Балтийская трагедия: Агония

Адмиралу Кузнецову уже не в первый раз приходилось сталкиваться со сталинской непоследовательностью и его умением сводить любую проблему к частностям, которые на первый взгляд выглядели абсолютно несущественными. Действительно, когда новейший крейсер КБФ «Максим Горький» на второй день войны подорвался на мине, впопыхах кошмарных июньских дней это событие никому не показалось особенно трагичным, чтобы бояться об этом доложить Сталину. Дело было в том, что сам Сталин стал более-менее вникать в сводки и доклады только после 3 июля, а до этого находился в состоянии полной прострации, как любой человек, осознавший крушение всех своих жизненных планов. Когда же Сталин узнал о подрыве «Максима Горького», то отнесся к этому факту вполне спокойно и даже удостоил Ивана Святова, которому удалось вывести корабль из смертельной ловушки, своей стереотипной похвалой — «Маладэц». Тем более, что вождю доложили не столько о повреждении крейсера, сколько о героических усилиях по его спасению и о том, что в настоящее время «Максиму Горькому» в ударном порядке сооружают новый нос.
А на «Кирове» Сталин просто зациклился. Все связанные с Таллинном вопросы, он немедленно сводил к судьбе крейсера. Так и сегодня он первым делом стал выяснять у адмирала Кузнецова, ушёл ли «Киров» из Таллинна. Кузнецов (в который раз) попытался объяснить вождю, что для проводки такого крупного корабля «через контролируемые противником воды», необходима предварительная подготовка, которая затягивается из-за неблагоприятных погодных условий, царящих в настоящее время на Балтике.
Сталин прекрасно знал, что когда адмиралы начинают ссылаться на погоду, их можно сразу расстреливать: они не владеют обстановкой. Поэтому приказал: пусть Трибуц садится на «Киров» и уходит немедленно. Рассказывать Сталину о том, что кроме «Кирова» на адмирале Трибуце висит ещё целый флот и 50 тысяч человек, что тральщики в такую погоду не смогут обеспечить проводку «Кирова» через минные заграждения противника и тому подобное, было бесполезно. А потому нарком ВМФ ответил: «Есть, товарищ Сталин».
Но это была только преамбула. Самое интересное адмиралу Кузнецову ещё предстояло услышать, и то, что он услышал, ошеломило адмирала.
Прежде всего он понял, что Сталин совершенно не верит в возможность удержать Ленинград. Он был уверен, что город придется сдать. А потому необходимо подготовить к уничтожению все корабли флота, а также всю военно-морскую и кораблестроительную инфраструктуру как в Ленинграде, так и в Кронштадте. А личный состав и малые корабли уводить на Ладогу и за Ладогу. Вместе с армией, фактически уже попавшей в Ленинграде в «котёл».
— Товарищ Сталин, — стараясь придать своему голосу побольше твердости и убедительности, сказал Кузнецов, — мы отстоим Ленинград!
Однако Сталин, казалось, не услышал реплики наркома ВМФ.
Верховный снова подтвердил свой приказ, предписывавший адмиралу Кузнецову отправляться в Ленинград и Кронштадт, но не только для наведения порядка на флоте, но и для подготовки флота к уничтожению в случае сдачи города на Неве.
Возникал закономерный вопрос: зачем поднимать столько шума по поводу находящегося в Таллинне крейсера «Киров» и прилагать столько усилий для проводки крейсера в Кронштадт, если там его все равно придется взорвать? Причём было видно, что Сталин в душе вполне уже смирился с подобным исходом событий. Но только в Ленинграде, а не в Таллинне!
Адмирал Кузнецов был далеко не первым, который обратил внимание на полную иррациональность сталинского мышления, её гнетущую непоследовательность и склонность к панической истерии. И надо сказать, что для подобного поведения у товарища Сталина было достаточно оснований. Конечно, адмирал Кузнецов не осмелился в связи с этим задать диктатору какие-либо вопросы, но все-таки позволил себе поинтересоваться, что будет с трёхмиллионным населением города, когда армия и флот, уничтожив свои инфраструктуры, уйдут «на Ладогу и за Ладогу»?
Сталин стал набивать трубку, бросив на адмирала быстрый взгляд.
 
