петр, в доминиканской рясе, потрясая знаменем с красным крестом, вел в бой свои отряды — настоящие вооруженные банды. Кровавая расправа над патаренами произошла возле церкви Санта Мария Новелла, с паперти которой Петр обычно произносил свои гневные проповеди; это место отмечено крестом, который называют «Крест на молотилке» (Croce alla Trebbia), и отдельно стоящей колонной. Второй колонной, возле церкви Санта Феличита, на другом берегу Арно, недалеко от Понте Веккьо, отмечено место другой «священной резни». В Испанской капелле монастыря Санта Мария Новелла хранится изображение святого инквизитора в черно-белой доминиканской рясе, в сопровождении своры черно-белых собак («псов инквизиции» [46]), помогающих ему выслеживать ересь. Впоследствии этот святой пал от ножа некоего еретика (т. е. «принял мученическую смерть») по дороге из Комо в Милан [47]. На севере Италии его обычно изображают с ножом, воткнутым в голову; на картинах флорентийских художников он иногда прижимает пальцы к губам — это считалось символом инквизиции. Испанская капелла называется так потому, что обычно в ней собиралась на мессы испанская свита Элеоноры Толедской, супруги Козимо I; вероятно, в эпоху ранней контрреформации на стенах капеллы, во фресках треченто, изображающих триумф истинной веры над ересью (в наши дни этот сюжет представляется довольно странным), испанцы должны были видеть нечто близкое им по духу — не хватало только дыбы и костров. Кстати, в свое время вооруженные отряды Петра Мученика, разделавшись с патаренами, решили посвятить себя добрым дедам и начали строить больницы и ухаживать за немощными. Их братство, известное сегодня под названием Братство Милосердия, центр которого расположен в Бигалло [48], напротив Дуомо, можно считать первым обществом Красного Креста. Еще и сегодня в сумерках иногда можно уъидеть членов братства, в масках и черных колпаках (у них принято из смирения скрывать свою личность), выходящих с носилками из автомобиля в одном из бедных кварталов — Санто Спирито, Санта Кроче или Сан Фредиано, — чтобы забрать больного и отвезти в клинику.
  
Подобные перемены в настроениях общества были характерны для средневековой флорентийской политики в той же мере, что и для средневековой флорентийской религии, да и политика тоже отличалась чудовищной жестокостью. Казалось, в ту эпоху людей временами бил какой-то опасный ток, то и дело менявший направление. Ни один человек, занимавший официальную должность, не мог чувствовать себя в безопасности, обвинения в ереси чередовались с обвинениями в предательстве. Гвельфов называли «traditori» (предателями), а гибеллинов — патаренами. «В прошлые и в нынешние времена, — писал хроникер Джованни Виллани, — во Флоренции считалось обычным делом, когда любой, кто возглавил некую группу, подвергался унижениям со стороны этой самой группы; люди не склонны были признавать заслуги или воздавать почести». Он имел в виду падение его современника Джано делла Ветла, пуританина в политике, первой после Брута трагической фигуры в политической истории. В конце тринадцатого века народ избрал этого честного и бескорыстного человека, аристократа, поборника справедливости, жившего просто и скромно, своим руководителем в борьбе за «полную демократию», что означало расширение количества избирателей за счет увеличения числа младших цехов или гильдий, в которые могли входить мелкие торговцы и ремесленники — торговцы маслом, хозяева постоялых дворов, торговцы ножами, резчики по дереву, пекари и прочие.
Истово борясь против не подчинявпнгхся никаким законам аристократов и против «особых интересов» алчных гильдий богатых торговцев шерстью и банкиров (представленных в те времена партией гвельфов), Джано издал устрашающие «Установления справедливости» (1292–94), ставшие настоящим инструментом террора и впервые в демократической истории придавшие политическим доносчикам общественноправовой статус. Под эгидой «Установлений справедливости» творились величайшие несправедливости: человека могли признать нарушителем закона (то есть противником демократии) лишь на основании слухов и общественного мнения, без представления каких-либо доказательств; аристократов лишали всех привилегий и должностей, любой человек мог понести ответственность за преступления, совершенные его родственниками. На площади возле дворца Подеста (Барджелло) и около дома «капитана народа» поставили ящики (так называемые tamburi) для сбора доносов. Семьдесят три семьи были лишены гражданских прав, а ведь в то время семьи представляли собой настоящие племена: у одного человека, например, было тридцать вооруженных двоюродных братьев и племянников. Именно в этот период, период «второй демократии» (Secondo Popolo), многие аристократические семьи сменили фамилии, чтобы не выделяться среди простонародья; точно так же в свое время крестились евреи в Испании и Португалии. Торнаквинчи стали Торнабуони, Кальваканти — Кламполи, а Маработтини — Малатести.
Сам Джано пал жертвой этой атмосферы подозрительности и страха. Гвельфы распространяли слухи о «гибеллинской опасности», и вскоре, благодаря хитроумным интригам Корсо Донати, Джано признали «подрывным элементом». Будучи идеалистом, он согласился добровольно отправиться в изгнание во имя сохранения мира в обществе, но это не уберегло его от вынесения приговора in absentia {12}, причем (в соответствии с его же собственными принципами) осуждена была и вся семья. Принадлежавшие ему дома были снесены, и он закончил свои дни как fuoriuscito, за границей, во Франции, где управлял филиалом банка семейства Пацци. «Джано был мудрым человеком, — говорит Виллани, — но излишне самонадеянными».