Бастард Ивана Грозного (СИ)

— О! Дедок! Ты какими судьбами?! — Спросил Санька. — Знаю я его, Макарка. Знакомый мой.
— Вот он и бает, что знайомый… Ну, я пойду тогда?
Санька махнул рукой, и Алтуфьев побежал в баню.
— Ну, что дед? Чего пожаловал? И где твой волк? Как ты без него?
— Так то тебя спросить надо! Где волк?! Ушёл волк! И не волк он был, а волчица. Сука! Потому и болото сучье. Всегда волчицы у меня были. Четвёртая… Да ушла, как ты вспугнул. А как мне без неё?! С тем змеем рядом? Вот и ушёл на реку, да упросил перевезти на вашу сторону. Не искал тебя, да в храме Вознесения после молебна услышал, как ты с кем-то говорил про «архинектуру». Пошёл в след. Сюда и пришёл, да потерял тебя.
— А, как нашёл?
— Имя твоё услышал в храме, вот и спросил тута. А меня схватили, и ну дыбой стращать.
— Так и что же ты от меня хочешь? — Спросил Санька, с интересом разглядывая старца.
Дед был колоритный и, несмотря на старость и сухость, крепкий. Спина, правда, уже гнулась, но руки венчались хорошими ладонями и не порченными артритом пальцами.
— От тебя? А ты здесь кто? Я слышал, здесь государь главный, дворец, всё же. А ты тут кто?
— Государь главный везде, — сказал Санька. — Но после него тут главный я и отец мой.
Старец почесал бороду, поискал подслеповатыми глазами куда сесть. Санька понял.
— Рядом садись, — сказал он, и взяв деда за руку положил его ладонь на бревно на котором сидел сам. — Может в баню?
Дед, намереваясь сесть, остановился.
— Можно и в баню, токма одному мне не с руки.
— Ну так пошли. Я ещё не мылся.
Санька взял деда под руку и повёл к реке.
Мокша Саньку никогда не ждал и долго в бане не засиживался. Помоется, кружку кваса выпьет и до хаты. А Санька и Барма сидели до звёзд. Но раньше Саньки Барма в парилку не шёл.
Вот и сейчас, пришли старик с Санькой в баньку, а Мокши уже нет. Брама ни о чём не спросил. Он, вообще, обычно, больше молчал. Но вдруг, дед заартачился.
— Исподнего чистого у меня нет, — вдруг вспомнил он.
— Я тебе свою рубаху и порты дам, сейчас принесут. Сгоняй по-быстрому к Лёксе, — сказал он одному из вечно рядом крутившихся пацанят. — Скажи, пусть даст…
Пацан исчез за углом бани.
— Рассупонивайся, — сказал он деду.
Раздевались на улице. Старец не стал больше кочевряжиться и ничтоже сумняшеся скинул с себя одёжу. Санька, сам переступив через порог, взял старика за руку и потянул за собой, придерживая его голову, чтобы тот не стукнулся о притолоку.
Попарились хорошо. Дедок и сам парился от души, и Саньку пропарил знатно, то и дело приговаривая:
— Добрые у тебя веники, Александер, добрые.
Санька со своими предложениями попарить деда не лез. Он всё посматривал на ломанное когда-то старческое тело, покрытое давно затянувшимися шрамами и рубцами. Шрамы были везде, даже на обвислых стариковских ягодицах. Но Санька вопросов не задавал. Он только сказал:
— У меня переночуешь! Завтра решим, что с тобой делать.
Старик, словно не услышал сказанного. Между ними будто бы шла игра в поддавки. А третьим игроком был безмолвный Барма, ни на кого не смотревший и погружённый во что-то своё.
Санька про себя подхихикивал. Ему внутри вдруг стало очень хорошо. Ощутилось состояние завершённости, целостности. Словно ему всё время не хватало третьей вершины треугольника и вдруг она появилась. В сердечной чакре наступило подобие покоя.
Когда он проявился здесь в теле младенца и, тем паче, рядом с медведицей и медвежонком, Санька сначала принял это, как наказание за свою бессмысленно и бесценно прожитую жизнь. Но потом, когда медведица его не сожрала, а выкормила, и он почувствовал, что неимоверно быстро растёт и развивается, Санька понял, что второе его рождение — есть дар, и настолько поверил в высшие силы, что впал в состояние, сходное с нирваной.
