Барочные жемчужины Новороссии (СИ)

— Почему «Бююк»? То есть «большой»?
— Почем я знаю? Так Фонтон предложил.
— Наверное, придумал такое имечко, потому что со Спенсером я встретился впервые в Бююкдере.
— Мне знать подобное невместно, приказ есть приказ, — штабс-капитан развел руками. Мол, люди мы маленькие: что начальство придумало, нам и выполнять.
Что приказано? Кем приказано? Ну-ну. Так уж ты крепок, штабс-капитан? А если так?
  
— Отчего вы такой запыленный, Ваше благородие? Нас встречал на границе офицер — всем офицерам офицер, мундир — как с картинки, — задал я заинтересовавший меня вопрос. Да и обстановка располагала к легкому троллингу. Свалился на меня пыльный мешок — и команды раздает. Есть над чем задуматься.
— Это вы никак про нашего «павлина»? При случае расскажу, что за гусь лапчатый. А мне делом приходится заниматься. Полночи за контрабандистами гонялся, весь извазюкался. Давайте начистоту, Константин Спиридонович. Вижу в вас недоверие к моей персоне. Вы мне не подчиненный, я вам не начальник. Передал, что поручено.
Штабс-капитан встал из-за стола, одёрнул в углу занавеску и извлёк на свет божий пузатую бутылку, два стакана и яблоко, которое он быстро разделил на дольки.
— Санторинское! — похвастался он, разливая вино по стаканам.
— Богато живёте! — отозвался я, вдыхая позабытый сладкий запах.
— Так ведь — Одесса!
Я отметил про себя, что любое выдающееся явление — от пыли до эксклюзивного вина — одесситы воспринимают, как нечто само собой разумеющееся и имеющее самое простое объяснение коротким словом «так». Забалованные в конец, ребята! Или привыкшие к чудесам? В Стамбуле я слышал от Цикалиоти, что в Вене издается газета на греческом для одесситов, в которой их город описывается исключительно как рай на земле. Сидя в карантине, сложно думать о реках из молока и меда, текущих по здешним улицам.
Мы «вздрогнули», похрустели яблочком, глаза у обоих потеплели.
— Прекращайте дуться, Константин Спиридонович! — сказал офицер, разливая остатки вина по стаканам.
Я обратил внимание, что его обращение по имени-отчеству режет мне слух.
— Называйте меня, Костой, ваше благородие!
— Вот это по-нашему! — хлопнул себя по коленке офицер. — Будь мы в армии — другое дело! А промеж своих, чего чиниться!
Видимо, тема «промеж своих» штабс-капитана задевала не на шутку, коль скоро он ее второй раз уже поднимает.
— Ты, Коста, не вздумай меня аристократом каким считать. Выслужил звания свои. Из унтеров в офицеры поднялся. И человеческое отношение — ценю! Выпьем!
Мы допили остатки санторинского. Сладкое вино хорошо вдарило по мозгам.
— Николай Ефстафьевич, не в службу, а в дружбу: мне бы в город вперед Спенсера попасть. Оглядеться, осмотреться, понять, что почем…
Офицер расхохотался так, что щеки налились краснотой.
— Нешто засиделся в городке? На волю потянуло? Одесситок — на штык!
Я с укоризной откинулся на стуле, выражая всем своим видом полное несогласие со столь вольным прочтением своих намерений.
— Пардон, пардон… Вырвалась двусмысленность. Армейские повадки, сам понимаешь! Тебе же четыре дня всего осталось под замком сидеть. А, впрочем, есть резон в твоих словах. Сам ты — не местный, будешь, как и твой подопечный, как теленок в вымя мордой тыкаться, в городе оказавшись. Осмотреться, говоришь?
— Оглядеться, понять, что — куда…
— Вряд ли, ты что-то сообразишь за одну вылазку, — задумчиво произнес Проскурин, постукивая пальцем по пустому стакану. — Вопрос на самом деле серьезный! Вот отпущу я тебя, а Спенсер задумается: за что ж рабу божьему, Косте, такие привилегии?
Я набычился. Хорошо ведь сидели!
Стены в конюшне у Джузепино, плавание на корабле, скованного перилами палубы, четыре опостылевшие стены карантинного домика из ракушечника — все это настолько мне обрыдло после полной приключений стамбульской эпопеи, что я был готов на все, чтобы убедить штабс-капитана выпустить меня на свободу. Хоть на денек! Хоть на несколько часов! Ведь где-то там, наверху, люди идут по своим делам, не спрашивая разрешения. Оттуда доносятся звуки оркестра, ветер приносит радостные крики даже в полночь, когда оранжевая одесская луна выстилает мне свою дорожку, словно приглашая сбежать ото всех в понтийские воды…
