Миграции

— Это не имеет значения, — вступает в разговор еще один биолог, Ольсен Далгард из Дании. — Еще пять — десять лет — и они не смогут преодолевать это расстояние. Никаких источников питания на пути, ничего у них не выйдет.
— Вы не в своем уме, если думаете, что морские хищные птицы проживут дольше других, — обращается Гарриет к Найлу так, будто сейчас начнет заключать ставки. Дольше всех проживут травоядные болотные виды. Те, чья экологическая ниша еще не разрушена. А рыбы больше нет, Найл.
— На самом деле не совсем так, — отвечает он спокойно: с вечным спокойствием, как будто ему все равно, хотя я-то знаю точно: он почти не спит, настолько велик его ужас.
— Практически, — говорит Гарриет.
Найл не возражает, но я-то его знаю. Он верит в то, что крачки будут совершать перелеты, пока это необходимо; если хоть где-то на планете останется пища, они ее найдут.
Я, извинившись, выхожу: устала и хочется подышать. В прихожей ждут теплые сапоги и зимняя куртка. Я одеваюсь и вступаю в мир зимы. Ноги ведут меня к самому просторному загону. Кажется, я правильно расслышала чьи-то слова, что он занимает половину территории парка в четыре с половиной тысячи квадратных километров, при этом весь обнесен одним длиннющим забором. Там живут изумительные животные, не только местные, шотландские: многих изъяли из естественной среды и переселили сюда в попытке спасти от уничтожения. Здесь много лисиц и зайцев, оленей, лесных кошек и рысей, редкие рыжие белки, скрытные мелкие куницы, ежи, барсуки, медведи, лоси; жили здесь и волки, пока последний не умер. Второго такого заказника нет во всем мире, но и его возможности ограниченны. Баланс между хищниками и их добычей неустойчив, а эти представители разных видов — последние.
Как бы мне хотелось пройти сквозь сетку забора. Внутренняя сторона интересует меня куда больше внешней, но на такой поступок даже у меня глупости не хватит. Вместо этого я ухожу к берегу озера — пусть это и не океан, но все равно облегчение для легких. Купаться в нем не положено, и я все же купаюсь. Короткое погружение в ледяную воду — и быстро наружу, я торопливо натягиваю одежду и чувствую себя куда живее прежнего. Однажды я видела там выдру и прямо растаяла.
Все эти привилегии достались мне по счастливой случайности, после брака с Найлом. Жить здесь, в этом редкостном уголке мира, населенном почти всеми еще существующими дикими животными. Я этого не заслужила — я ничего в это не вкладываю, кроме своей любви к мужчине, который вкладывает очень много. Другой мой вклад — искренняя любовь к этим созданиям. Она всегда при мне, при всей ее малозначительности.
Я не тороплюсь назад, в большую столовую, где все едят вместе, вот только Найл еще работает, поэтому я ужинаю одна, а потом ложусь спать в нашем домишке. Засыпаю еще до его возвращения, так оно случается почти всегда. А еще он обычно встает и уходит, пока я не проснулась. Поцелуи, которые он когда-то оставлял для моих сновидений, довольно давно иссякли.
Заснуть сегодня непросто. Я, похоже, простудилась, потому что все время кашляю. В горле щекочет, сколько воды ни пей, не помогает. Найла будить не хочется, я встаю, надеваю теплые носки и шерстяной свитер. Иду в туалет. Он примыкает к спальне, но в темноте кажется, что до него очень далеко. Ноги всё двигаются, шаркают, им куда холоднее, чем следовало бы. Наконец руки нащупывают выключатель, я его поворачиваю, но электричество отключили. В туалете темно и холодно. Воздух просто ледяной — наверное, мы забыли закрыть окно. При свете красного огонька от электрической бритвы Найла я вижу смутный очерк своего отражения, сверкание глаз. Я моргаю, хмурюсь тому, как красный свет отскакивает от глазных яблок: будто животное в темноте.
Снова кашель, хуже прежнего. Горло саднит, дерет, и есть что-то еще, оно меня тоже царапает. Я засовываю пальцы в рот, забираюсь подальше, чувствую прикосновение чего-то мягкого, щекочущего. Тяну, кашляя и задыхаясь, освобождаю горло. Что это — не видно, но в раковине оно похоже на перыш…
 
— Фрэнни, — раздается шепот.
