Водители фрегатов. О великих мореплавателях XVIII — начала XIX века
Рутерфорд и сам боялся, что ему придется расстаться с Джеком Маллоном. Он подозвал к себе Эшу и тихонько спросил ее, не собирается ли Эмаи подарить их кому-нибудь, как он подарил остальных.
— Нет, — ответила девушка, — отец вас никому не подарит. Он говорил, что оставит себе самого сильного и самого молодого. Белому мальчику, которого ты ведешь с собой, отец будет давать очень много еды, чтобы он поскорее вырос и стал таким же большим и красивым, как и ты.
Эти слова успокоили Рутерфорда и утешили Джека Маллона.
— Быть может, нам когда-нибудь удастся бежать отсюда, — мечтательно произнес Джек Маллон. — Я вернусь в Дублин, к маме…
— Для того чтобы бежать, нам нужно жить на морском берегу, — ответил Рутерфорд. — А если мы убежим сейчас, с нами будет то же, что с Джоном Уотсоном, или еще хуже. Пока мы должны добиваться только одного: чтобы островитяне вполне нам доверяли и позволили нам ходить всюду, где вздумается. Но до этого еще очень далеко.
После многочасовой ходьбы без единого привала пленники заметили на дальнем холме большую деревню. Узнав, что это деревня Эмаи, Рутерфорд и Джек Маллон облегченно вздохнули: значит, скоро конец этому утомительному путешествию и можно будет отдохнуть. Впрочем, деревня была еще очень далеко, и, прежде чем достичь ее, нужно было перебраться через две реки.
Первая река оказалась очень мелкой, и отряд перешел ее с легкостью, не замочив даже колен. На другой стороне лес был выкорчеван, и пленники увидели большое поле, засаженное репой, капустой, дынями, тыквами и какими-то незнакомыми им овощами.
На поле работали несколько женщин. Они разрыхляли кольями и каменными мотыгами землю для нового посева. Кол плохо приспособлен для копания земли, но лопат новозеландцы не знали. В Новой Зеландии все полевые работы лежали на женщинах, и Рутерфорд подивился, что им удалось такими неуклюжими орудиями взрыхлить такое большое поле.
Увидев приближающийся отряд, женщины издали прокричали свое обычное «айр-маре» и бросились со всех ног бежать в деревню, чтобы первыми принести радостную весть.
Следующая река, которая пересекала им путь перед самой деревней, оказалась широкой и глубокой. Рутерфорд впервые видел в Новой Зеландии такую большую реку. Как он впоследствии узнал, она называлась Уаикато. Через все прежние речонки они переходили вброд, но через Уаикато вброд перейти было невозможно. Из деревни им прислали несколько пирог. Пироги эти были вырублены из сосновых бревен и украшены сложной резьбой. К носу самой большой пироги была прикреплена на палке отрубленная женская голова, совершенно высохшая, с развевающимися по ветру волосами. В эту страшную пирогу сел Эмаи. Его спутники расселись по остальным пирогам, и флотилия на всех веслах понеслась к противоположному берегу реки.
Пироги пристали к подножию холма, на вершине которого находилась деревня. Видно было, что спутники Эмаи очень стосковались по родному дому. Они стремительно выскочили из пирог и, несмотря на усталость, со всех ног пустились бежать вверх. Особенно быстро бежала Эшу. Она опередила мужчин и первая достигла родного частокола.
Исступленно завывающая толпа вышла им навстречу. Женщины в знак приветствия махали в воздухе циновками. Мужчины разрывали себе ногтями и камешками кожу на лице. Впереди всех встречающих стояла сгорбленная, сморщенная старуха. Седые волосы на ее голове были так редки, что сквозь них проглядывал коричневый круглый череп. Во рту у нее не было ни одного зуба. Она пошла, опираясь на сучковатую палку, и злобно глядела по сторонам. Эта старуха показалась пленникам отвратительной.
Но именно к ней раньше всех подбежала Эшу. Она долго терла свой маленький носик о крючковатый нос старой ведьмы. Потом к старухе подошел Эмаи и тоже долго терся о нее носом. У отца и дочери был счастливый, довольный вид. Да и немудрено, ведь эта отвратительная старуха была матерью Эмаи и бабушкой Эшу.
