Гимназистка. Под тенью белой лисы (СИ)

Он улыбнулся с таким выражением, словно если бы всё зависело от него, то он бы мне точно выделили всё самое лучшее и немедленно.
— Я понимаю. — Отзеркалила я ему улыбку. — Думаю, ничего страшного до завтра не случится.
— Вспомнил! — внезапно оживился он. — Вы же Рысьина.
— Я — Седых, — с напором поправила я, намекая, что слишком хорошая память не способствует хорошим отношениям со мной.
— Кстати, вы не очень-то и похожи на свою фотографию. Подождите-ка… — Он метнулся к шкафу, вытащил пачку газет и споро начал их перебирать. — Вот. Смотрите сами, Елизавета Дмитриевна.
В газете обнаружилось ещё одно рысьинское объявление, на этот раз с фотографией и увеличившейся до 12 тысяч суммой за информацию о пропавшей любимой внучке. Как жаль, что мне не воспользоваться столь заманчивым предложением. Даже телеграфируй я прямо сейчас бабушке, вряд ли выплатит. А вот Соколову… Хотя он, кажется, тоже не выглядит особо заинтересованным обещанными деньгами.
— Хотите подзаработать? — уточнила я.
Соколов сначала оскорблённо вскинулся, а потом всё же решил перевести в шутку.
— Увы, не получится, — притворно вздохнул он. — Рысьины уже наверняка в курсе, где вы. Не пошли на поводу у княгини? И правильно, — неожиданно закончил он. — Я считаю, что все эти клановые системы и сопутствующие им ограничения — пережитки прошлого. Вы со мной согласны?
— Разумеется, — подтвердила я, подозревая, что основная причина столь резких высказываний в том, что семье Соколова не удалось правильно встроиться в эту систему. Пиджачок на нём был несколько потёртый и явно не из последней модной коллекции. Даже Моськин выглядел солиднее. Похоже, целителям-теоретикам не так много платят…
— Система самодержавия насквозь прогнила, — вдохновенно вещал Соколов. — Вы не представляете, в каких условиях нынче живёт университетская интеллигенция. А рабочие? А крестьяне? Разве может человек разумный жить в таких условиях?
Я забеспокоилась. Чем-чем, а свержением существующего государственного строя я заниматься не собиралась. Плох ли, хорош — мне пока было не до изучения этого вопроса, а вот получить отметку неблагонадёжной личности прямо сейчас я могла запросто. А с ней меня так же запросто могли выставить из университета прямо в любящие бабушкины руки.
— Боюсь, не нам с вами об этом судить, — осторожно заметила я. — Наше дело — целительство, а не политика.
— Наше дело — спасение людей, — возразил Соколов. — А для этого хороши все средства.
— Все законные средства, — парировала я.
— Разумеется, Елизавета Дмитриевна, — воодушевился он. — Разве я говорю о незаконных?
— Все законные целительские средства, — отрезала я и двинулась к выходу. — Всего хорошего, Павел Владимирович.
— Для вас просто Павел, — сказал он мне вслед.
Но поскольку я уже была за дверью, сделала вид, что не услышала. Вот ведь засада какая! Нужно держаться подальше от тех, кто, пролетая над тобой, может нехило обгадить. А то, что он Соколов, а не Воробьёв даже хуже, потому что дерьма в случае чего окажется куда больше. В приметы про гадящих на счастье птичек я не верю, поэтому было бы лучше, если бы остальные беседы проходили под присмотром заведующего лабораторией. И касались исключительно рабочих вопросов.
Владимир Петрович, несмотря на то что издал приказ о моём зачислении, направил меня всё же не в студенческое общежитие, а в здание, где проживали аспиранты и преподаватели. Разумеется, те, кто не имел жилья в городе. Когда я увидела своё, поняла, почему это здание такое маленькое: отсюда сбегали при первой же возможности. Комната была на одного, но совершенно крошечная, и ни о каких личных удобствах, к которым я уже успела привыкнуть, и речи не шло. Я потрогала матрац, твёрдый, почти как доски под ним, и подумала, что высыпаться в таких условиях — сродни подвигу. Надеюсь, хотя бы клопов тут нет.
— Столоваться будете у нас али как? — спросил управляющий, не дождавшись от меня положенных при заселении восторгов.
— А какие варианты?
Я попыталась осмотреть шкаф, такой плоский, что вздумай кто туда прятать любовника, не смог бы закрыть дверцу. Впрочем, для начала её надо было распахнуть, а моих сил для такого простого действия не хватало. Дверца мёртво стояла на страже нравственности.
 