Я резко разворачиваюсь во тьме, но это просто Найл.
И все же перепуганное сердце отказывается поступать так, как я ему велю. Оно продолжает нестись вскачь, ему ведомо что-то, не ведомое мне. Подкатывается к горлу, ласкает, потом стискивает — дышать нечем. Через миг странноватая тишина туалета рассеивается, резко дернув всеми конечностями, я рвусь вперед, он поворачивает меня лицом к зеркалу…
— Проснись!!!
Я моргаю, горло больше не болит, голова тоже, боль переместилась в ступни — они горят. Здесь, в этом непонятном месте, довольно светло, свет серебристый, а не красноватый. Лес, глубокая ночь, снег залит светом луны, на небе звезды, а ладонями я сжимаю Найлу горло.
Я давлюсь ужасом, а он выворачивается, кашляет раз, другой, хватает меня за руку и тащит прочь между деревьев.
— Живее, — произносит он, будто боится, что его услышат.
— Где мы?
— В загоне.
Босые ноги подкашиваются. Это что, сон?
— Фрэнни, идем.
— Как мы сюда попали?
— Ты спала. Я пошел по твоим следам.
Как охотник в ночи.
Я рассматриваю место, в которое так хотела попасть. Потом Найла, в полусвете он кажется призраком.
— Я тебя покалечила?
Лицо его смягчается:
— Нет. Но здесь вокруг — голодные животные.
Я киваю, мы спешно шагаем обратно. Я вижу следы, по которым он меня нашел. Они не мои, это следы женщины у меня внутри, той, которая так хочет стать дикой, что каждый раз с наступлением темноты пробирается ко мне под кожу. Мне кажется, что, если не позволить ей одичать, она сделает все, чтобы меня убить. Она готова на что угодно, только бы высвободиться.
Мы доходим до уклона и замедляем шаг, чтобы не поскользнуться. Внизу — один из заливов озера, не защищенный пляжем, лишь холм круто обрывается вниз. Я понимаю намерение Найла: он хочет держаться поближе к озеру, чтобы поскорее попасть к ограде, но я останавливаю его, потянув за руку.
— Мне кажется, не стоит идти слишком близко к берегу.
— Если вверх на холм, а потом вниз, получится слишком долго.
— Да ладно, нам ничто не грозит. Не преувеличивай.
— Фрэнни, мы не должны были сюда заходить. Откроется — нас просто выгонят.
— Да ладно, тебя-то уж точно никто не тронет.
— Заткнись, — рявкает он внезапно, напугав меня. — Это не приключение. Все серьезно.
— Я это понимаю…
— А мне кажется, нет. Для тебя нет ничего серьезного. Никаких обязательств.
Мы вглядываемся друг в друга в свете луны.
— У меня есть обязательства перед тобой, — говорю я.
Он не отвечает, по крайней мере вслух, но воздух внезапно сгущается.
— Идем. — Вот и все, что он произносит в итоге. — У тебя ноги и так страшно замерзли, да?
Это правда, ведь на ногах одни только мокрые шерстяные носки, которые я натянула во сне.
I Надень мои ботинки, — предлагает он, но я качаю головой и иду по указанной им тропке, вьющейся вдоль кромки воды.
Падаю не я, а Найл.
Он почти беззвучно соскальзывает на замерзший край озера и сразу уходит под лед. Там, видимо, глубоко, потому что он мгновенно и почти беззвучно скрывается под поверхностью.
Я вхожу в воду за ним следом, в позвоночник будто воткнули нож. Господи, какой холод. Он обездвиживает. Но я всю свою жизнь провела в холодной воде, мое тело знает, как в ней двигаться, как дотянуться до Найла и подтащить его к кромке льда. Оно пока еще не знает, как нам отсюда выбраться: уцепиться не за что, кроме снежной каши. Берег озера представляет собой отвесную стену.
— Найл, — произношу я, стуча зубами.
Он молчит, я трясу его изо всех сил, пока он не кивает и не хмыкает. Я придумываю, за что его ухватить, и методично тащу нас обоих, рука в руке, вдоль береговой линии, пока мы не оказываемся в месте, где достаточно мелко и можно выбраться.
— Держись за край, — приказываю я ему и, подтянувшись, вылезаю на снег. Холод охренительный. Я с трудом заставляю конечности себя слушаться. — Найл, — говорю я, — мне тебя не вытянуть, вылезай сам.