— Мы об этом позаботимся, — пообещал вождь, явно давая понять наркому ВМФ, что этот вопрос его не касается.
Но был вопрос, который прямо касался адмирала Кузнецова и мог быть решен только Сталиным.
Нарком ВМФ не мог приехать в Ленинград и готовить командование Балтийским флотом к уничтожению своих кораблей, доков, мастерских, складов и учреждений, не имея на то письменной директивы, подписанной кем-то из вышестоящего командования. Лучше всего — самим Сталиным. О чём нарком ВМФ прямо и поставил вождя в известность.
— Сами и отдайте такой приказ, — предложил Верховный главнокомандующий.— Вы — нарком ВМФ.
Ну уж нет! Как и все военные, работающие в прямом контакте с вождем, адмирал Кузнецов хорошо уже знал повадки своего Верховного. Получишь устное приказание, выполнишь, а тебя же потом за него и расстреляют. Кто приказал? Вы только вождя нашего народа в это дело не впутывайте!
— Нет, товарищ Сталин, — твердо заявил Кузнецов. — Я таких приказов отдавать не имею права.
— А кто имеет право? — поинтересовался вождь, глаза которого стала заливать тигриная желтизна.
— Только вы, товарищ Сталин, — бледнея, ответил адмирал.
— Харашо, — согласился на компромисс вождь. — Подготовьте нужный документ. Шапошников подпишет.
Вернувшись в наркомат, адмирал Кузнецов набросал проект телеграммы:
 
«В случае вынужденного отхода из Ленинграда все корабли военного флота, торговые, промышленные и технические суда подлежат уничтожению... Уничтожения произвести с максимальной степенью разрушения на возможно длительный период».
 
Адмирал ещё раз перечёл текст проекта телеграммы и некоторое время сидел, положив голову на руки. Он даже не знал, имеет ли он право или нет ознакомить с текстом этой телеграммы коллегию наркомата ВМФ.
Затем он позвонил в генштаб Шапошникову. В аппарате начальника Генерального штаба после некоторых колебаний ответили, что маршал примет Кузнецова в 8 часов утра.
Начала раскручиваться одна из самых интересных и показательных военно-морских интриг в годы войны, сказавшая о всех высших руководителях страны и флота больше, чем десятки тонн архивных документов.
  
03:00
 
Поток радиограмм, хлынувших на его имя из разных вышестоящих инстанций — от наркома ВМФ, Главного Морского штаба, штаба Северо-западного направления, Ленинградского обкома ВКП(б) — встревожил адмирала Трибуца. Главным образом потому, что командующий КБФ был совершенно сбит с толку, не понимая чего от него хотят? Первым, что бросалось в глаза, это присутствие во всех депешах в том или ином контексте упоминания о крейсере «Киров». Но и тут не было абсолютно никакой ясности. Из одних радиограмм можно было сделать вывод, что от благополучной проводки крейсера в Кронштадт чуть ли не зависит исход всей войны. Из других — можно было понять, что «Киров» лучше всего затопить где-нибудь в достаточно глубоком месте, поскольку обстановка складывается так, что его все равно придется взорвать по прибытии в Кронштадт. В третьих — выражалось сомнение, что крейсер удастся довести до Кронштадта. Немцы сконцентрируют на нём все усилия своей бомбардировочной авиации, и «Киров», не имея возможности маневрировать на узком протраленном фарватере среди мин, так или иначе будет потоплен.
Но все они недвусмысленно указывали на то, что судьба самого командующего флотом неразрывно связана с судьбой крейсера.
От всего этого уже веяло каким-то мистицизмом при полном отсутствии здравого смысла.
Надо сказать, что сам адмирал Трибуц вовсе и не собирался при прорыве в Кронштадт поднимать свой флаг на крейсере «Киров», считая, что наличие сразу двух адмиралов на борту — много даже для «Кирова», где пусть номинально, но находится адмирал Дрозд.
Командующий флотом уже твердо для себя решил, что будет руководить прорывом с борта своего любимого эскадренного миноносца «Яков Свердлов», куда уже заблаговременно распорядился доставить свой личный багаж в количестве трёх чемоданов и сам предупредил об этом командира эсминца капитана 2-го ранга Спиридонова.