Я сам похороню своих мертвых. Реквием для убийцы. Проходная пешка

Телефон зазвонил за первой рюмкой перед обедом. Это была Белль. Сказала, что Сарлинг вернулся, она его уже видела и сообщила об удаче. Сарлинг ответил, что Рейкс не понадобится ему недели две, но она, Белль, должна оставаться в квартире. Рейкс чувствовал, что она хочет сказать что-то еще, дабы сохранить, насколько возможно, ту тонкую ниточку, которая протянулась между ними. Надеясь на ее сообразительность Рейкс ответил, что пригласил кое-кого выпить и ему некогда больше разговаривать. Он вернулся к виски. Какую бы роль он ни играл в отношениях с нею в Лондоне, здесь об этом не могло быть и речи. Но если он пытался отвлечься от мыслей о девушке, ему вспоминалось ее лицо, закрытые глаза, чуть приоткрытые губы, она едва дышала, жизнь в ней была хрупка и слаба, как у спящего ребенка, рядом с ним было незнакомое лицо, умытое свежей росой невинности, чистое, без морщин, без страданий. Секунд пять его одолевало странное чувство, властность исчезла, в нем медленно пробуждалось желание защитить и обезопасить ее. Вспомнив это, он решил в следующий раз заглянуть в глаза Мери. Может, сверхъестественная роса омывает всех женщин, когда они предаются теплой бездумной неге. Боже мой, сверхъестественная роса — это что-то новенькое. Он хотел от Белль одного: чтобы она перешла на его сторону против Сарлинга, и знал, что, приехав в Лондон, получит это. Она разорвется на части, чтобы помочь ему.
На другое утро, позвонив Мери, он поехал в Альвертон переговорить со старым владельцем. Он долго не хотел выходить из машины, смотрел на серый камень, остроконечную крышу, сводчатые окна. Рейкс знал здесь каждую трещину, каждый выступ, каждую черепицу на крыше. В детстве он туда лазал, иногда падал, знал щели в кладке, где гнездились галки, точно помнил тот изгиб ствола дикого винограда, где стрижи раз в год высиживали двух птенцов. Он помнил дом изнутри и снаружи, знал, как самого себя, как свои кишки и кожу. Последний хозяин (скотина!) пристроил к одному крылу низкую террасу с модной стеклянной крышей. Первое, что он сделает, вступив во владение поместьем, — это снесет ее, потому что она стоит на месте цветника его матери. Цветник станет таким же, каким был, но уже для Мери. Целый час он ходил вокруг дома, прикидывая, какую мебель купить, думал только о той, что раньше принадлежала отцу и ушла с аукциона. У Рейкса уже сейчас, в нынешнем доме, было кое-что из этой обстановки, а недостающее искал и покупал для него агент в Эксетере.
Отправившись к Мери, он прихватил с собой портфель с капсулой из ящика 3/93. Он собирался пригласить девушку на обед в ресторан, потом съездить к другу, а переночевать у нее. Рейкс сделал большой крюк, точно зная, куда надо ехать, времени у него было хоть отбавляй.
По шоссе в Порлок он подъехал с южной стороны к сигнальной башне в Данкери. Прямо посреди торфяника тянулась узенькая проселочная дорога, она вела с вершины холма вниз, в глубокую долину, с дамбой и котлованами. Он съехал на этот проселок. Низкие тучи намертво затянули небо, гонимый ветром туман оставлял на кустах дрока, вереска и брусники капли свинцовой росы. Мир просматривался ярдов на пятьдесят, потом исчезал во мгле.
Сидя в машине, Рейкс достал капсулу и повертел ее в руках. Она хорошо прилегала к ладони, не так, как граната, а словно бы ее форма делалась по куску мягкой глины, который чуть-чуть сжали в кулаке и получили удобные волнистые очертания. Корпус капсулы делился канавками на ромбики, как граната «лимонка», чтобы при взрыве получались осколки. На основании была маленькая впадинка. На краю, заподлицо с основанием, крепилась тонкая полоска легкого металла, узенький язычок, кончик которого загибался вниз в виде перемычки. В ушки по краям языка была продета стальная игла, прижимающая перемычку к основанию. Придерживая язычок пальцами, Рейкс попытался вытащить иглу. Он ничего не мог с ней сделать, пока не заметил, что один ее конец расплющен в диск с насечкой по краям. Рейкс крутанул диск, игла повернулась и немного продвинулась вперед. Он завинтил ее обратно и вылез из машины.
