Под вуалью

— Тогда, от кого же? — Он продолжал трясти ее, — Ну, давайте же, говорите.
— Вчера вечером я слышала, как вы говорили об этом Изабелле. — Рослин вдруг стало по-настоящему страшно, у него была железная хватка, а зеленые глаза метали молнии.
— Пустите меня, мне больно!
Но бороться с ним было еще больнее. — Неужели же никто и никогда не учил вас уважать частную жизнь других людей?
— Вам следует говорить потише с Изабеллой, когда вы прощаетесь прямо под моими окнами. — Рослин отступала. — Я вовсе не желаю подслушивать секреты, которые вы ей доверяете. Мне совершенно неинтересно, и вообще, это не мое дело, что какая-то женщина превратила вас в камень и сделала таким циничным.
И опять между ними повисла зловещая тишина: слышно было только, как жужжат цикады цикады и журчит вода, давая напиться деревьям. Сердце Рослин бешено колотилось, и, хотя ни один мускул на лице Дуэйна не шевелился, ей все удалось заметить, что какое-то мгновение назад он вздрогнул от боли.
И то, что он вздрогнул, лишь подтвердило ее вчерашние мысли — ему все еще не безразлична была женщина, которую он знал до своего переезда в Дар-Эрль-Амру.
 Глава пятая 
Напряжение превратилось в осязаемое жужжание.
Рослин заметила весело порхающую крошечную красногрудую колибри, которая была похожа на детскую игрушку.
— Давайте лучше займемся кебабами, пока они не остыли.
Дуэйн пропустил ее вперед. Он был сдержанно вежлив. Когда они подошли к столу, он помог ей сесть, отодвинув стул. Дауд наблюдал за ними с нескрываемым интересом. Как только оба сели, Дауд с гордостью снял крышки со стоявших перед ними тарелок.
— Завтрак подан, — сказал он по-французски, — и, обернувшись к Рослин, добавил. — Госпожа, как вы думаете, ведь я хорошо говорю по-английски и по-французски?
— Так же хорошо, как и готовишь, — улыбнувшись, Рослин жестом указала на еду, стоявшую на столе. Кусочки печени на кебабе перемежались помидорами и луком, корочка на хлебе блестела, сливочное масло было в форме розочек, а рядом с аппетитными пончиками стоял кувшин с медом.
— Ты превзошел себя, Дауд, — одобрительно проговорил Дуэйн.
Дауд просиял от гордости, и, налив кофе в небольшие чашечки в подстаканниках, он достал букетик ноготков и положил его рядом с тарелкой Рослин.
— Приятного аппетита, — вновь по-французски сказал Дауд и поспешно удалился.
Рослин рассмеялась, взяла букетик ноготков, чей легкий запах смешивался с ароматом пряного кофе и как бы растворялся в солнечных лучах, проникающих сквозь кроны деревьев.
— Просто очаровательно! — многозначительно произнесла Рослин.
— Если вам удалось расположить к себе бербера или араба, то значит, у вас есть отличный друг на всю жизнь, — сообщил Рослин Дуэйн, отправляя в рот кусочек кебаба. — Но они могут быть и безжалостны, как грифы, и хитры, как швейцарские банкиры. Я нашел Дауда пару лет назад. Тогда он сторожил поля берберов, вооруженный рогаткой, распугивающей птиц, покушавшихся на скудный урожай, выращиваемый буквально на скалах. Он практически голодал и просто горел желание работать слугой у кого-то из европейцев. Все, что он готовит — национальная еда местных жителей, и, боюсь, моим гостям приходится с этим мириться.
— Вы никогда не боитесь, господин Хантер, — возразила Рослин. — А что касается меня, то мне нравится все, что я сейчас ем. А у хлеба совершенно незнакомый аромат.
— Это хлеб из семолины[8], — объяснил Дуэйн. — Поэтому он такой хрустящий. Хотите еще? Я позову слугу...
Она покачала головой.
— Нет — нет, мне все нравится, особенно с маслом.
— А как вам кофе?
Она кивнула, и он налил еще.
— Хорошо приготовленный арабский кофе — это лучшее, что я знаю. Но мой вам совет — держитесь подальше от прозрачного мятного чая. Он такой же ужасный на вкус, как и на вид.
— Итак, для вас совершенно очевидно, что я остаюсь в Дар-Эрль-Амре, — продолжила разговор Рослин через некоторое время. От пончиков с медом губы у нее были сладкие и липкие.
