Одержимость (ЛП)

Глаза Кирана, так же, как и мои, были голубого цвета. У нас обоих был цвет как у нашей матери, в то время как Лиам унаследовал тёмный цвет радужек нашего отца. Единственный блондин в нашей семье — я. Мама говорила, что это просто счастливая случайность, но я знал, что был другим, даже с точки зрения внешности. Сначала она воспевала хвалу великим тётушкам с их светлыми волосами и голубыми глазами, которые жили в Килларни; как мне повезло, что я родился такой светлый. Бог благословил ее ребенком, который был ярким как солнце. Только когда мне исполнилось двенадцать лет, она поняла, что моя жизнь превратилась в вечную ночь.
— Ты слышишь меня? — усмехнулся он.
— Нет. — Я покачал головой и ущипнул себя за нос.
— Я сказал: оставайся, возьми на себя клиентов без записи, а когда мы закроемся, пойдем вместе в «Рев». — Вставая, он похлопал меня по плечу.
— Я буду в комнате отдыха, если понадоблюсь, — сказал я.
— Послушай, — он понизил голос, почти совпадающим с гудением тату-машин, — Лиам сказал, что новые лекарства лучше, это правда?
Я расслабил плечи. Он слишком сильно переживал. Он был тем, кто нашел меня повешенным на простыне на двери шкафа. Лиам освободил меня из петли, но именно Киран был тем, кого интересовало моё молчание, моё настроение. Он первым спросил меня, что говорили голоса. Чем старше он становился, тем больше думал о том, чтобы стать священником. Я задумывался, не из-за меня ли? Может, он хотел изгнать голоса из моей головы. Помочь другим проклятым, тем, кто нуждается в помощи сохранить связь с реальностью.
— Всё прекрасно в этом мире, Преподобный, — ухмыльнулся я.
Он ударил меня по плечу
— Гребанная умная задница.
— Ого, тебя научили таким словам в семинарии? — Моя улыбка исчезла, когда он сжал челюсть. Он никогда не учился в семинарии, только успел получить степень в колледже, так как мама не была готова жить самостоятельно, и Киран посвятил свою жизнь ей.
— Извини. — Меня окатил стыд, и я опустил глаза в пол. Оба мои брата пожертвовали слишком многим для нее и для меня. — Я мудак.
— По крайней мере, ты честный. — Улыбка была очевидна в его тоне, и я посмотрел на него.
— Я буду в комнате отдыха.
Проходя через салон, я окинул его взглядом. Лиам работал над сложной татуировкой на спине и кивнул мне, когда я проходил мимо. Ронни ковырялась в своих ногтях, похожих на когти. Кемпер, как всегда во время простоя, ошивался рядом, флиртуя, пытаясь безнадежно привлечь её внимание. Если бы он действительно разглядел её, за ее сиськами и красивым лицом, то понял, что она любит девушек так же сильно, как и он. Салон был органичным. Он жил благодаря творческой крови наших сотрудников. Он глотал и дышал, он боролся, чтобы выжить, и Лиам… Лиам был сердцем этого места. Когда я проходил мимо каждого отсека, с высокими зеркалами, чистыми белыми полами, красными кожаными столами и черными полками, я улыбался. Мой психотерапевт годами говорил мне прекратить скрывать свое дерьмо. Нужно видеть вещи такими, какими они являются на самом деле. Поскольку мне поменяли рецепт, я действительно смог увидеть гораздо больше.
От коктейля лекарств, я чувствовал себя ходячим трупом. Но во время моего последнего визита доктор снизил дозу рисперидона и, наконец, убрал клозапин. Новый препарат эсциталопрам действительно начал помогать мне справиться с депрессией, и чем дольше я принимал его, тем легче стало иметь дело с воспоминаниями о Пэйдж. О том, что мы пережили. Или я надеялся на это.
Я позволил картине, изображавшей «ту» ночь, лежать на полу в течение нескольких дней, избегая мыслей, что изобразил что-то такое радостное, наполненное счастьем, и даже не помнил, как рисовал её. Только два дня назад я наконец-то поместил её в раму, и сегодня утром, когда проснулся и посмотрел на неё, почувствовал меньше боли, чем накануне.
