Очарование страсти

Незаметно прошел месяц, который должен был быть счастливой прелюдией к семейной жизни. Она делала все, что могла, чтобы отплатить Деннису и Мэри за их доброту: помогала Мэри хозяйничать дома, работать с прихожанами, взяла на себя большую часть секретарской работы у Денниса, которой было очень много, благодаря его широким интересам, простирающимся далеко за рамки приходской жизни.
Он особенно любил свою работу в клубах для мальчиков — один был в Эмберли, второй — в промышленном районе Спайрхэмптона. Он абсолютно верил поговорке насчет дьявола и праздности[3]. «Парень, занимающийся спортом или увлекающийся еще чем-нибудь, редко когда свихнется», — всегда говорил он и свято следовал этому принципу не жалея сил.
Как-то раз он сказал, что организует большой концерт для сбора средств для Дигбет-клуба — того, что в Спайрхэмптоне.
Мэри укоризненно покачала головой:
— Ах ты, бессовестный! Я просто уверена, что ты способен уговорить и самого Иегуди Менухина на бесплатный концерт ради ребят из Дигбета!
— Да вот жаль, что его сейчас вроде нет здесь, — засмеялся он. — А то бы — да, попросил бы. Зато у нас будет пианист Сабата, тот самый, а петь будет Ева Адлер, сопрано. — Он повернулся к Лин: — Ты мне поможешь писать приглашения, хорошо? Я надеюсь, мы соберем прилично денег для Дигбета.
Они с Мэри настаивали, чтобы Лин пошла на концерт и сидела на возвышении для самых почетных гостей. Ей не хотелось — она совершенно утратила способность общаться с людьми. Но еще больше ей не хотелось обижать Денниса и Мэри, и она согласилась. Вряд ли кто-нибудь заметит ее в таком блестящем обществе, думалось ей. Лин не знала, что ее затравленный взгляд уже сам по себе привлекал внимание.
В концертном зале она почти сразу оказалась предоставленной самой себе. У Денниса и Мэри было здесь много дел. Лин проскользнула на свое место в задней части возвышения. Места вокруг нее понемногу заполнялись. Вскоре свет в зале померк, и концерт начался.
Открыл его струнный оркестр клуба, и Лин, помнившая первые шаги этого оркестра, терпеливо направляемые Деннисом, была поражена уровнем, которого удалось достигнуть мальчикам. Лин растворилась в музыке. Она отдалась мелодии, забыв о своих горестях...
Последним номером перед антрактом было выступление Евы Адлер. Лин много слышала о ее чудесном сопрано, но видела певицу впервые.
С первого взгляда она решила, что женщина, вступившая на освещенную сцену в сопровождении Денниса, — само совершенство. Очень высокая и стройная, с идеально пропорциональной фигурой и тяжелым узлом волос, спадающим на шею. Свободное золотистое одеяние не скрывало гибкости и уверенности ее движений. Горделивая посадка головы и ослепительная улыбка завершали это воплощение собственного достоинства.
Теперь Лин слышала не просто захватывающую мелодию. Это было настоящее торжество духа. Ей редко приходилось слышать подобное. Сцепив руки на коленях, она зачарованно слушала волшебную музыку и дивный голос.
Незадолго до конца арии она уловила какое-то движение у себя за спиной. Кто-то усаживался прямо за ней. Раздраженная тем, что ее вырвали из мира грез, она обернулась. К своему крайнему удивлению, она увидела мистера Уорнера Бельмонта. Без сомнения, он тоже узнал ее.
Заключительные такты Лин слышала в полуобмороке. Она едва знала этого человека, и тем не менее ее душил стыд — вот человек, который сейчас поймет, что ее отвергли. «Брошенная» — ужасное слово.
Раздался шквал аплодисментов, к которому поспешила присоединиться и Лин. Она скорее почувствовала, чем услышала, его вопрос:
— Раз вы больше не сестра Эсолл, могу ли я узнать, как к вам теперь обращаться?
Краска залила лицо Лин. Она обернулась:
— Моя фамилия по-прежнему Эсолл.
— Вот как? — Его брови удивленно приподнялись.
Ева Адлер снова собиралась петь, и на какой-то момент Лин почувствовала, что спасена. Но волшебство музыки было разрушено. Она не знала, как здесь оказался Уорнер Бельмонт, но знала, что его вопросы, хотя и учтивые, будут безжалостны.