— Нанетт нуждается в вас. Предупреждаю, будьте кней добры. — Она — самая главная женщина для меня, и я могу чертовски рассердиться, если будет что-то не так.
  
— Абсолютно уверена, что можете. — У нее предательски задрожали губы, но она скрыла их за салфеткой. Он снова и рассердил ее, и сделал больно. Когда тебя в чем-то подозревают, то это ощущение не из приятных, даже если тебя подозревает Дуэйн Хантер, для которого не существует женщин, за исключением собственной бабушки и очаровательной певицы, чей голос, похоже, укрощает дикое сердце.
Когда пришло время везти Рослин домой, Дуэйн попросил Дауда распорядиться, чтобы в конюшне оседлали лошадь. Рослин вся сжалась, когда услышала, что Дуэйн упомянул только одну лошадь. Она напряженно смотрела на него, пока он закуривал сигару.
Солнце ярко освещало медь его волос, а крепкий дым окутывал лицо.
— Даже если бы умели ездить верхом, я бы не стал рисковать отправлять вас одну на берберском скакуне, — с нарочитой медлительностью проговорил Дуэйн.
— А разве мы не можем пройти пешком? — слабо попробовала возразить Рослин.
— Я и так потерял много драгоценного времени сегодня утром, мисс Брант, — с усмешкой поглядывал на нее Дуэйн сквозь дым сигары. — Нет причины для тревоги. Берберские кони — порода легко возбудимая, я же хорошо умею с ними управляться. Чего вы боитесь?
Ему и без вопросов все было ясно: к столу подошла собака, она все еще остерегалась Рослин, и только, когда она с удовольствием принялась за остатки кебаба с ее тарелки, наступило явное облегчение.
Во дворик привели берберского коня в седле. Он был бежевого цвета с темно-золотистой гривой, лоснящейся на солнце. Он все никак не мог успокоиться, пока к нему не подошел Дуэйн и не потрепал его по грациозно изогнутой шее. Он говорил с ним по-берберски, затем повернулся к Рослин, которая уже подошла к ним и, кажется, боялась лошади гораздо меньше, чем хозяина.
— Лекна и не почувствует вас на спине, так как вы весите не больше, чем мой плащ, который я обычно надеваю, когда отправляюсь по вечерам покататься верхом.
— Ее зовут Лекна? Какое замечательное имя! —Бледная рука Рослин лежала на шелковистой гриве, крепко сжимая ее пальцами. В этот момент Дуэйн без предупреждения подхватил ее и посадил в седло. Уши у Лекны были плотно прижаты к голове, а каждый мускул уже был готов слиться с ветром. Дуэйн одним прыжком оказался в седле позади нее и взял поводья, так что Рослин оказалась в его крепких объятиях.
— Ну что, готовы? — спросил он.
Она кивнула. Оказавшись в его объятиях, Рослин даже вздохнуть не могла. Плечом она чувствовала прикосновение его груди, твердой и сильной, ощущала биение его сердца.
Лошадь пустилась легким галопом и, миновав сводчатые ворота внутреннего дворика, они оказались среди финиковых пальм, где их словно крылом накрыла зеленая прохлада. Рослин сидела, не шелохнувшись, она боялась прикосновения его вздымавшейся груди у нее за спиной.
Это естественное ощущение близости тела другого человека делало Дуэйна менее грозным, но в то же время не давало Рослин успокоиться.
— Какие высокие здесь деревья, — все еще нервничая, сказала она.
— Да, от десяти до пятнадцати метров, — услышала она в ответ. — Эти же деревья росли в Эдеме. Вы знаете, у финиковых пальм интересная история.
— Нет, мне об этом ничего не известно. — Перед глазами у нее были крепкие загорелые руки Дуэйна, сжимавшие поводья.
— У каждого мужского дерева есть около десяти «невест», которые после опыления приносят ему «потомство».
Финиковая пальма начинает плодоносить в возрасти восьми лет, а в тридцать она достигает своего расцвета. В общей же сложности пальма плодоносит почти сотню лет. Необыкновенно, правда?
— Женщинам следовало бы у них поучиться, — весело согласилась Рослин. — Не удивительно, почему вы влюблены в эти деревья.
— Не удивительно, — рассмеялся Дуэйн. — Где та женщина, которая на протяжении ста лет будет так заботиться о муже? Давать пищу для пропитания, тень — в полуденный зной, крышу и постель — абсолютно все, и даже покой для души.