Последняя Мона Лиза
– Хорошо, – сказал он. – У тебя один день.
Он наблюдал за мной через плечо, пока я заказывал билет онлайн.
– Пойми одно, – внушительно произнес он напоследок. – Я приду за тобой. Если ты не вернешься завтра, Интерпол придет за тобой.
65
Смит мерил шагами комнату. С того момента, как Перроне на рассвете уехал в аэропорт, он не мог ни заснуть, ни просто успокоиться. Не ошибся ли он, отпустив этого парня, поступив по велению сердца? Господи, он становится мягкотелым. Но он должен был проявлять доверие Перроне, а если тот не вернется, Смит поедет за ним сам.
Пальцы его помимо воли барабанили по корпусу ноутбука. Смит чувствовал себя так, словно стоял на краю обрыва, собираясь прыгнуть. Но ведь он уже прыгнул. Вопрос только в том, полетит он или упадет? Смит глубоко вздохнул. Теперь уже поздно об этом беспокоиться. Вернуться героем или не вернуться совсем. Хоть не в Бахрейн!
В ванной он умылся, посмотрел на себя в зеркало и вспомнил детство, неровную бетонную площадку в «домах Баруха», где они играли в баскетбол. Он был самым маленьким в их дворовой команде, но уже тогда знал, что нужно делать, когда получишь мяч: пригнуться и двигаться к воротам. Как сейчас.
Вернувшись к ноутбуку, Смит прочитал приходившую на почтовый ящик рассылку Интерпола: несколько сообщений о незавершенных расследованиях в их отделе, ничего нового и определенного, ничего такого, что срочно требовало бы внимания. Он откинулся на спинку стула, закурил, сделал затяжку, которая обожгла ему горло, и потушил сигарету. В одном Перроне прав – он слишком много курит.
Хватит. Он закрыл ноутбук: нужно выйти на улицу, подышать свежим воздухом, посмотреть на мир.
На улицах вокруг отеля было людно. Смит двинулся по кривой и извилистой рю де Фобур Монмартр. Для человека, прожившего полжизни во Франции, Смит очень плохо знал Париж и чувствовал себя деревенщиной. Наверное, он чувствовал бы примерно то же самое, если бы вернулся сегодня в Нижний Ист-Сайд на Манхэттене, где вырос. Смит слышал, что район был заметно облагорожен: бутики, модные рестораны. Ничего такого он в детстве не видел. Он вспомнил свою мать, как она разогревала тарелку супа «Кэмпбелл» на тесной кухне и постоянно о чем-нибудь беспокоилась: о счетах, о сыне. Проваливай и исправься. Ее вечная мантра.
Смит миновал десяток дешевых гостиниц и еще больше закусочных, затем несколько магазинов одежды: над одним из них яркий неоновый клоун моргал красным носом. Не был ли он сам таким же клоуном, дураком, отказавшимся от спокойной работы? Проваливай и исправься. Это то, чем он занимался всю жизнь, но на сей раз отказался от надежного места ради фантазий о славе. Что бы подумала об этом его мать? Прошло уже десять лет со дня ее преждевременной смерти, поздно спрашивать, да может, это и к лучшему.
Мигающая вывеска ресторана «Шартье» напомнила ему, что он голоден. Смит прочитал меню и пошел мимо входа во двор, где официант со скучающим видом проводил его к столику. Смит неторопливо поел terrine de campagne [75] на ломтике поджаренного, а может, просто черствого хлеба, запивая его кислым белым вином и все время думая о своих делах: риске, ставках, возможных наградах за успех, унижении в случае неудачи. Когда он допивал кофе, официант уже стоял над ним, с нетерпением ожидая, когда будет оплачен счет и столик освободится для следующего клиента.
Потом Смит бродил по бульвару и с беспокойством думал о Перроне. Как он мог поверить бывшему алкоголику и хулигану? Парень, возможно, и вырос, но разве кто-нибудь когда-нибудь исправлялся до конца? Всю ли правду сказал ему Перроне, спрашивал себя Смит. Он не мог в это поверить. Естественно, он ведь и сам всей правды про себя не раскрыл.
66
Мне удалось поспать три или четыре часа, потом я летел из Парижа во Флоренцию. Теперь я сидел, дожидаясь Александру, в том кафе, куда мы заходили в самый первый раз выпить кофе, и репетировал то, что собирался ей сказать. Когда она вошла, щеки у нее были румяными от холода.
