Шоколад (СИ)

Под носом ватка с нашатырём. Открыла глаза, падая в реальность. Обморок? Надо мной склонился Виктор, полковник отодвинул стул, сел на безопасном расстоянии. Док убрал ватку.
— Всё нормально. Просто отключилась.
Есть ли в этой комнате засов? Я бы хотела остаться в одиночестве. На час, на два, на три. Без всепоглощающего надвигающего кошмара, против которого я бессильна. Притаиться, чтобы все забыли про меня.
Док вышел, я проводила его затравленным взглядом.
— Стаса сегодня бортом отправим в больницу, он сюда не вернётся. Тебе нужно успокоиться и забыть…
Да-да. Сию секунду. Слушаюсь и повинуюсь. Как это сделать? Кирпичом по голове?
Полковник поджал губы, потёр подбородок с отросшей щетиной, посмотрел в окно, словно там было что-то интересное, кроме унылой серой площади. Гнилое место вместе с гнилым яблоком, поразившим гнилью всю корзину. Почему он не уходит? Ещё немного и я потеряюсь в этой комнате, которая полчаса назад казалась безопасной. В колонии нет безопасных мест. Негде спрятаться.
— Лагерь находится в аномальной зоне. Здесь тяжело не только осуждённым, но и всем сотрудникам. Вы здесь временно, мы — постоянно. В такой обстановке иногда случаются инциденты. Некоторые срываются. 
Полковник наклонился ко мне, прищурился. Во взгляде появилось затаённое раздражение.
— До твоего приезда, у нас не было подобных проблем.
С другими шло как по маслу…сссуу…
— Вы сказали, что не можете оставить меня безнаказанной.
Полковник выпрямился, на секунду опешил, удивлённый моими словами.
— Пошутили?
— Оставить тебя без присмотра. Ты можешь жить в гостевой комнате.
Это сейчас так называется? Под присмотром? Чтобы всегда быть под рукой, когда понадоблюсь? Или он уже всех перебрал? От этой мысли стало совсем мерзко. Уверен, что соглашусь. Играет как кот с мышью. Наблюдает за жертвой, которая должна добровольно отдать себя в руки палача.
Когда-нибудь я найду смелость сказать это в глаза мужу. Полковник — не муж, не когда-нибудь…, сейчас… 
— Не…, — голос сорвался. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы отдышаться, — нет. Я ни в чём не виновата. Вообще ни в чём…и не буду с вами спать.
Полковник стремительно поднялся, опрокинув стул, и вышел из комнаты.
После скудного завтрака — яичницы из одного яйца с пятью шкварками, которую принёс Виктор, мне удалось уснуть. Я провела в так называемом стационаре целый день. На обед док доставил обычный паёк — банку кильки в томате, галеты и шоколадку. Обещал чай, но не принёс, я довольствовалась водой из-под крана. Здесь она оказалась чистой — воды я напилась вдоволь.
Ближе к вечеру док поставил мне капельницу, продемонстрировав лекарства и своё оскорблённое лицо. Театральное представление Вити не заставило меня каяться и подлизываться. У меня выключились все эмоции, кроме недоверия и подозрительности я не испытывала ничего. Сотрудники колонии и даже девчонки, которые заманили к столовой, вели свою игру. Мой и так неидеальный мир потускнел, поблёк, осыпался красками, оставив только тёмное, низкое, дождливое небо снаружи и внутри.
Восемь дней я не слышала голос сына, не знала как он и всё ли в порядке. Об отсутствии связи нас предупредили заранее, но это ничего не меняло в моей системе координат, где раньше каждый день начинался с поцелуя в макушку сына. Сколько ни гнала я мрачные мысли, они всё равно возвращались. Разговор с Даней помог бы успокоиться, ощутить мимолётную радость, выползти из серого лагерного тумана, полностью поглотившего мою душу.
Мысли о предательстве девчонок, о двуличности полковника, об опасности на каждом углу, кормили внутренних демонов, явившихся попировать на моих страхах, ненависти, отчаяния и беспомощности. Меня заточили не в колонию, а в саму себя, заставив почувствовать мимолётность жизни, и то, как я ею распорядилась.
Посмотрев на себя со стороны, я ужаснулась. Ужаснулась от понимания, что сама выбрала эту дорогу, принимала решения, сворачивала на развилках, руководствуясь разумом и чужими убеждениями, заставляла себе доводами, уговорами и пинками брести по выбранному пути.
