Разрыв

В итоге мы повернули назад и отправились в Ватикан, где разглядывали на потолках женщин Микеланджело, похожих больше на мужчин, и сквозь ряды фотографирующих — плотные, как толпа у фонтана, в который бросают монетки, — зацепили взглядом краешек его же Пьеты: белая как Zuppa Inglese, она не выглядела ни страдающей, ни сострадательной, а как-то совершенно иначе. Той ночью мне приснилось, что белая папская статуя преследовала меня на шахматной доске, в точности повторяющей холодный кафельный пол нашей квартиры.
Но вот, наконец, Трастевере. То, что не давалось мне замужней, в одиночку оказалось до смешного простым — нужно всего-то перейти мост. Смирись: удивляться тут нечему. Рим полон иллюзий. На Виа Пикколомини (мини-маленькая улочка?) купол Собора Святого Петра будто скукоживается, чем ты к нему ближе, а в церкви Святого Игнатия пологий свод потолка растворяется в плоскости крыши. Удивительно, но Трастевере надоедает мне очень быстро. Его не-монументальная миниатюрность заключена в туристическую рамку. Здесь нет смотровых площадок, из комнат не открываются виды. Собор Святого Петра может выдерживать набеги целых полчищ, но это требует величия.
Снова время обеда, или по крайней мере так кажется. Сажусь в кафе, где подают только напитки. Достаю ноутбук. Официантка не знает, есть ли у них вайфай. Мужчина за соседним столиком наблюдает, как я что-то печатаю. Он поражен: «Как будто играете на пианино».
Мимо идет римлянка: темно-синий брючный костюм, вспышка красного — портфель и туфли. Вспышки обусловлены временем и движением. В магазинах продают одежду светлых тонов, но так одеваются только туристы. Ее портфель покачивается: шаг — вспышка — красное — шаг — вспышка — красное. Распознавание образов.
 
Паттерн — это… одновременно описание существующего объекта и описание процесса, создающего этот объект.
 
Кристофер Александер. Архитектура вне времени.
 
Проходит римлянин, жестикулируя в свой мобильный телефон. Симпатичный парень в дизайнерском черном костюме сидит за столиком один, потягивая вино. Потом я замечаю собачий ошейник. Какие-то паттерны мне всё еще не распознать.
Пытаюсь поймать несколько вайфай-сетей, но не могу подключиться, поэтому перечитываю твое сообщение, затем просматриваю наши письма, и это поразительно — теперь я нахожу их глупыми. Такими банальными словами чувств не передашь, но как тогда флиртовать? Отсроченный смысл флирта — тот резкий звук «вжж» по поверхности, занос на льду. Этот паттерн я узнáю — карты сданы, карты покрыты, — словарь жестов столь же безличных, как те, что я выучила замужем. У флирта своя особая архитектура, непробиваемая, построенная на гладких афоризмах, которыми заполняют бреши между камнями. Высота постройки зависит от общественного вкуса и нормативов градостроения. В Лондоне можно строить что угодно, какой угодно формы. В Париже нельзя выходить за определенные рамки. Об ограничениях при строительстве в центре Рима я ничего не знаю. Может быть, мы строили, потому что могли, потому что камни уже лежали там, валялись повсюду, и мы знали, что с ними делать. Только вот как мне остановить бесконечный поток моих о тебе мыслей, эти барочные завитки в голове?
 
Наш построенный на электричестве мир вынудил нас перейти от привычной классификации данных к режиму распознавания паттернов. Мы больше не можем строить последовательно, поэтапно, постепенно, ибо мгновенная связь гарантирует, что все явления среды и опыта существуют единовременно в состоянии активного взаимодействия друг с другом.
 
Маршалл Маклюэн. Средство коммуникации есть сообщение.
 
Выхожу из кафе, натыкаюсь на маленький магазин канцтоваров и покупаю блокнот. Ах, в Риме делают самые красивые вещи в мире! Этот блокнот: переплетен вручную, прошит, обрез красный, цвéта свинины в китайской забегаловке, бумага — плотная, как ткань. За три евро! Надо было купить два, три, но в магазине он казался одной из самых обыденных, недорогих вещиц.
  
