Барочные жемчужины Новороссии (СИ)

— Степан Васильевич! А ведь в этом блокада виновата, — решился я на откровенность.
— Что ж тут поделать? Вы иностранец, вам не понять. Все решается в Петербурге, а оттуда многое видится в искаженном свете. Тем не менее, исполнять предначертания императора — наш святой долг. Но мой прямой начальник, граф Воронцов, отправился в эту экспедицию, дабы выяснить, как поставить на более прочное основание дело колонизации края. Будем надеяться, к его словам прислушаются. В Крыму у нас все получилось.
  
— Не сравнивайте крымских татар и черкесов, — оторвался от своего мольберта художник, делавший зарисовки залива, повернувшись спиной к крепости. — Дойдем до Ложного Геленджика, а потом до Пшады, и вы увидите, что тут творится.
Интересно. Выходит, скоро я увижу место нашей со Спенсером будущей высадки? Та самая таинственная Пшада, о котором мне сказал Торнау.
[1] Под псевдонимом Марлинский скрывался декабрист Александр Бестужев, служивший с 1829 года на Кавказе. Его перевели из Геленджика после короткого плавания на «Ифигении», но это его не спасло. Через год он погиб на мысе Адлер. Тело его так и не нашли.
  
Глава 17
 
Самая странная морская экскурсия
 
«Петр Великий» снова поволок за собой несчастную «Ифигению», к вящему стыду капитана Путятина. Мы не торопясь двигались вдоль живописного побережья, огибая все мелкие бухточки. Мейзыб, Хапицай, Жанхоти, мыс Идокопас… Знакомый мой мичман Сережа, с которым мы были на «ты» после гулянки на корвете, сыпал неизвестными мне названиями, как из пулемета.
Обрывистые белые скалы сменялись лесами, круто взбиравшимися на горы. Устья речушек скрывали песчаные мели. Огромные ореховые деревья склонялись к самой воде. В долинах цвели сады, и среди этой буколической красоты бегали встревоженные черкесы. Сообразив, что пушки корвета им не грозят, они бросали свои работы и выходили на берег, внимательно следя за движением процессии по морю. Несколько раз кто-то произвел выстрелы в нашу сторону.
По борту корабля застучали пули. Мы укрылись за ограждением гребного колеса.
— Кучно стоят! — оценил какой-то знаток. — У Путятина отличные артиллерийские команды. Дальней жестяной картечью накроют —враз![1]
— Это же мирные садовники! — возмутился Эдмонд.
— Да. Да… И в наш борт летят незрелые яблоки…
Все с волнением обернулись к корвету. Но «Ифигения» промолчала, залпов не последовало. Воронцов в очередной раз демонстрировал мирный характер своей миссии. В отличии от черкесов. Те своего отношения к пришельцам не скрывали.
— В каждой долине скрываются турецкие контрабандисты. Они настолько искусно маскируют свои корабли, что разглядеть почти невозможно, — прокомментировал мичман.
Раздали подзорные трубы. Тут же образовалось что-то вроде соревнования под названием «разгляди контрабандиста». Их суденышек тут были десятки, но даже с помощью трубы было крайне сложно понять, где под грудой ветвей, листьев или целого срубленного дерева скрывается судно, а то и два.
— Ночью черкесы зажигают костры на берегу, подавая сигнал судам в море. Если нет патрульных военных кораблей, турки бросаются к берегу. В землю вкопан большой деревянный шпиль. Цепляют за него веревки, и до сотни черкесов, сбежавшихся к месту выгрузки лодки, вытаскивают судно из воды прямо с грузом и парусами и маскируют его.
— Марлинский мне рассказал, — добавил Сафонов, — что они проделывают этот трюк так быстро, что погнавшийся за нарушителем бриг не успеет якорь отдать, а лодка уже на берегу. Или заведена в речушку, которую тут же перегораживают срубленными деревьями.
— Турки везут им свинец и порох. А также соль для засолки мяса, которое берут с собой в походы. После каждого подвоза гибнут наши солдаты. За их жизни в ответе не только тот, кто нажал курок, но и тот, кто обеспечил черкесу потребное для выстрела, — сердито промолвил Сережа. — Входим в бухту долины Пшады. Недавно «Ифигения» здесь потопила один корабль, а другой разбила.