 
Закончилась вторая ария мисс Адлер, затихли аплодисменты, люди задвигались, вставая со своих мест и переговариваясь. Большинство направлялось в зал, где находился буфет.
Уорнер Бельмонт тоже поднялся.
— Пойдемте перекусим чего-нибудь, — предложил он, к удивлению Лин.
— Мне не хотелось бы мешать вашей компании, — быстро ответила Лин.
Он покачал головой.
— Моя «компания» состоит из единственного человека, и вряд ли я доберусь до нее сейчас. — Он кивнул на Еву Адлер. — Мы старые друзья, и сегодня вечером я сопровождаю ее. Однако сейчас она во мне не нуждается, а больше я не знаю здесь ни единой души. Я буду очень признателен вам, если хоть вы меня пожалеете.
Ответить на это было нечего, и Лин молча последовала за ним. Народу было много, но он отыскал свободный столик для Лин, а сам отправился добывать кофе и сандвичи.
Шум вокруг них достиг крещендо, но они разговаривали мало. Допив кофе, он попросил у Лин разрешения закурить. Склонившись над зажигалкой, осторожно спросил:
— Скажите, разве вы не говорили, что собираетесь выйти замуж вскоре после отъезда из Бродфилда?
— Говорила.
— Значит, вам пришлось отложить свадьбу? Извините. Жаль, конечно.
— Свадьба не отложена. Помолвка расторгнута. — Голос ей самой показался хриплым и неестественным.
Пауза.
— Мне очень жаль, — искренне произнес Уорнер Бельмонт и осторожно добавил: — Расскажите мне, что случилось?
— Рассказывать почти нечего. Произошло то, что, видимо, иногда происходит. Мой жених встретил за границей другую девушку и сказал мне об этом.
— Но ведь вы очень скоро собирались пожениться?
— Да.
Снова молчание. Лин молила Бога, чтобы он избавил ее от банальных утешений, что все утрясется. Она могла принять их от Денниса, хорошо знавшего ее. Но в устах Уорнера Бельмонта это было бы неуместным.
Однако он лишь задумчиво произнес:
— Видимо, вы очень любили этого человека?
Она промолчала.
— Это нарушило все ваши планы. Думаю, вам бы хотелось сейчас отдохнуть, а потом? Что вы собираетесь делать потом? Вы вернетесь в Бродфилд?
— Нет, — резко ответила она. — Только не это.
— По крайней мере, вы собираетесь работать медсестрой?
— Нет, точно нет. Я хочу заняться чем-то новым, сменить окружение. Может быть, уехать за границу.
— Да? И чем заниматься?
— Я... я еще не решила.
Его взгляд посуровел.
— А что вы умеете?
— Да в общем-то ничего. — Обескураженная этим безжалостным допросом, она сделала нетерпеливый жест: — Неужели вы не понимаете, что я не могу вернуться в Бродфилд — меня же будут жалеть все, кто знал меня раньше! Это так просто — работа, которую я любила, пока была счастлива, потеряла для меня всякий смысл!
Она презирала себя, что все так объясняет ему. Ведь он все равно не поймет.
— Вы хотите сказать, что эффективность вашей работы полностью зависит от благополучия личной жизни? — недоверчиво спросил он. — Не ставите ли вы жалость к себе чересчур высоко?
— Просто я должна привести себя в порядок. Я не считаю, что упиваюсь жалостью к себе, — попыталась защититься Лин.
— Простите, но, на мой взгляд, у вас совершенно неверные взгляды на чувство долга. Представьте, что было бы, если бы каждый человек забрасывал свою работу каждый раз, как только его постигнет неудача в личной жизни. Насколько я понимаю, у вас нет обязательств перед семьей, которые могли бы оправдать отказ от работы в медицине, одной из самых ценимых в обществе профессий. Я согласен, вам нужно время, чтобы прийти в себя. Но мне не хотелось бы, чтобы вы считали, что вы — единственный человек, оказавшийся в такой ситуации.
— Возможно, я не права. Но ваше мнение кажется мне довольно бездушным.
Уорнер Бельмонт слегка пожал плечами.
— Если и так, то причина в том, что я не сентиментален. Я реалист, я стараюсь прямо смотреть в глаза своим проблемам. То же самое пытаюсь делать и с вашими. Мне кажется, что ваш уход был потерей для Бродфилда. И ее надо восполнить. Хотел бы я, чтобы вы думали так же, но не в моих силах заставить вас. Кстати, как ваше имя? — внезапно спросил он.