 
— Как себя чувствуешь? — Витя явился после ужина с явным намерением отправить меня в общежитие.
— Не очень. Можно переночевать здесь?
— В стационаре остаются только те, за кем требуется наблюдение. У тебя ничего серьёзного. Царапины я обработал.
— Пожалуйста.
— Не положено. Собирайся.
Почему-то было стойкое ощущение, что он врал. Кем не положено? Док здесь хозяин, он и командует. Виктору не хотелось оставлять меня ночевать по какой-то личной причине. Собственный интерес был на первом месте.
— Там туман…
— Я провожу, — прорычал док.
Откинув одеяло, я встала голыми ногами на деревянный пол. Виктор, видимо, вспомнив, в чём я пришла, чуть поморщился, но ничего не сказал. Без сомнения он когда-нибудь станет хорошим специалистом… 
Около крыльца я нашла кроссовок, носки и рогожку. Не торопясь обулась, вторую ногу упаковала в носок и две портянки. Док стоял, нетерпеливо притоптывая, засунув руки в карманы.
— У тебя в углу костыль видела.
— Бортникова!
— Ступни травмированы, одна нога без обуви короче другой. Мне нужен костыль с упором под локоть.
— Блять!
Виктор, громко хлопнув ни в чём не повинной дверью, провалился в темноту коридора.
— Сам блять.
Док появился с костылём через пару минут.
— На!
Я осторожно встала.
— Высоту сделай ниже, чтобы удобней опираться. Здесь телескопическая регулировка.
Док дышал как разъярённый бык, которому в ноздри ткнули горящей головёшкой, но длину костыля уменьшил и подал его мне. Подобный костыль я отвезла бабушке в деревню, она им постоянно пользовалась и каждый раз пока была жива, благодарила меня. 
Локоть удобно уместился в широком упоре, рука легла на мягкую ручку. 
— Теперь пойдём.
Туман сегодня был словно разреженный. Идти в нём, когда видишь чуть дальше чем на два метра, оказалось не так страшно, тем более в сопровождении Виктора. До общежития мы добрались достаточно быстро, я торопилась, как могла, бетон холодил ногу, в ступню впивались мелкие камушки. В голове крутилась зловещая композиция из двух музыкальных фраз, которая когда-то осела в памяти. Иногда просыпаясь ночью, в голове звучали какие-нибудь треки, чьи названия я не помнила.
Под мысленный аккомпанемент идти было легче и тяжелее, потому что навязчивая мелодия не сулила ничего хорошего. В беседке курили женщины, тлели огоньки на кончиках сигарет. Кто-то быстрым шагом направилась к нам, догнал у входа в общежитие, где я замешкалась, передавая Виктору костыль.
— Майя, — шепот Романы показался слишком неестественным. — Что случилось?
Влажные губы Романы шевелились, произнося слова, смысл которых ускользал от меня. Я представила, как эти губы — жирные пиявки скользят по мужскому члену, присасываются к нему, впиваются и заглатывают. Прилипчивый образ заместил словесный поток Романы. Наконец, она поймала мой взгляд и вывела из-под гипноза своих надутых влажных губ. 
— Майя, ты слышишь? С кем ты сегодня ночевала?
Пусть лучше будут её жирные губы, чем блевотные слова. Меня мгновенно выкинуло в ночь к двум озверевшим охранникам. Почувствовав чужое присутствие за спиной, резко развернулась. Оля! Подкралась незаметно, тварь. И на лице выражение невинно — испуганное, бровки домиком.
— Привет.
В груди словно разорвалась петарда. Ударить бы тебя наотмашь, свалить с ног, пнуть, чтобы захлебнулась кровью вместе с приветом.
— С-с-с-у…
Оля отшатнулась, взглянула на мои ноги, отступила назад. Отодвинув Роману, я открыла дверь, сглотнула горький ком в горле, хромая, вошла внутрь. Уже в темноте коридора, лицо сморщилось от рыданий, которые, наконец-то, прорвали плотину сдерживаемой боли.
Слёзы текли без остановки, перед глазами плыло, губы шептали о мести, о том, как я их всех ненавижу. В комнате я, не раздеваясь, схватила рюкзак. Мне срочно требовалась сбежать из этого чудовищного, дикого мира. Пошарив рукой по дну рюкзака, я не обнаружила модельку. Одним махом вытряхнула всё содержимое на кровать. Разбрасывая вещи в стороны, я принялась тихо подвывать, не находя красную машинку.