Аспект белее смерти (СИ)
Брат Тихий аж с лица спал, но протестовать не осмелился, с рук на руки сдал меня управителю местных купален и убежал. А я получил в своё распоряжение бадью тёплой воды, кусок мыла, мочалку и полотенце, поэтому никуда торопиться не стал. Вымылся сам, на два раза вымыл волосы. Вроде не так давно в речке купался, а вода чёрной стала, будто трубочист или углежог после смены сполоснулся.
— Экое ты, право слово, чучело! — покачал головой управитель купален, когда я вытерся. После вздохнул и кликнул послушника. — Постриги-ка мальца! — указал он тому на меня. — Не всё же братьев уродовать!
Я запротестовал, но куда там! Монах наотрез отказался допускать в церковь такое вот лохматое чудовище и пригрозил выставить за ворота, пришлось сдаться. Просто сообразил, что едва ли послушник обкорнает меня ужасней Рыжули. Старыми ржавыми ножницами и гребнем с выломанными зубцами девчонка орудовала несравненно хуже, нежели танцевала.
Послушник с помощью верёвки измерил мою голову и приволок подходящий горшок, заодно принёс ножницы, бритву и расчёску. Вот именно ею он и принялся орудовать. Расчёсывал изрядно отросшую шевелюру и выстригал из неё колтуны паренёк никак не меньше четверти часа, затем подровнял волосы по длине, и тогда уже пришла очередь горшка. Послушник взялся шустро остригать решительно всё, что только из-под того торчало, — так и казалось иной раз, что вот-вот уши отхватит, но обошлось. Под конец он немного поработал бритвой и даже подровнял линию волос, что я счёл совершенно ненужным излишеством. Малец то ли перед управителем купален выделывался, то ли просто руку набивал.
Дальше он отправил меня смывать обрезки волос, затем причесал и отвёл к управителю. Тот оценил работу и покривился, но всё же махнул рукой.
— Сойдёт!
Я погляделся в зеркало и вздохнул. Виски оказались выбриты выше ушей, а линия волос была идеально ровной, и всё бы ничего, только меня теперь непременно прозовут либо монашком, либо студиозусом. С наших острословов станется. Такое вот художество картузом не прикрыть.
Из купален я поспешил в церковь Серых святых, сменил там брата Тихого и оказался ответственным сразу за три канделябра на две дюжины свечей каждый. Впрочем, горели свечи медленно, менять их приходилось не так уж и часто, и большую часть времени я просто стоял и глядел на желтоватые огоньки, вдыхал аромат сладковатого дымка и ладана, краем уха прислушивался к песнопениям и проповеди. Изредка кидал огарки в коробку и в смысл слов священника не вникал.
Царь небесный — велик, могуч, и лишь благодаря его заступничеству жители Поднебесья ещё не сожраны демонами. Это знает каждый босяк, а что ещё нового могут мне тут сказать? Ни-че-го.
Что же до заветов, то не ворую, не убиваю…
Но тут вспомнились ухари, и у меня вырвался тяжёлый вздох.
Правильно будет: не воровал и не убивал.
Раньше. Не теперь.
Впрочем, оправдание я придумал быстро. В конце концов, Царь небесный порицал самоубийц, а хорош бы я был, если б безропотно позволил себя зарезать как ягнёнка! Деньги и вовсе наша законная плата! Мы своё дело сделали!
Как бы то ни было, я прочитал молитву и попросил отпустить грехи, после чего целиком и полностью сосредоточился на небесной энергии. Я чувствовал её присутствие, а вот дотянуться не мог. Пытался — и не мог. Уже только в самом конце службы в груди затеплился знакомый огонёк, а как прогнал по телу нематериальную волну — раз, другой, третий! — то будто телегу с углём разгрузил. Но тяжко было только поначалу. Стоило припомнить должный ритм, полегчало.
Я даже нагоняя в итоге не получил — успевал ещё и за подсвечниками следить. Первое время просто убирал огарки, а когда разошлись прихожане, сам ставил новые свечи, следя, чтобы всегда горело никак не меньше трети. Похвалить меня дьячок не похвалил, зато велел служке проводить в трапезную и распорядиться о миске похлёбки и краюхе хлеба.
И всё бы ничего, но только я вышел на свежий воздух, и сразу ноги подкосились, пошла кругом голова, меня зашатало.