Встряхнул головой, прогоняя морок. Поднял полные тоски глаза на офицера.
— Эко, брат, тебя разобрало! — мигом считал он мое состояние. — Как сказала одна умная русская голова: избыточная строгость законов Российской империи искупается необязательностью их исполнения! Помогу я твоей беде. Вот прямо завтра и помогу! Найдешь, что Спенсеру сказать?
Совместное распитие — святая процедура: градус доверия повышает моментально.
— Не вопрос! — ответил ему уверенно.
«Таможня» терзать мой разум возмущенный не стала. Чутко и профессионально уловила мой настрой. И быстренько выдала весь расклад.
Все оказалось намного проще, чем я себе вообразил. Достаточно было скинуть опостылевший «санаторный» наряд и покинуть незамеченным территорию городка — и ты уже условно свободен. Впрочем, во избежание последствий, требовалось вернуться до темноты и на следующий день пройти традиционный осмотр в лазарете.
Понесся вприпрыжку к нашим «бунгало», напевая про себя «А я сяду в кабриолет и уеду куда-нибудь…».
Мой выхлоп на Спенсера произвел впечатление. Еще большее — мой рассказ.
— Вам, мистер Эдмонд, стоит запомнить два русских выражения, обязательных к употреблению. «na vodku» и «dai na vodku». Первым вы благодарите любого за оказанную услугу, подкрепляя свои слова звонкой монетой. Второе слышите, когда вам эту услугу кто-то оказал. Примерно так же, как в Стамбуле местные просят бакшиш.
Санторинское во мне еще играло, подсказав злую шутку. Решил, было, не объяснять Спенсеру область применения «на водку». Представил, как он отблагодарит губернатора или графа Воронцова таким макаром. Расхохотался. И честно все растолковал.
— Ну, что вы, Коста! Я не настолько глуп, чтобы не сообразить подобной тонкости. Обязательно дам на водку Никифору. И, смотрю, вас самого кто-то успел порадовать. Интересные в карантинном лазарете порядки. Что за услугу вы могли там оказать? И главное — кому?
— А я, дорогой мой сэр, собрался в город на тайную вылазку. Надоело в четырех стенах сидеть. С солдатиками договорился, что нам здесь прислуживают. Дал им водки — все порешали. Завтра одежду мне мою отдадут — и гуляй на все четыре стороны. К вечеру вернусь и обратно в халат наряжусь.
— Где же вы водку раздобыли?
— У них же и купил! С ними и выпил.
Мы засмеялись.
— Россия — это страна аномалий!
— Так ведь — водка! — ввернул я понравившееся местное объяснение всему на свете.
Утром прибыл в лазарет в компании «Кузьмича». Он, ни слова не говоря, выдал мой наряд. Я переоделся.
Проскурин меня уже поджидал. Мы дошли с ним до Таможенной площади, уселись в конный экипаж — дрожки, как пояснил офицер.
— Видишь овраг с подъемом в гору? — я кивнул. — Это Карантинная балка. По ней вернёшься обратно. Найдешь Куликово поле, там она свое начало берет. И спускайся осторожно, не то ноги переломаешь. А мы сейчас до Практической гавани доедем и по Военному спуску выберемся в город. Тебе куда надо?
— Хотел сперва в отеле «Ришелье» про номер для Спенсера узнать. Он просил.
— Ну, тогда нам — на Дерибасовскую, — заключил Проскурин и толкнул извозчика. — Трогай!
Мы помчались по каменным плитам из вулканической лавы. Море — справа. Высокий обрыв — слева. Ни намека на знаменитую Потемкинскую лестницу. Лишь кто-то копошился на склоне, торчали какие-то балки и груды земли.
  
В одуряющем аромате отцветавшей сирени поднялись в город по спуску, как на корабле «вниз на верхнюю палубу» — та же нелепица, если подумать.
Город поразил.
После Стамбула с его кривоколенными переулками Одесса встретила нас прямыми широкими проспектами с измученными жарой акациями, припорошенными белой пылью, бесчисленными колоннами, яркими вывесками, сверкающими витринами, мостовой из плитняка и земляными дренажными канавами, в которых попадались спящие нищие. Но приличной публики было куда больше. Дамы под зонтиками, гречанки в черном, бабы в платках и элегантные военные в треуголках, гордо шествующие в толпе смолящих сигары гражданских, наряженных кто во что горазд.