Сладостное заточение (ЛП)

— Развлекайтесь, девочки. Увидимся вечером. — Я сжимаю руку Неры и направляюсь к машине, которая ждет меня у ворот кампуса. Она припаркована прямо за большим внедорожником, принадлежащим отцу Ханны, и я замечаю, как моя подруга садится в нее сзади, коротко махая мне рукой. Я рада, что она сейчас спешит на свои уроки танцев и у нее нет времени остановиться и поболтать. Она бы сразу поняла, что со мной что-то не так.
— Мисс Веронезе, — кивает мой шофер Пеппе, придерживая для меня дверь.
Не встречаясь с ним взглядом, я проскальзываю на заднее сиденье.
Дорога до нашего дома занимает около получаса, и обычно я трачу это время, бесцельно глядя в окно. Однако сейчас я не могу усидеть на месте. Хотя окна подняты, а кондиционер выключен, по моей коже пробегает дрожь, а тонкие волоски на голой руке встают дыбом. Воспоминания о той сцене в школьном коридоре заполонили мой разум. Я бы с удовольствием поговорила об этом с кем-нибудь, просто чтобы я могла громко обозвать этого безмозглого Кеннета говнюком и придурком. Если бы мой брат Элмо был жив, я уверена, он бы выбил все дерьмо из Кеннета. Он бы никому не позволил меня трогать или обзывать. Или, по крайней мере, в это я предпочитаю верить. Я почти не помню Элмо, но Нера помнит. И она говорит, что он был самым лучшим братом на свете.
Я вздыхаю и лезу в сумку за телефоном. Пока я это делаю, мой взгляд падает на уголок фиолетового блокнота, выглядывающего из-под нескольких других. В нем я рисую эскизы одежды на заказ
И пишу глупые письма моему сводному брату, который все еще сидит в тюрьме.
Все началось пару лет назад, когда я еще училась в средней школе. Мой учитель в седьмом классе дал нам задание написать письмо другу или члену семьи, живущему за границей. Изначально я думала адресовать свое письмо воображаемой тете или кузине, так как у меня нет настоящих родственников. Но это было как-то глупо — писать тому, кого не существует. Потом, по какой-то причине, мне на ум пришел Массимо.
Мой сводный брат был арестован за убийство человека, убившего Элмо, когда мне было три года. У меня нет никаких воспоминаний о нем. Ни Нера, ни я не видели Массимо с той ночи, когда умер Элмо. Массимо не разрешает никому, кроме моего отца, навещать его в тюрьме, а папа почти никогда ничего не рассказывает нам о нашем сводном брате. Несмотря на то что формально мы с ним семья, для меня и моей сестры он практически незнакомец. Но с тех пор как умерла мама, я даже не уверена, что эта связь сохранилась.
Перед смертью я спросила маму о фотографии, которую она хранила на комоде: на ней она была запечатлена с парнем лет пятнадцати. У него были темные волосы, как и у нее. Мне было любопытно, что это за парень, и она рассказала мне, что его зовут Массимо, и поделилась парой историй из его детства. Мне нравилось их слушать, но ей было грустно говорить о моем сводном брате, поэтому она делала это редко. Она пыталась скрыть горе от того, что ее ребенок столько лет провел в тюрьме, осыпая Неру и меня всей своей любовью. Лаура Веронезе была теплой, ласковой женщиной и лучшей матерью, о которой только можно мечтать. Но даже в детстве я видела боль в ее глазах. Боль всегда была там. Она умерла от эмболии, когда мне было девять. И хотя врач сказал, что у нее разорвался огромный тромб в ее кровеносной системе, я уверена, что истинной причиной ее смерти было ее разбитое сердце.
Говорят, что технически невозможно умереть от боли в сердце, но я с этим не согласна. Я уверена в этом, потому что именно так я себя чувствовала, когда папа сказал нам с Нерой, что мамы больше нет. Мы закрылись в моей комнате и плакали, прижимая к себе платья, которые она для нас сшила. Хотя у нас было много денег, и мама могла позволить себе купить нам все, что мы хотели, большую часть одежды она предпочитала шить сама. Поэтому вскоре начала шить и я. Это как-то сближает меня с ней.