 
Он прошел ярдов пятьдесят к овечьей тропке, что вилась между холмами. Ветер дул ему в спину. Где-то впереди и справа послышалось грубое, будто простуженное блеяние и кашель овец. Рейкс сошел с тропы и двинулся на их голоса, пробираясь в высоком, до колена, вереске. С подветренной стороны у гранитной скалы паслись пара овец и три уже не маленьких ягненка. Один поднял голову, посмотрел на Рейкса, беспокойно переступил с ноги на ногу и вернулся к своей траве. Рейкс, послюнив палец, посмотрел, откуда дует ветер, прошел пару метров в гору, стал к ней спиной. Потом, крепко придерживая язычок, стал выкручивать иглу. Овцы паслись футах в сорока от него. Рейкс освободил иглу и бросил капсулу футов на двадцать вперед, услышал, как щелкнул, распрямившись, язычок. Граната упала на кочку, покатилась вниз и остановилась у зарослей папоротника.
Медленно отступая назад, Рейкс считал про себя секунды. Овцы продолжали спокойно пастись. При счете «десять» послышался мягкий хлопок, капсула подпрыгнула на фут и, видимо, разорвалась, потому что больше он ее уже не видел. Сказать по правде, Рейкс, не заметил вообще ничего. Никакого видимого газа не появилось.
Он взглянул на овец. Они все так же мирно паслись. «Если в этой штуковине что-то и было, — подумал Рейкс, — то это что-то должно отнести к ним ветром». И вдруг… Ближняя овца приподняла голову, ноги ее подкосились. Словно разыгрывая пьесу или какой-то прекрасно отработанный и хорошо разученный цирковой трюк, выполняемый по сигналу, упала и вторая овца. Не на бок, не сопротивляясь и не протестуя, а просто подчинившись силе тяжести. Глядя на овец, Рейкс заметил, как над ними, метрах в двух от земли, пролетал дятел, собираясь подняться на выступающий гранитный утес. Но на полпути земля призвала вдруг к себе и его, и в мгновение ока, мелькнув красными, черными и белыми перьями, птица упала камнем.
Рейкс повернулся и пошел обратно.
…Мери пришла к нему в ту ночь, как делала всегда, даже если родители были дома, и осталась с ним до рассвета. На заре, после любви, он взглянул ей в лицо. Это было лицо Мери. Лицо, которое он знал, лицо той женщины, которая собиралась наполнить Альвертон детьми. На нем не было и следа сверхъестественной росы. Чувствуя его взгляд, Мери открыла глаза и подмигнула.
— Любишь? — спросила она.
Он кивнул в ответ.
Она приподнялась, поцеловала его и сказала:
— Ты сегодня не в лучшей форме. Слишком много вчера выпил.
На обратном пути он дал крюк в Данкери, оставил машину у дороги и спустился к тому месту, где накануне паслись овцы. Опасность уже миновала. Содержимое гранаты давно улетучилось. В то утро не было тумана, яркое солнце играло на бронзовом вереске.
В тени гранитной скалы лежала старая овца. Там же лежал и дятел, тоже мертвый. Но рядом с умершей матерью стоял ягненок. Он заковылял прочь от Рейкса, потом обернулся и заблеял, но не потому, что просил молока (он давно вырос из этого возраста). От второй овцы и еще двух ягнят не осталось и следа, не было и следов того, что животных убрали: не было тракторных следов. Там, где взорвалась капсула-граната, Рейкс нашел несколько пластмассовых осколков и оставил их на месте.
Возвращаясь обратно, он размышлял, почему погибли именно старая овца и дятел. Дома Рейкса нетерпеливо ждал, надрывался телефон. Звонила Мери.
— Сколько ты вчера выпил? — спросила она.
— А что?
— Да ты забыл свою сумку. Я привезу ее.
— Сам приеду за ней попозже.
Через два дня он позвонил Бернерсу, договорился встретиться с ним в Королевском автоклубе, где и рассказал о капсуле.
— За каким чертом они нужны Сарлингу?
— Кто его знает. Мне кажется, с их помощью разгоняют демонстрации, держат на тех складах, что под рукой, чтобы побыстрее распределить между силами полиции и армии Кента и Сассекса.
— Не хотел бы я увидеть толпу людей, лежащих, как те овцы, — сказал Рейкс. — Многие из них уже не встали бы на ноги. Что это за штука такая?