Алоха из ада (ЛП)

Парень вздыхает. Я испортил его день, попросив повернуться и что-то взять.
— Мы не продаём блоками. Только пачками.
— Тогда продай мне десять пачек и оставь их в коробке.
Он на минуту задумывается. Я слышу, как вращаются шестерёнки. Управляющая его мозгом фабрика извергает огромные клубы дыма ганджи. Наконец, он придумывает что-то, что не заставит его показаться слишком тупым.
— Есть какое-нибудь удостоверение?
— Ты правда полагаешь, что я ещё несовершеннолетний?
Он пожимает плечами.
— Нет удостоверения, нет сигарет.
Я достаю из кармана две двадцатки, кладу на прилавок и двигаю к нему.
— Вот моё удостоверение.
Ему снова нужно подумать. Рабочие бегут с фабрики. Котёл может рвануть. Парень берёт банкноты и проверяет, что они не фальшивые.
— Ну, ладно. Никому не говорите.
— Кому я скажу?
Он на мгновение задумывается, словно это вопрос с подвохом, но постепенно эта мысль покидает его забитый смолой мозг, наряду со столицами штатов и знаниями по математике. Он бросает блок «Лаки» на груду смертоносных снеков и пробивает всё, положив изрядно замусоленный «Хастлер» на прилавок, пока отсчитывает сдачу. Затем до него доходит, что он натворил. Он замирает. Похоже, он подвис до конца дня.
Я забираю пакет и говорю: «Сдачи не надо. Я уважаю тех, кто читает».
Я возвращаюсь к «Бонневилю» и ставлю пакет на пассажирское сиденье. Пришло время поговорить с единственным, кто, возможно, способен помочь мне попасть в Даунтаун. Мустангом Салли, сильфидой [128] автострады.
В каждом городе есть Мустанг Салли. В каждом городке и деревне в джунглях с грунтовой дорогой. Она дух дороги, древний и могущественный. Если сложить все автострады, окружные и городские дороги Лос-Анджелеса и окрестностей, это означает, что Салли контролирует тридцать тысяч километров загруженной территории. И это даже не считая призрачных дорог и лей-линий [129].
Я сворачиваю «Бонневиль» на обочину 405-й, автострады, идущей вдоль бульвара Сепульведа, самой длинной улицы Лос-Анджелеса. Я вскрываю упаковку «Лаки», достаю одну пачку и надрезаю чёрным клинком. Я проскальзываю по переднему сиденью [130] и выбираюсь с пассажирской стороны. Не самое подходящее время умирать.
Транспортный поток несётся мимо меня со скоростью сто километров в час, и никто даже не смотрит в мою сторону, когда я обхожу машину сзади и царапаю на бетоне шоссе символ Мустанга Салли. Закончив, я встаю в центре знака, достаю «Лаки» и закуриваю. Проносящиеся машины тянут дым за собой, будто он хочет последовать за ними по дороге. Я курю и жду.
Мустанг Салли курсирует по дорогам Лос-Анджелеса двадцать четыре на семь ещё с тех пор, когда те представляли собой лишь пешеходные тропки, лошадиные следы и колеи от повозок. Насколько мне известно, она никогда не спит и никогда не останавливается, если только кто-нибудь не оставит подношение. За последнюю сотню лет она перебрала все виды автомобилей, которые вы можете назвать. Конечно, ей никогда не нужно останавливаться для заправки. Салли ест, но только дорожную еду. То, что можно найти в магазинчиках при заправках и в торговых автоматах. Ей не нужно есть. Ей просто это нравится. Это как я и угон машин. Иногда просто хочется почувствовать себя обычным. Как человек. Она ест. Я вожу.
Двадцать минут спустя в нескольких метрах позади меня на обочине останавливается серебристо-чёрная «Шелби Кобра». Я отхожу от её символа и протягиваю «Лаки».