Когда мамы не стало, Массимо был единственным членом семьи, кроме папы и Неры, который у меня остался. Он не жил за границей, но он был настоящим. Именно поэтому я вырвала лист бумаги из блокнота и написала письмо сводному брату, которого даже не знала. Он мог жить на другой планете, что казалось идеальным для задания.
  
Наверное, он рассмеялся, когда получил письмо от меня. Я даже не помню всего, что я в нем написала. Там было что-то о том, что я претендую на набор модных ручек, которые нашла в коробке с его именем в подвале. Кажется, сначала я сформулировала это как вопрос — спрашивала, могу ли я их взять, — а потом вычеркнула предложение и переписала его как заявление, чтобы он не мог мне отказать. Я ждала его ответа, но он так мне и не написал. В конце концов я решила, что он, должно быть, выбросил его.
Я и не планировала продолжать писать ему письма.
Покончив со школьным заданием, я забыла о своей непрошеной и, вероятно, нежеланной словесной блевотине и продолжила жить своей жизнью. Пока не прошло несколько месяцев. И мне не захотелось выплеснуть свое разочарование кому-то, кто не осудит и не посмотрит на меня с жалостью. Или, что еще хуже, скажет мне, что я слишком остро отреагировала на то, что, должно быть, было просто случайностью.
На то, что какой-то придурок, который высмеивал меня за моей спиной, пролил сок на мое новое платье на день рождении Дании. Это не было случайностью! Поэтому, вернувшись домой, я снова написала Массимо и целых три абзаца возмущалась тем, какие же парни тупые. Затем, почувствовав себя лучше после признания своих проблем, и чтобы он не подумал, что я негативный человек, я добавила какую-то чушь об экскурсии и о том, как одну из девочек вырвало в автобусе, от того что та съела слишком много вредной пищи, хотя учительница предупредила ее, чтобы она не переедала. Я подумала, что он сочтет это забавным.
Ответа не последовало.
Но я продолжала писать. Я писала письмо каждые пару месяцев, наполняя его глупыми, неважными вещами. Например, о том, кто приходил на шикарный обед в наш дом и какая еда была подана. Или как сантехник, который чинил нашу засорившуюся раковину, в итоге затопил кухню. Я также много ворчала о школе. Особенно о математике. И поскольку я так гордилась своим достижением, я даже послала Массимо эскиз первого платья, которое я сшила для себя.
Поскольку у меня всегда была тревожность, чтобы говорить с другими людьми или открыто говорить о своих чувствах, за последние два года письма Массимо стали своего рода снятием стресса. Это может показаться жалким, но я писала эти письма будто самому близкому другу, с которым я могла поговорить обо всем, что у меня было на уме. Я чувствовала себя в безопасности. Я знала, что он не будет меня критиковать или осуждать. Потому что, очевидно, Массимо изначально не читал мои письма. Он ни разу не ответил ни на одно из них.
Мне действительно нужен мой друг сейчас, когда я смотрю на рваное кружево в своей руке. Мой разум начинает гудеть от всего того, что я хочу сказать ему.
— Все в порядке, мисс Веронезе?
Я поднимаю глаза, встречаясь взглядом с Пеппе в зеркале заднего вида. Пусть он и одет в красивый темно-синий костюм, но вокруг него есть темная аура. Грубость, и, может быть, даже немного опасности. Он не кажется мне обычным старым водителем, даже если он работает им столько, сколько я себя помню.
— Да, все хорошо, — бормочу я.
Когда он снова смотрит на дорогу, я достаю свой фиолетовый блокнот и переворачиваю на чистую страницу, следующей за эскизом, блузки с красивыми рукавами-фонариками, над которым я работала. Достав ручку, я, как обычно, начинаю свое письмо со слов "Дорогой Массимо". Не то чтобы он был для меня "дорогим" или что-то в этом роде, просто так принято начинать письма.
Я трачу не менее десяти минут на описание сложных деталей блузки — начиная с трудностей в правильном выполнении выкройки, затем с усложнениями манжет и скрытой пуговицы сзади. После этого я перехожу к рассказу о тканях, которые я рассматриваю для пошива, перечисляя плюсы и минусы каждой из них.