— У нас, в студенческой столовой, в городе. — Управляющий, заметив мои затруднения, дёрнул за ручки и створки с противным скрипом распахнулись, обнажив унылое нутро с одной вешалкой. — У нас чуть подороже, чем в студенческой столовой, но тоже идут доплаты из казны. В комнатах готовить нельзя, узнаю — оштрафую.
Сговорились мы в конце концов и на проживание, и на стол, тем более что поесть я могла уже сейчас, что и стало определяющим. К тому же я препположила, что преподавателей должны кормить получше, чем студентов. В конце концов, если будет совсем плохо, просто откажусь со следующего месяца и перейду в студенческую столовую.
Завтрак не впечатлил — остывшая каша и еле тёплый чай — но был совсем не лишним. Маленький пирожок с повидлом, выданный к чаю, я есть не стала, оставила для Мефодия Всеславовича, шкатулку с которым открыла, как только вернулась с завтрака и заперлась в комнате.
— Получилось, Елизавета Дмитриевна? — осторожно уточнил он, оглядев новые совершенно невпечатляющие владения.
— В университет зачислили, на работу приняли, — отрапортовала я. — Правда, Мефодий Всеславович, на работе возможны проблемы.
Обрисовать проблемы я не успела, поскольку в дверь постучали столь сильно и уверенно, что я сразу решила: вот он, результат неосторожного разговора с Соколовым. Да он вообще мог быть провокатором, и сейчас по мою душу пришла полиция. Кстати, как происходит арест владеющих магией? Это же может быть опасно для окружающих, если маг не захочет арестовываться. Но тут уже ранее виденное зелёное плетение ворвалось в комнату, обрисовало меня и прошло сквозь домового, не посчитав его препятствием.
— Елизавета, открывай. Я знаю, что ты тут. — Кого-кого, а княгиню услышать я настолько не рассчитывала, что от растерянности попросту застыла посреди комнаты. — Или ты меня боишься?
— С чего бы мне вас бояться, дорогая бабушка? — насмешливо протянула я, открывая дверь. Почему-то осознание, что по мою душу пришли всего лишь родственники, несказанно успокоило. — Просто видеть вас желания нет.
Княгиня была одна, не озаботилась она группой поддержки. То ли была уверена, что в случае чего справится со мной без помощников, то ли хотела поговорить без свидетелей.
— Признаться, тебе удалось меня удивить, — высокомерно бросила она. — Только ради чего? Ради вот этого вот? — Презрительный кивок на жалкое убранство комнаты, в которой шкаф так и щерился дверцами, показывая пустое нутро. — Рысьины так жить не должны.
— Я не Рысьина, я Седых.
— Я бы поспорила, — княгиня прищурилась, старательно притушивая внезапно заблестевшие глаза. — Рысьиной тебя признал тотем основателя, что касается Седых… Могу я войти или так и будем разговаривать на пороге, делая нашу беседу достоянием любого желающего?
— Входите, Фаина Алексеевна.
Я посторонилась, и княгиня прошла мимо, предоставляя мне возможность закрыть за собой дверь. Уселась она на стул с таким видом, словно тот стоял в тронном зале. Поскольку стул был единственным, наверняка она рассчитывала, что я останусь стоять и приму её выговор со склонённой головой. Но я устроилась на кровати, которая хоть и жёсткая, а всё же помягче цельнодеревянного стула.
— И стоило оно того? — мягко спросила княгиня. — Лишиться всего, что имеешь, ради призрачного шанса.
 
— У меня ничего не было, — напомнила я. — Раз уж вы отказываете мне в фамилии Седых, то и на их имущество я претендовать не могу, не так ли?
На всякий случай я поставила полог тишины, но, похоже, в этот раз наш разговор не был интересен никому, кроме нас двоих: попыток подслушать не наблюдалось.
— А ведь я могу обеспечить тебе массу неприятностей, — улыбнулась она, почти мурлыча. — Не любят у нас, когда происходит захват чужого тела.