Комната отдыха была маленькой, еле вместившей черный диван, боковой столик и холодильник. Я открыл холодильник, взял бутылку воды и плюхнулся на диван. Открутил крышку, и холодная вода скользнула вниз по сухому горлу. Облизнув губы, я поставил бутылку на столик, а затем опустил голову на мягкую подушку. Я много думал о Пэйдж в последнее время, и, может быть, в этом не было ничего плохого.
 
«Она бросила тебя».
«Ты причинил ей боль».
«Ты позволил ей сотворить это».
Достал телефон из кармана, открыл файлы с музыкой, и включил режим случайного проигрывания. Когда через динамик полились первые звуки, мое сердце замерло. Это была песня, которую я слушал в тот день, когда в девятом классе меня выгнали с урока за бормотание. Я даже не догадывался, что делаю это, пытаясь подавить ворчащие насмешки звучащие в голове. Учитель сдал меня, вызвав перед всеми, а потом сказал, чтобы я провел остаток урока в коридоре. Я сидел на холодном линолеуме, прислонившись спиной к шкафчикам. Слушая музыку, работал над своим последним творением, рисуя на плотной коричневой бумаге, которой был обернут мой учебник, когда Пэйдж впервые взглянула на меня, проявляя не только болезненное любопытство.
До этого мы вели простые разговоры. Она напоминала мне о тестах, мы ловили взгляды друг друга в кафетерии, во дворе, в классе, но в этот день она сказала мне — «да».
Играла «The Roots», звуча в ушах сладкими битами. Я штриховал в углу обложки скулы и округлые черты лица девушки. Пытался передать её внешность. Пэйдж Саймон. Она была изящна: прекрасная линия волнистых светлых волос, которые я был уверен, пахнут мёдом и солнечным светом, прозрачные голубые глаза, ясные и душевные, и только для меня. Только в те моменты, когда она позволяла мне увидеть себя настоящую.
«Она не замечает тебя».
Я должен быть более осторожным. Я не мог снова попасть в неприятности и доставить Лиаму ещё больше дерьма. На бежевом полу передо мной, появилась пара черных кед, и я поднял глаза. Кончик карандаша замер. Её вишневые губы были блестящими, когда она что-то сказала, улыбнувшись.
— Извини? — Вынул я наушники.
Ее смех был мягким, теплым и розовым.
— Я спросила, не составишь ли ты мне компанию. Мистер Феррис — придурок! — Она села прежде, чем я успел ответить, и запах стирального порошка, хлопка и мыла окружил меня.
Она была одета в тёмно-синие джинсы и светло-зелёную блузку. Её сливочная кожа казалась фарфоровой. Когда она подсела ближе ко мне, и её рука коснулась моей, разряд тока прошёл по моему позвоночнику.
— Я солгала, сказав, что мне нужно в туалет, поэтому у нас есть только 15 минут, — она заправила локон волос за ухо и затем наклонилась ещё ближе, её взгляд упал на учебник. — Ты действительно талантлив, Деклан.
Мои четырнадцатилетние гормоны бушевали, мой грёбаный, сумасшедший разум вращался. Я был уверен, что это галлюцинация. Раньше у меня были визуальные галлюцинации, но эта была слишком реальной.
— Обычно, принято говорить «спасибо», — сказала она. Её улыбка была умной, мягкой, и что-то зажглось в её глазах, когда я рассмеялся.
— Спасибо.
— Могу я поделиться с тобой секретом? — Её глаза расширились, когда она придвинулась, сокращая электрически заряженное пространство между нашими руками. Я снова ощутил прикосновение её кожи. Моё тепло поглотило её тепло. Горло пересохло, и сердце задрожало в груди. — Я тоже люблю рисовать. У меня дома много блокнотов для эскизов, спрятанных в шкафу. Когда-нибудь, — её тон был заговорщицким, она повернулась, чтобы посмотреть на меня, так близко, что я почувствовал её мятное дыхание на своей щеке, — я хочу научиться рисовать то, что вижу.
Я был очарован. Моё тело расслабилось, когда я потерялся в её глазах.
— Почему это является секретом?
— Я должна научиться играть на фортепиано, выбрать курс анатомии и стать врачом. — Она закатила глаза и откинулась назад, прислонив голову к шкафчикам, предоставив мне минуту, чтобы перевести дыхание.