Барочные жемчужины Новороссии (СИ)

— Сейчас скажу, большое спасибо, Микри. И да благословит тебя Бог. Я и Мария никогда этого не забудем!
Микри зарделась, положила письмо на стол. Вышла, столкнувшись в дверях со Спенсером. Эдмонд любезно раскланялся.
«Еще спрашивается, почему я уже вторую неделю обо всем этом думаю, как о водевиле!» — хмыкнул я про себя.
— Надеюсь, это рецепт того самого чая? — Спенсер кивнул на конверт, оставленный Микри на столе.
  
— Нет. Это письмо к её тетушке в Ялте. А рецепт, признаюсь, пока не выведал. Но узнаю обязательно. Какие новости?
— Я договорился с нашим консулом, он уступил мне свою каюту. Сам поедет на пароходе после. Тебе будет разрешено разместиться на палубе!
Спенсер изложил новость с максимальным безразличием, полагая, что я все равно оценю его трюк, в котором он «вышвырнул» из каюты цельного консула!
— А сестра и племянник?
Спенсер не успел ответить. Вошла Микри с чашкой чая. Еще минута ушла на рассыпание Эдмонда в любезностях и восхваление напитка. Микри под конец не выдержала, опять зарделась, прыснула, ушла.
Спенсер сделал глоток.
— Нет, нет! Без рецепта этого чая я отсюда ни ногой, Коста! Запомни!
Я терпеливо ждал ответа на свой вопрос. Спенсер замялся.
— Увы! Здесь я бессилен. Пока бессилен. — Эдмонд сделал еще один глоток чая.
— Пока?
— Да, пока. Хорошая новость заключается в том, что речь не идет о том, что Мария — женщина, а корабль — военный корвет. Оказывается на «Ифигении» будет достаточно дам, чтобы забыть о суевериях. Плохая новость: корвет банально переполнен людьми. Проще говоря, физически нет ни одного места.
— Тогда почему «пока»?
— Потому что этот чай творит чудеса! У меня есть еще одна идея, — Спенсер быстро допил свою чашку и быстро исчез из комнаты.
Я спустился вниз. Таверна была переполнена.
— Что он так зачастил? — Мария спросила, переворачивая кусок мяса на сковородке. — Что-нибудь случилось? В первый раз его вижу таким взмыленным.
— Все в порядке, — успокоил я её, не решаясь говорить всей правды и надеясь на спенсеровское «пока». — Просто много всяких мелочей перед отъездом. И главная касается тебя, Микри!
— Ты о чём?
— Он пригрозил мне, что не уедет отсюда, пока не узнает рецепт бабушкиного чая!
— Если он не уедет, то и ты не уедешь? — Микри среагировала молниеносно.
— И я, и Мария.
— Заманчиво! — Микри улыбнулась. — Ладно. Потом напишу. А сейчас иди отсюда, не путайся под ногами. Видишь, что творится!
… Спенсер вернулся лишь на следующий день после завтрака. И уже не играл, когда попросту плюхнулся на стул. Было видно, насколько он обессилен.
— Знаешь, Коста, я даже не припомню, когда в последний раз я столько бегал и метался между разными местами и разными людьми. Может, давно, в раннем детстве. Да и то — не уверен.
— Зато я уверен, что вижу перед собой победителя! Нет? — я с надеждой смотрел на Эдмонда.
Он, все-таки, не удержался от того, чтобы не нагнать интриги. Потом смилостивился, улыбнулся.
— Ну, триумфальной я бы её не назвал… — Спенсер скромничал. — Но победа, да!
— Эдмонд! — я был, действительно, счастлив. — Но как⁈ Как на этот раз? Еще кого-то из высших чинов убедил отдать свою каюту?
— Нет, дорогой друг. Всего лишь одного из мичманов. И не я, а Путятин, капитан «Ифигении». Но по моей просьбе.
— Просьбе? — я улыбнулся.
— Клянусь! — Спенсер торжественно поднял руку. — Более ничего не понадобилось. Хватило его любви к моему отечеству.
— Но почему ты не считаешь победу триумфальной? — я был удивлен. — Еще вчера никто из нас троих не был в числе пассажиров, а сейчас…
— Коста, ты имеешь представление о том, что такое каюта мичмана?
Я развел руками.
— Вот поэтому и не триумфальная, — вздохнул Спенсер. — Эту каюту трудно сравнить даже с закутком на чердаке…
— Эдмонд! — я остановил Спенсера. — Это такой пустяк, который не может тебя лишить заслуженного триумфа. Мы с Марией и племянником благодарны тебе настолько, что, поверь, не заметим и не обратим внимания на подобную мелочь!
Я протянул руку. Польщенный Спенсер прежде кивком поблагодарил меня за такую оценку его стараний, потом протянул свою и убежал.
«Ну, вот, еще одна глава заканчивается, еще один город», — выдохнул я. Вспомнил Микри и её «рано прощаться».
«На самом деле, вся эта беготня, стрельба, бритвы, кровь — события хоть и неприятные, и страшные, но их все равно можно пережить. А вот прощания оставляют несоизмеримо более глубокие и незаживающие раны. Спроси меня: что я помню про Стамбул? Все помню. А спроси меня, что больнее всего было для меня в Стамбуле? Прощание. Прощание с Маликой и Тиграном. Теперь, Микри на очереди. И ведь я знаю, что, наверное, впереди еще много стрельбы и беготни на грани жизни и смерти. Но это не так расстраивает, как знание о том, что будет еще много прощаний!»
…Утром Микри сначала расцеловала Яниса. Потом долго стояла в объятиях Марии. Сестра никак не могла остановиться, высказывая сквозь обильно льющиеся слезы, свои благодарности и пожелания всего и вся нашей спасительнице. Наконец, Мария оторвалась. Взяла Яниса за руку, отошла в сторону, чтобы не мешать нам. Микри тоже была в слезах. Но справилась. Всхлипнула, утерла их. Подошла ко мне. Протянула сложенный листок бумаги.
— Это рецепт!
Я кивнул.
— Микри…
— Коста, — Микри остановила меня. — Ничего сейчас не нужно говорить. И так все понятно. Эти долгие прощания… Только слезы лишние!
— Да, ты права!
Я обнял её.
— Прощай, Микри. Прощай, моя маленькая Госпожа!
Микри не удержалась, хохотнула.
— Почему — прощай⁈ Мы еще увидимся, Коста! Обязательно увидимся! — похлопала меня по спине. — Все! Иди!
Микри разомкнула объятия. Спокойно смотрела, пока я шел к своим. Помахала нам, когда тронулись дрожки.
«Вот, чертовка! — подумал я. — А она, ведь, уверена, что мы еще увидимся! С чего вдруг? Что ж… Будем посмотреть!»
А еще мне было интересно узнать другое: не моя ли записка к Проскурину стала причиной стипль-чеза для англичанина с лавровым венком в финале? Ну, очень интересно.
[1] В Англии 19 века так восклицал таможенник, обнаруживший запрещенный товар. Впоследствии это слово перекочевало в игру.
  