Салли выше, чем я помню. Выше того, кто с комфортом провёл весь день и всю ночь в компактном спорткаре. У неё тёмные волосы. Может, угольно-чёрные с голубоватым отливом. На ней белое вечернее платье и самые высокие шпильки по эту сторону Гималаев. Не представляю, как она в этом водит. Она медленно подходит ко мне, попутно оценивая. Это её шоу, и заставлять меня ждать — его часть. На ней пара мягких белых водительских перчаток из телячьей кожи. В одной руке болтается маленькая сумочка c золотой окантовкой с застёжкой. Она истинная богиня, за исключением одной детали. На ней что-то вроде круглых очков с дымчатыми линзами; которые лет сто назад носили слепые. Они разрушают образ богини. Как Мона Лиза с кольцом в губе.
 
Когда нас разделяет всего полметра, она останавливается, стягивает водительские перчатки и бросает их в сумочку. Она берёт сигарету из моей руки и глубоко затягивается, медленно выпуская дым из ноздрей.
— Без фильтра. Ты милый мальчик.
Хотел бы я знать, что скрывается за этими тёмными очками. Клянусь, даже при свете дня я вижу слабое свечение из-под линз. Там вполне могли бы оказаться двойное солнце или фары. Вам бы не захотелось направить свою дорожную ярость на эту женщину.
Мустанг Салли поднимает голову и несколько секунд пристально разглядывает меня.
— Я тебя знаю. Очаровательный француз представил нас друг другу.
У неё низкий мурлычущий голос курильщика, из тех, что вы практически ощущаете у себя в груди, когда она говорит.
— У тебя хорошая память. Это был мой друг Видок. Он искал могилу Микки Хаммера [131] и решил, что раз ты бывала везде и всё видела, то могла обратить внимание, где он похоронен.
— Да. Он алхимик, а Микки был … кем? Ищейкой? Он тоже оставил мне несколько даров.
— Микки был охотником за шлаком. Он мог выследить кого угодно и что угодно по его следу в эфире. Полагаю, он нашёл не того, кого следует, потому что в итоге оказался мёртвым. Говорили, что его похоронили со свитком, объясняющим, как это делается. Ты рассказала Видоку, где найти его могилу.
— И он нашёл то, что искал?
— Тело было там, где ты сказала, но кто-то добрался туда раньше нас и обчистил его. Найти это тело стоило Видоку множества донатсов.
Она пожимает плечами и смотрит на поток машин.
— Такова цена дороги. Это бензин, трёп или еда. Никто не ездит бесплатно.
Я возвращаюсь к байку и приношу ей пакет со снеками. Салли улыбается, когда видит его. Я протягиваю пакет ей. Она не берёт его. Лишь оттягивает ногтем краешек пакета и заглядывает внутрь.
— Ну надо же. Должно быть, ты ищешь алмаз величиной с отель «Риц» [132]. — Она улыбается улыбкой тигрицы. — Положи его в машину и задавай свой вопрос.
Я иду туда, где она припарковалась. Сиденья «Кобры» идеальны. Они выглядят совершенно новыми, но, должно быть, она намотала на этой штуке тысячи миль. Единственное, что выдаёт то, что она здесь живёт и ест, это тянущийся за машиной, насколько видит взгляд, мусорный след. Коробки от печенья. Целлофан от пирожных. Смятые пачки из-под сигарет. Салли метит свою территорию, и никто её не останавливает. Ни КДП [133]. Ни копы. Никто.
Я возвращаюсь как раз в тот момент, когда она тушит сигарету носком своей изящной туфельки.
— Мне нужен чёрный ход в ад, — говорю я, — так, чтобы никто не заметил.
Она кривит губы в полуулыбке.
— Проникновение в ад. Старинная магия. Времён сотворения мира. Когда разные планы бытия ещё не были настолько далеки друг от друга, чтобы обитатели одного даже не верили в существование другого.
— Это проблема?
— Зависит от того, как ты хочешь туда попасть. Есть места, где эту двенадцатиполосную ленту Мёбиуса родители называют детям тем адом, где они окажутся, если будут себя плохо вести. А есть и другие места, где она рай.
Она улыбается.
— Ты не захочешь идти этим путём. Он слишком непредсказуем.
— А есть другие пути?
— Не нужно так спешить. Дай леди минуту подумать.
Она берёт из пачки ещё одну «Лаки». Я даю ей прикурить от зажигалки Мейсона. Когда она вдыхает дым, клянусь, свечение за её солнцезащитными очками становится ярче.