У него куда-то исчезли страсти. Да и какие страсти могут обуревать младенца. Он взял под полный контроль и своё новое тело, и свою «новую» очищенную душу. Благо, опыт борьбы с зелёным змием у него был огромный, а бороться с ним без самоконтроля и сильной воли никак нельзя. Правда, никто «зеленого» до сих пор не победил, но выживают только сильнейшие, а Санька умер не от цирроза, а от усталости жить.
 
Старца Санька поместил у себя в светлице, а сам лёг в горнице. Дед от снеди на ночь отказался, сказав, что ему и ситного кваса достаточно, потому Санька, поев вяленного мяса и запив его тем же квасом, привалился спиной на тюфяк и мгновенно уснул, попросив душу далеко не улетать, а господа бога за ней приглядеть.
* * *
— К какому делу пристроить тебя, старче? — Спросил старика утром Александр.
— Да, какое дело, мил человек? Клей я варю знатный. Знаю секрет карлука… — сказал он тихо. — А больше ничего я не могу. Немощен глазами.
— А, что такое, — карлук? — Тоже шёпотом произнёс Санька.
— Это клей из безчешуйных рыб.
Санька посмотрел на деда удивлённо.
— Так, э-э-э… К ним же и прикасаться нельзя правоверным христианам… Как же ты…?
Дедок вздохнул.
— Так, я и не прикасаюсь руками. Его же из пузыря варят, а пузыри у всех рыб одинаковые. А карлук только для здоровья потребляю. Пращуры наши завещали, что на этой реке жили…
— Я не понял, дед, ты христианин, или как? — Засмеялся Санька.
Старик вздохнул.
— Не поймёшь наших епископов. То, то им не так, то, эдак… Давно живу… Такого наслушался от них, что аж на болота спрятался. А, ты, вишь, выйти заставил. Наши пращуры всё ели, даже бера и ворона. А уж зайца не есть?! Кто сказал такое?! Кто придумал?! Стерлядь, это же…
Дед сглотнул слюну.
— Ты, еретик, дед, — Санька стал серьёзным.
— Да, как тут не блядити, коли пастыри блудят в потёмках веры и меж собой не сговорятся? На кострах жгут инаков. Бяда-а-а…
— Ты, дед, поваришь клей у меня, пока. Мы, как раз, корабль строить начали. Для него клея много надо: мачты, руль переборки склеить. А заодно ребятню пообучишь. Приставлю к тебе мальцов-помощников с десяток. Потянешь?
Старец согласился не сразу, но согласился.
* * *
Вечеряли у Мокши.
Землянку Мокша с Лёксой расширили по «просьбе» царя. Де, «заходишь к вам в гости, и развернуться не где…»
Санька специально привёл к Мокше Фрола (так звали старца), так как знал, что у родителей оставалась в леднике двухдневная стерляжья уха.
Когда перед Фролом поставили горшок со стерляжьим заливным, и он его попробовал, с его улыбающегося лица можно было бы писать Джоконду. Старик молчал, пока ложка не выбрала последние капли еды.
— Ничего, что скоромным угостили? — Спросил Санька. — Мокша — кузнец и живёт по старым традициям. Ему можно. И я вновь обращённый… Мне поблажка дана от отца Сильвестра…
— А я сам сговорюсь с господом, — улыбнулся ещё раз дед. — Благодарствую за угощение. А я вас завтра угощу своим студнем.
Этим вечером Санька с Фролом немного поговорили, и о былом, и о буднем, но того, что больше всего волновало каждого, не касались.
Следующий день прошёл обыденно, а вот вечером в землянку Мокши пацанята внесли большой горшок, в котором оказался густющий желеобразный ягодный кисель. Это был даже не кисель и не желе, а настоящий прозрачный мармелад.
Дед нарезал его ножом прямо в горшке и наложил каждому в миску. Такого вкусного мармелада Санька не ел давно.
— Это и есть карлук. Он не имеет ни вкуса, ни запаха, ни цвета. Ежели его сварить густо — это добрый клей, а если пожиже, то можно добавлять в питьё, или еду.
Мокша понимающе покачал головой, но ничего не сказал.
Ещё когда вечеряли, Санька и дед Фрол поглядывали друг на друга задумчиво. Санька спокойно, а дед с явно ощутимой тревогой и волнением, подслеповато поджимая нижние веки.
Поднявшись в дедову светёлку Санька не стал «тормозить», и спросил сразу, только они вошли.
— Говори, старик, что тебя беспокоит?
Старик вздрогнул.