Когда я вгляделся в твои черты (СИ)

Поднявшись в спальню, Микаса увидела сообщение от матери. С кучей опечаток, с потерянными знаками препинания, госпожа Аккерман написала: «Не гври с Мишелем!!! Будет звнить не бери тлефон.. Всё! Я так решила. Дома пгворим..» Хмурясь и мотая головой, Микаса стояла в недоумении. Стряхнув оцепенение, спешно набрала матери, но звонок сорвался. Она попробовала снова ― безрезультатно. От волнения желудок завязался в узел, рассудок начинала терзать паника. Набрав Мишелю, Микаса дожидалась ответа, нервно топая носком.
― Что происходит? Ты поговорил с мамой? Она мне какую-то ересь прислала и сбрасывает звонки! ― завопила в телефон Микаса.
Эрен оторвался от надевания чистого пододеяльника и обернулся на её крик.
― Солнышко, прости! Я не хотел беспокоить тебя, не хотел испортить поездку… Харуми¹{?}[Поскольку я нигде не нашла информации об имени матери Микасы, подобрала на собственное усмотрение, ради удобства :).] порвала со мной. Выставила на улицу пакеты с моими вещами и наорала, запретила приходить. Оказывается, она напилась с Бруно ещё вчера. Не знаю, что этот ублюдок ей наплёл, но твоя мама решила вернуться к нему. Видимо, они на пьяные головы ещё и дверной замок поменяли! ― Голос Мишеля вдруг сорвался, и он заплакал. ― Мне жаль, Мики… Я обещаю, что буду бороться за Харуми, но боюсь, твоя мама настолько сломленный человек, что это будет непросто. Не знаю, что ещё сказать… Прости. ― И повесил трубку.
«Пока ты здесь веселилась и трахалась, твоя ничтожная жизнь разваливалась на куски. Ни на секунду не задумалась, что всё может полететь к чертям. Это твоя вина! Как ты вообще могла поверить, что однажды явится спаситель и всё исправит… Дура! Идиотка!»
Микаса рухнула на пол и истошно завыла не своим голосом. Бросив свои дела, Эрен мигом очутился подле неё, пытаясь привести в чувства. Она отмахивалась от него, прятала обезображенное ужасом лицо в трясущихся ладонях и желала лишь одного ― исчезнуть, раствориться. Только бы не испытывать боли.
― Иди сюда, детка, ― нежно приговаривал Эрен, привлекая её к себе. ― Всё будет хорошо.
― Да что будет-то?! ― захныкала она в ответ и сверкнула на него почерневшими от злобы глазами. ― Что ты можешь сделать? Чем ты мне поможешь? Эта идиотка бросила Мишеля и вернулась к мудаку Бруно! Тупая шлюха! Вечно всё портит! Ненавижу её! Ненавижу нашу никчёмную, нищенскую жизнь! Не хочу быть как она. Не хочу барахтаться в дерьме и убожестве. Я не такая! Я хочу другого!
― Не знаю, что тебя сейчас утешит, но обещаю, что буду рядом. Клянусь, впредь я не позволю этой мрази тебя обижать! Я больше не девятилетний мальчишка. ― Эрен дотронулся до рукава её платья, но Микаса вновь отстранилась. ― Хорошо, не трогаю. ― Он поднял руки. ― Но если буду нужен, ты только намекни.
Ему всегда казалось, что истерики и стенания — его прерогатива, не Микасы, владеющей собой. Он никогда не видел её такой.
Эреном овладело истязающее бессилие. Паршиво. Гадко. Что бы он ни сказал, что бы ни сделал ― ничто не уймёт её страданий, не разрешит в мгновение ока проблем в её чокнутой семье. Ему казалось, что они снова стали детьми, сидящими в том дорогом ресторане, где работал муж Дины. Эрен вновь мог лишь наблюдать, как Микаса увязает в отчаянии, и ненавидеть свою бесполезность. Она выглядела такой крохотной и ничтожной в тусклом свете старой лампы. Снова проживающей своё горе без него. Эрен утёр запястьем ненавистные слёзы и сел на постель.
Через несколько минут Микаса наконец-то поднялась с пола, стащила с себя целиком одежду и рухнула на кровать, отвернувшись к краю ― к пропасти добровольного одиночества. Мысли вваливались в её голову, словно буйные черти, и тут же покидали своё пристанище.
«Что теперь будет? Снова та же вонючая трясина: скандалы, побои, безденежье и унижение. А Эрен… Да что он может сделать? Вспыльчивый мальчишка, который не знает, чего хочет от жизни. Он ещё долго будет ребёнком, встающим на ноги в огромном мире. Где мы с ним будем лет через пять? Чем мы будем?.. Я даже не могу никак обозвать свои чувства к нему! Нет, мы и вправду всего лишь глупые дети. Разделись друг перед другом ― и решили, что уже взрослые. Смех да и только!»