Глава 12
 
Гений русской разведки
 
Выдвинулись в Практический порт. Спенсер со своим багажом должен был ждать нас на пирсе.
Трехмачтовой корвет с забавным именем «Ифигения» уже был готов к походу. Его еще удерживали якоря на рейде, но суета на борту ясно говорила: скоро отплытие.
Стая шестивесельных катеров мелькала между берегом и военным кораблем. Шла погрузка пассажиров и багажа. Чета Нарышкиных со своими лакеями в безвкусных ливреях важно устраивалась на банках. Нас доставили одними из последних. Не по чину нам было лезть вперед генералов и сановников со своими элегантными спутницами, стремившихся в Крым к Воронцову.
Одинокой группой, в стороне от основной, растекающейся по каютам для знатных пассажиров, мы стояли у борта — я, Спенсер, Мария и Янис.
Выбрали якорь. Корабль тронулся с места, неспеша набирая ход. У выхода из Практической гавани стал виден рейд Карантинной, здание таможни и наш бывший «санаторий» с его домиками-«бунгало». Какие-то люди еле волочили ноги по прогулочной тропе. Новые постояльцы карантинного городка. Сколько им осталось до выхода на волю?
Громыхнуло. Одесса отдала нам прощальный пушечный салют. Корвет ответил стройным залпом, окутавшись дымом.
Я отвернулся — в пороховом дыму не было ничего интересного — и стал разглядывать расхаживающего по шканцам капитана. Путятин, Путятин… Что-то очень знакомое. Его калмыцкие глаза навевали какое-то воспоминание.
  
Точно! Русский самурай! Так прозвали капитана фрегата «Паллада», совершившего морской поход к берегам Японии. Неужели это он — бравый моряк, описанный Гончаровым? Интересно, капитан взял бы с собой писателя, если бы знал, как он саркастично опишет тяжёлый труд моряков? Что-то было в его книге такое: про несоразмерность затрачиваемых усилий и достигнутых результатов.