– Что у тебя с глазом? – с ходу спросила она.
– Ушибся нечаянно.
– Не слишком сильно? – Она как-то странно посмотрела на меня, потом чмокнула в щеку и расстегнула свое пальто. Кремовый свитер придавал ее коже оттенок слоновой кости. Я сказал, что она прекрасно выглядит. Аликс ответила, что я выгляжу ужасно.
– Я думала, ты пробудешь в Париже несколько дней.
– Так и есть, – подтвердил я. – То есть я так и собирался. Но моего друга вызвали по делам, так мне придется еще раз туда лететь.
– Вот как? Когда?
– Скоро. Но перед этим я хотел увидеть тебя, – я потянулся к ее руке.
– Что у тебя с пальцами?
– Да это все тот же дурацкий случай. Стыдно сказать, я споткнулся об решетку канализации на тротуаре.
– Серьезно?
– Клянусь, к спиртному не притрагивался.
– Мне бы такая причина и в голову не пришла. Как твой друг? Надеюсь, в лучшем состоянии, чем ты?
– Да, он… – у меня в памяти всплыло изуродованное лицо Этьена Шодрона, – в порядке.
Аликс спросила, учились ли мы вместе с другом в художественном училище, и я не смог вспомнить, что говорил ей раньше, кроме того, что он француз. Я боролся с желанием рассказать ей, что происходит на самом деле, сказать правду, которую она бы поняла, но я знал, что не могу этого сделать. Мы оба молчали, и солнечный свет, пробивавшийся сквозь жалюзи кафе, раскрасил нас в полоску, как заключенных.
– С тобой что-то неладно, – заметила Александра. – Я же вижу. Ты действительно не сильно поранился?
Я ответил, что все в норме, и чтобы как-то отложить то, что собирался сказать, спросил, чем она занималась.
Немного подумав, она сообщила, что дочитала книгу про чуму и начала читать «Декамерон» на итальянском. Я сказал, что это потрясающе:
– Мне казалось, ты плохо знаешь итальянский.
– Это я говорить толком не умею. А читаю немного лучше – к тому же учусь таким способом.
Она прикоснулась к моей руке и отметила, что впечатление такое, будто я кого-то сильно ударил кулаком.
– Ну, конечно, – подтвердил я с деланым смехом, потом набрал в грудь воздуха: пора было рассказать ей то, что я должен был сказать. – Слушай, я какое-то время буду занят и…
– Занят?
– В смысле, должен буду уехать.
– Так занят или должен уехать? – выражение ее лица сменилось с озабоченного на настороженное.
– И то, и другое, – ответил я; в этот момент официантка принесла нам кофе, и мы оба молчали, пока она не ушла. – Я хотел сообщить тебе это, чтобы ты не думала, что что-то не так, если я какое-то время не смогу выходить на связь.
– А в чем дело? Ты собираешься скрываться? Ты что, шпион какой-нибудь?
– Нет, конечно, и по-моему, это очевидно.
– Погоди… – Александра отстранилась, и ее рука выскользнула из моей. – Ты хочешь со мной расстаться? То есть это у нас совсем не…
«Как ты не понимаешь, я хочу тебя спасти!» – думал я, но вслух говорил совсем другое.
– Нет, ты все не так поняла… Просто я должен уехать в Париж на время… встретиться с другом… у нас с ним совместный проект…
Тогда она спросила, что это за проект, и когда я ответил, что еще рано об этом рассказывать, Александра ледяным тоном заявила, что я опять напускаю тумана. Пришлось наплести, что мы с другом планируем вместе открыть галерею, и я практически ощутил на языке вкус лжи, кислый с горечью. Мне отчаянно не хотелось расставаться с ней, единственным желанием было – прижать ее к себе.
– Когда и где это будет? – спросила она.
Я нагромоздил новую ложь, сказав, что у друга есть помещение на юге, так что там, вероятно, получится дешевле.
– Какое-то время я буду в разъездах. Поэтому…
– Ясно, – подытожила она. – Я все поняла.
Не поверила она мне. Да и кто бы поверил? Я сам слышал, как фальшиво звучит моя история.
– Я вернусь, когда-нибудь.