— Это с непривычки! — рассмеялся мальчишка-служка. — По первой всех от дыма мутит!
До трапезной я еле добрёл, а похлебал жиденький овощной суп и очухался. На будущее зарёкся за свечами на голодный желудок присматривать.
Хотя, может, и не в дыме дело…
В Гнилом доме застал одного только Хрипа.
— В порядке всё? — спросил я сидевшего на карнизе мальчишку.
— Ага! — отозвался тот, вырезая из тростника дудочку.
Я поднялся к себе и переоделся, после предупредил мальчишку:
— Скоро буду! — И отправился на давешний островок.
Прошёлся по каменному фундаменту склада, от которого не уцелело даже стен, перепрыгнул через глубокую промоину, потом какое-то время брёл по колено в воде меж камышей. Обогнул глубоченный омут, образовавшийся на месте обвалившегося погреба, перебрался через топкое место по вывороченному с корнями дереву, а там оставил в стороне заросший ивняком скотный двор и оказался на месте.
Покружил по островку, потянул в себя воздух и не только.
Вдох-выдох. Раз-два.
Вдох-задержка-выдох. Раз-два-три.
И — ничего. Никакого отклика. Ни тепла, ни стылости.
Я начал отрабатывать удар и очень скоро взопрел, но оно и немудрено — всё же солнышко в самом зените зависло. Жарило оно просто немилосердно, моментально захотелось пить. Я слабину не дал и продолжил бить воздух на резком толчке вперёд, да только ничего, ничего, ничего.
Тогда вновь начал размеренно дышать и тянуть в себя небесную силу, но лишь голова в итоге разболелась.
Ну что за чёрт⁈ В церкви же получилось!
Несколько раз я присаживался на корточки и переводил дух, а затем возобновлял свои упражнения, но всё без толку.
Ну и плевать! Хоть размялся и удар отработал! Опять же — в ожидании драки с Жучком себя не накручивал. Вроде как при деле. Вроде как спокоен и уверен в собственных силах.
Да только чёрта с два уверен! Чёрта с два спокоен! Драка — это драка. Зевнёшь — выхватишь. Выхватишь — наваляют. А проигрывать нельзя.
Я в сердцах ругнулся, дошёл до промоины с ключом на дне и напился ледяной воды, заодно и умылся. После уже поплёлся в Гнилой дом. Наши вернулись сегодня раньше обычного, и конечно же Рыжуля сразу заподозрила неладное. Она сдёрнула с меня картуз и ахнула:
— Такой красавчик!
Я забрал кепку и водрузил её обратно на голову, но было уже поздно: со всех сторон посыпались вопросы:
— Серый, это где тебя так?
— Никак в монахи собрался?
— Да не! Он же умник — в школяры записался! Гимназист, ха!
— Оболванили!
— А рясу выдали?
— Круглоголовый!
Каждый изгалялся, как мог, а Мелкая ещё и заявила:
— От него мылом пахнет!
Пришлось рассказать о том, с какой стати меня вообще запустили в монастырскую купальню.
— Тебе идёт! — улыбнулась Рыжуля. — Точно-точно!
Я криво улыбнулся. Обкорнали неплохо — спорить глупо, только очень уж всё это не вовремя! Хоть брейся наголо теперь!
Впрочем — плевать!
Постригся и постригся.
Лука шутить не стал, похлопал меня по плечу и сказал:
— Ты, главное, Жучку наваляй!
— Мы ставки делать будем! — влез в разговор Яр.
Я пропустил его слова мимо ушей и забрался на чердак. Ни в этих обносках, ни в своей лучшей одежде идти не собирался, выбрал чуть коротковатые штаны с заплатами на коленях, подпоясался верёвкой и натянул латаную-перелатаную рубаху. Ботинки оставил. Обутым в круг не пустят, а сниму — могут и спереть.
Народу в лодочный сарай набилось страсть сколько.
Нет, поначалу драка двух босяков никого не заинтересовала — мужики продолжили кучковаться на улице, где дули пиво и жрали поджаренные колбаски да сушёную рыбу в ожидании, когда начнутся кулачные бои. Но это лишь поначалу, дальше началась потеха.
Черти драные, повеселились так повеселились! Жаль только за наш с Лукой счёт.
Ну да ещё словам Истомы о замене бойца не слишком-то обрадовался Бажен.