В первую минуту все так радовались своему возвращению домой, что совсем забыли о пленниках. Рутерфорд и Джек Маллон поднялись на холм последними, вместе с рабами, которые тащили тяжелую поклажу. Но наконец Эмаи вспомнил о них и подвел к своей матери. Старуха злобно осмотрела пленников из-под косматых седых бровей. Они ей очень не понравились. Она стала шипеть и фыркать, как разозленная кошка. Потом вдруг протянула длинную костлявую руку и ущипнула Джека Маллона за ногу. Острый крепкий ноготь вонзился глубоко в кожу молодого моряка. Джек Маллон громко вскрикнул и отскочил в сторону.
Воины, стоявшие кругом, радостно захохотали. Но Эмаи недовольно взглянул на них, и смех сразу оборвался.
Долго еще они терлись носами, кричали, царапали себя от радости в кровь. Наконец всей толпой ввалились в деревню.
Деревня Эмаи действительно была похожа на столицу: в ней находилось по крайней мере семьдесят хижин. Ни одна из деревень, в которых побывали пленники, не могла сравниться с ней величиной. Немудрено, что жители ее подчинили себе такой обширный край.
Хижина Эмаи стояла в самой середине деревни. Она была гораздо больше остальных хижин. Но вход в нее был так же низок, как вход во все новозеландские хижины, — верховный вождь, входя в свой дворец, должен был становиться на четвереньки.
На поляне был сейчас же устроен торжественный пир. В этом пире участвовали только самые знатные воины. Остальные стояли кругом и смотрели. Рутерфорд очень удивился, когда Эмаи вдруг усадил его и Джека Маллона рядом с собой. Вождь оказал своим пленникам честь, которой не было удостоено большинство его подданных. Принесли зажаренную свинью. Знатные воины накинулись на еду с обычной жадностью.
Среди пирующих была всего одна женщина — мать Эмаи. Даже Эшу не разрешили участвовать в пиршестве, и она стояла в толпе, глядя, как жуют ее отец и бабушка. Пленники поняли, что Эмаи относится к ним дружелюбно, и обрадовались. Одно их тревожило: мать Эмаи поглядывала на них так злобно, что при каждом ее взгляде Джек Маллон вздрагивал от страха.
Ели часа три. Наконец свинья была съедена, и воины стали петь хвастливые воинственные песни. Солнце уже давно зашло, в небе уже сверкали звезды, а воины пели все громче, все яростнее. Многие вскакивали и крутили в воздухе мэрами. Воинственные песни разгорячили их еще больше, и Рутерфорд стал опасаться, как бы между ними не началось побоище.
Тут к пирующим подошел вождь соседней деревушки, прибывший с двумя сыновьями, чтобы приветствовать Эмаи. Он притащил три корзины дынь в подарок верховному вождю. Эмаи радостно встретил гостей и усадил их рядом с собой. И тут только заметил, что угощать их ему нечем, — свинья была съедена.
— Крови! Крови! — вдруг закричали воины, перестав петь.
Рутерфорд уже неплохо понимал новозеландский язык. Но чего хотят воины, он понял не сразу.
Впрочем, скоро ему все стало ясно.
Мать Эмаи встала и вошла в толпу, стоявшую вокруг пирующих. Все испуганно расступились перед ней. Жадно глядя по сторонам, старуха вдруг увидела свою рабыню — женщину лет тридцати. Она схватила ее за руку и вывела на середину круга. Рабыня не сопротивлялась. Старуха выхватила из рук сына мэр и убила ее одним ударом по голове.
Воины сейчас же принялись рыть яму, чтобы изжарить труп. Нескольких женщин послали за хворостом.
Рутерфорд и Джек Маллон уже второй раз присутствовали при людоедстве. Они почувствовали страшную тошноту. Брезгливость, жалость, отвращение, злость были так сильны, что все закружилось у них перед глазами. Не сговариваясь, они оба встали и пошли прочь от поганого пира. Никто их не старался задержать. Они зашли в самый дальний конец деревни и улеглись на траву возле частокола.
Там они пролежали до рассвета, глядя на звезды. Утром Рутерфорд заметил в частоколе узкую щель, не шире пальца. Он долго внимательно смотрел через нее за частокол.
Дом-крепость
С восходом солнца пиршество кончилось, и пирующие разбрелись по хижинам — спать. Женщины ушли в поле на работу, и деревня опустела. Несколько воинов, охранявших частокол, сидели на солнцепеке с копьями в руках и лениво разговаривали. Рутерфорд и Джек Маллон уныло бродили по деревенской улице взад и вперед, отгоняя палками тощих собак, норовивших укусить их за ноги.