Я вгляделся в берег, который меня ждал через полтора месяца.
Рейд был защищен двумя мысами и безопасен для судов. От берегов, густо поросших вековыми деревьями, обвитыми виноградом или лианами, исходила угроза. Казалось, из-за каждого ствола за нами следят чьи-то глаза или наводят ствол ружья. Два турецких судна прятались в густой июльской зелени. Одно имело даже две мачты. Около них суетились черкесы, потрясая винтовками и указывая на нас руками. Вероятно, они ожидали нападения.
Пушечных выстрелов не последовало. Корабли двинулись дальше. Снова потянулись скалистые или залесенные берега. Местами лес был сведен подчистую. Аулы и группы небольших хижин были разбросаны друг от друга на приличном расстоянии.
— Какой богатейший край, и его сторожат эти дикие люди! — вздохнул Сафонов.
— Пока наши корабли не организовали патрули, они и на морской разбой ходили, — рассказал мичман. — У них есть длинные узкие лодки, куда садятся до пятидесяти гребцов. Нападали на торговцев группами по две-три лодки, заходя с разных сторон. Но пушки быстро их отучили баловать.
Мне надоело разглядывать места, которые я никак не мог соотнести с увиденными в моем старом настоящем. Где тут отыщешь Дивноморское с его знаменитыми виноградниками? Я решил потратить время с куда большей пользой.
В моей легенде было два крайне узких места. Я держался на лошади как мешок с салом и ничего не смыслил в хождении под парусом. Если навыки верховой езды можно попробовать взять в Крыму, то с флотской наукой следовало разбираться прямо на пароходе. Отсутствие Спенсера дало отличный шанс восполнить пробелы в знаниях.
Мичман Сережа отнекиваться не стал. До вечера увлеченно мне рассказывал про всякие там «грот-трисель-гафели», «фок-стаксели», юферсы и талрепы, чем отличается оверштаг от оверкиля и что такое амбаркировка — спуск-подъем шлюпок в открытом море. Когда моя голова окончательно вспухла, он отвел меня к матросам в «курилку» и поручил их заботам. Пока шла его вахта, мне предстояло учиться вязать морские узлы.
Утром достигли мыса Адлер, густо заросшего вековым лесом, перед которым уродливой стеной громоздился рукотворный завал. Только тогда я сообразил, что мы миновали Сочи, даже не заметив признаков будущего курорта. Вместо роскошной набережной нам встретилась разъяренная толпа в сотню черкесов, вооруженных с ног до головы винтовками в меховых чехлах и впечатляющим набором разного рода шашек в сафьяновых ножнах.
— Есть там какой-то аул. То ли Сучи зовется, то ли Соча — точно не скажу, — разъяснял мне опытный Сережа, продолжив свои занятия со мной.
Приличная глубина позволяла двигаться вплотную к берегу. Пароход будто нырнул в ущелье.
— Куда это мы? — спросил я в испуге, опасаясь столкновения со скалами.
— Гагры!
У подножия двух отвесных гор разместился квадратный деревянный форт с башенками по углам. Внутри теснились мазанки и балаганы, в руинах древнего храма прятался пороховой погреб. Сверху его венчали большое фиговое дерево и высокая деревянная башня, с которой трое часовых внимательно следили за ущельем. Воротами служили остатки каких-то каменных строений. Около них лежала в тени большая группа собак, местные чуткие сторожа. Сухопутный подход, казалось, отсутствовал, крепость полностью зависела от морского подвоза.
— С гор стреляют непрестанно. Говорят, солдаты из каши пули достают, — поделился Сафонов. Его почему-то это веселило. — Ходили черкесы недавно на приступ числом более четырех тысяч. Были отбиты с большими потерями нашим гарнизоном. Герои! И живут тут неплохо. Всем обеспечены.
  
— Врет как сивый мерин! — прошептал мне на ухо мичман. — Более гиблого места тут, на черноморской линии, не сыскать. В год мрет полтора комплекта гарнизона. Жара, мясо летом портится, живут на одной червивой солонине. Каждая вылазка за водой — несколько трупов.
С кораблей сгрузили провиант для гарнизона и бочки с питьевой водой. Они реально спасут несколько жизней. Да, зимний или летний вечер в Гаграх томным не назовешь.