 
Эрен неотрывно глядел на белеющее во тьме плечо Микасы. Ему хотелось всю её стиснуть в объятиях, прогнать волнения и страхи. Она сделалась недосягаемой в одну секунду, наглухо спряталась от него, будто они чужие и никогда не были друзьями. Старинные часы на стене отмеряли зловещим тиканьем минуты. Эрен понемногу двигался к Микасе. Вытянул на пробу руку и прикоснулся к обнажённой лопатке. Микаса не шевельнулась, продолжая ровно дышать. Эрен прильнул к ней и обнял, уткнувшись лицом в разметавшиеся по подушке волосы.
Микаса падала во мрак, прямиком на вытоптанную сожженную землю. С небес плавно и тихо опускался похожий на декабрьский снег горький пепел. Она стояла посреди клубящегося тумана, чувствуя, как по рукам стекает тёплая липкая кровь. У груди было горячо, стёртые пальцы бережно сжимали что-то мягкое. Пыльные кучевые облака играли похоронный звон миллионам обезображенных кусков человеческих тел.
Микасе хотелось умереть. Быть нигде и ничем. Она знала — у неё ничего не осталось, кроме собственных грехов. «Как же много крови. Как же много крови…»
И она отправилась в путь…
Микаса разомкнула веки, издав беспомощный всхлип. Почти всё лето давние кошмары не возвращались к ней. Но теперь они снова были на страже — гнусные истуканы её страхов и разочарований. Она приложила к груди обе ладони — туда, где во сне было горячо. Слёзы безостановочно стекали с уголков глаз по вискам, теряясь в тёмном ворохе волос. Микаса поднялась, превозмогая рыдания, и побрела к душевой. Отвернула ручки и начала с остервенением мыть до локтей руки. «Хватит, хватит!.. Я больше не могу. Как же больно! Чья это кровь? Скольких я убила?»
— Что с тобой? — раздался за спиной голос Эрена. — Опять кошмары?
— Кровь, — потерянно шепнула она. — Мне её никак не отмыть.
— Кровь? — Эрен с сочувствием поморщился. — Пожалуйста, расскажи…
— Не представляю, как могу кому-то рассказать о таком. — Она вновь спрятала лицо в ладонях и отвернулась.
— Послушай, мы со всем справимся. Позволь мне быть рядом.
— Ты не сможешь мне помочь, — без единой эмоции произнесла Микаса.
Последний день совместного отдыха начался уныло и не предвещал ничего весёлого. Микаса с самого утра звонила матери, ругалась с ней, проклинала, бросала трубку и вновь звонила, чтобы осыпать порцией обвинений. Эрен не знал, как подступиться к любимой девушке и принять хоть ничтожное участие в её утешении. Когда он наблюдал за угрюмыми и избегающими друг друга Жаном и Пик, бодрости духа это не прибавляло. Микаса позволила приблизиться лишь Армину и закрылась с ним в одной из комнат досматривать оставшиеся серии «Гордости и предубеждения».
Погода стояла скверная. Небо заволокло предгрозовыми облаками, но упрямый дождь всё никак не хотел пролиться. Парни пили пиво на балконе второго этажа, грустно сетуя на то, что сорвалась прогулка по лесу, а дрянной дождь всё чего-то выжидает.
Закончив посиделки перед ноутбуком, Микаса вышла на веранду и посмотрела в серую даль. Казалось, её жизнь разваливается, и она вместе с ней. Вот бы найти виновного в случившемся ― что-то осязаемое и понятное, но единственной виновницей она считала себя: за то, что посмела раствориться в счастье с Эреном. Ей казалось, что возвращение Бруно стало наказанием за то, что она забылась, заигралась. Страдания всегда были нормой жизни, а удовольствие ― это глупая блажь, которая ей досталась по ошибке. «Наша страсть ― игры двух детей, никакая не любовь», ― убеждала она себя.
На веранду вышел Эрен, хмурый и задумчивый ― очарование грусти. Микаса разозлилась на себя за то, что невольно залюбовалась им. Он прижался плечом к её плечу и закурил.
По просёлочной дороге медленно двигался ретро-автомобиль Шевроле молочно-бежевого цвета, направляясь к краю деревни, где стояли новые коттеджи. Кудесник из чужого мира. Микаса вздрогнула, сжав ладонями деревянную балюстраду, и изумлённо приоткрыла рот, провожая автомобиль округлившимися глазами.