× × ×
Снова в хостеле, здесь ловит вайфай, я наконец-то на связи. Но новых слов, которые приходят словно цветы, от тебя не пришло, поэтому я принимаюсь бронировать рейс прочь из Рима, где из-за государственных и религиозных праздников ни в этом, ни в других хостелах для меня нет места, — в Афины. В Афинах — еще один дешевый отель. Делаю это не спеша, потому что никто не знает, где я, и что бы я ни делала, это ни для кого ничего не значит.
И раз уж ты сказал, что я играю в игры, я решаю с тобой поиграть. Отвечаю на твой имейл, рассказываю тебе историю о пропущенном пароме и переполненном хостеле: Спасешь меня? Хочу зацепить тебя своим рассказом, а затем выскользнуть из рук, лишь бы ты снова меня захотел. Хочу поразить тебя иллюзией такой же искусной, как статуя в Палаццо Спада. Откуда тебе знать, что, оставленная, я уже сама себя спасла?
 
Порвите с нею, превратите себя в ее глазах в презренного человека, у которого одно удовольствие — смущать людей, запутывать, обманывать. Если это вам удастся, между вами установится известное равенство {35}.
 
Сёрен Кьеркегор. Повторение.
 
Чек-аут. Пока жду свой счет в гостиной-пространстве-перформанса, перебираю открытки на стойке регистрации: Рим, который я не увидела. На первой из них — Купидон и Психея, статуя в Капитолийском музее, я не зашла в него ни в этот раз, ни во время своих предыдущих поездок в Рим. Считается, что это копия греческой статуи (Рим всегда отсылает к чему-то лучшему, более древнему). Психея свое имя сохранила, имя Купидона перевели: в Греции он Эрос. В английском «купидонство» означает жадность, а Купидон (что охламон) — римский бог любви, желейный пупс с округлым животиком. «Эрос» произнести сложнее, похоже на «розу» и что-то еще, связанное с сексом.
Мраморные влюбленные на открытке — два пухлых подростка примерно одного роста; в предвечернем свете, проникающем сквозь окно, они выглядят желтыми, как порошковый заварной крем. Они целуются, но целуются на ходу, лицом к лицу — наверняка споткнутся. Она льнет к нему, и непонятно, как он держит равновесие — или, может быть, скульптуру неправильно экспонируют и на самом деле она изображает двух лежащих людей, а, может, это просто в каком-то смысле плохая скульптура. Он смотрит ей в глаза, нет, на ее лицо, пальцами раздвигает ее губы с бесцеремонной чувственностью стоматолога или ребенка. Что-то вроде простыни опоясывает ее бедра. Он голый и без члена, или тот совсем крошечный, или, может быть, откололся.
Психея была человеческой подружкой Купидона, но тот навещал ее только по ночам, когда она не могла его видеть. Этого было недостаточно: Психее хотелось и смотреть, но как только она потребовала чего-то больше слов, Купидон исчез. Изгнанную из храма Юноны и Цереры, покровительниц домашнего очага и продовольствия, ее взяла к себе Венера; Психея надеялась, что богиня ей поможет, но та поставила перед ней невыполнимые задачи — уроки любви.
Ты преподал мне урок любви. Никто не думает, что их нужно учить любить: любовь сама преподает урок, и урок этот, кажется, не про то, как любить лучше, в нем скорее есть что-то от «я тебя проучу!». Значит, не урок, а наказание. Или предупреждение: не присматривайся слишком к объекту любви, не требуй от него многого, если хочешь его сохранить. На открытке с Купидоном и Психеей из Капитолийского музея беззрачковые глаза Психеи предназначены только Эросу, или, может, они пока закрыты. Присмотрелась ли уже она?
Между нами ничего никогда не могло бы быть. Я бы тебя погубил, сказал ты мне в тот день в старом городе. Ты сказал это так, будто вслух решал какую-то задачу, делая вид, что говоришь только с собой, но ты хотел, чтобы я это слышала. И эта твоя мысль показалась мне такой глупой, что я почти засмеялась, но мне стало страшно (как только слова вылетели, есть риск, что они согласуются с чем-то реальным). Мы стояли на углу улицы, и ты словно решал вслух, в какую сторону пойти, подобно актеру на сцене, готовя поспешный уход и желая убедиться, что я это понимаю. Ничего себе представление!