Водители фрегатов. О великих мореплавателях XVIII — начала XIX века

Джон Смит нарочно назвал Уотсона братом Рутерфорда. Он хотел поразить девушку.
Эшу рассердилась не на шутку.
— Нет, он будет со мной разговаривать!.. Скажи мне: будешь или нет? — обратилась она к Рутерфорду.
Но Рутерфорд молчал.
— Уходи отсюда, — спокойно повторил Джон Смит, поднимаясь на ноги.
— Ты не смеешь меня выгонять! — крикнула девушка. — Я скажу отцу, и он никому не позволит выгонять меня!
— Хорошо, — проговорил Смит. — Пойди и скажи отцу. Твой отец может запретить нам выгонять тебя отсюда, но он не может заставить Желтоголового сказать тебе хоть слово.
— Нет, отец заставит его со мной разговаривать!
— Он ни разу не крикнул, когда его татуировали, — торжественно произнес Смит, — и он не будет с тобой говорить, если сам не захочет.
Девушка вспомнила о мужестве Рутерфорда во время татуировки и задумалась. Нет, его действительно никто не может заставить говорить с ней. Она робко заглянула ему в лицо, надеясь, что он передумает и скажет ей что-нибудь сам, по доброй воле.
Но лицо Рутерфорда было сурово и непреклонно. Он крепко сжал губы. И, чувствуя, что другого выхода нет, Эшу решила уступить.
— Хорошо, Желтоголовый, — сказала она Рутерфорду, — я пойду к отцу и буду просить его оставить жизнь твоему брату.
И ушла.
— Молодец, Смит! — сказал Рутерфорд, когда она вышла. — Ты отлично понял мой план!
И, помолчав, прибавил:
— Эшу — хорошая девушка! Уотсон напрасно ее не любил. Но послушает ли Эмаи свою дочь?
Опять медленно потянулись часы ожидания. Вся деревня волновалась: никто не пошел на работу, на рыбную ловлю. Пленникам не принесли пищи, но Рутерфорд понял, что это произошло не по злому умыслу, а просто по беспорядочности: Эмаи, занятый Джоном Уотсоном, забыл распорядиться. Солнце уже опускалось, день клонился к вечеру. Вечером их товарищ будет убит, если, конечно, Эшу не спасет его. Как бы узнать, что делается в хижине верховного вождя, из которой все время вырывается гул взволнованных голосов? Неужели Эшу никогда не вернется и не скажет, что ей ответил отец?
Но она вернулась. Солнце уже сбоку, вечерним пламенем, озаряло деревья, когда Эшу, нагнувшись, снова вошла в хижину и сказала Рутерфорду:
— Я долго просила отца. Старые воины, сидевшие в его хижине, кричали ему, чтобы он меня не слушал. Они говорили, что твоего брата надо съесть, что, если ему оставят жизнь, он снова убежит. Отец думал. Он очень долго думал. А я его все просила. Тогда отец решил оставить жизнь твоему брату. Он подарил его Ренгади. Старый Ренгади очень обрадовался: ему давно хотелось иметь белого раба. Воины сердились. Им придется есть только собаку, которую убил твой брат. Но отец сказал, что мы все уходим завтра отсюда в свою родную деревню и берем вас с собой, а твоего брата оставим Ренгади. Отец говорил Ренгади: «Давай своему белому много есть, и он от тебя никуда не убежит».
Эшу замолкла. Матросы тоже молчали. Они чувствовали, что обязаны как-то отблагодарить эту девушку. Но как? Дать ей что-нибудь? Но ведь у них нет ничего…
— Теперь ты будешь со мной разговаривать, Желтоголовый? — спросила она вдруг, робко взглянув на Рутерфорда.
— Конечно, — ответил он.
И ласково взял ее за руку.
  
Мечты о побеге
   
Путешествие
 
Рутерфорд давно уже слышал, что Эмаи собирается покинуть деревню Ренгади и отправиться в свою собственную. Устройство новозеландского племени он стал постепенно понимать. Эмаи был верховным вождем, которому подчинялось много деревень. В каждой деревне были свои вожди — младшие, признававшие Эмаи владыкой. Завоевал ли их Эмаи или они подчинились ему добровольно, этого Рутерфорд не знал. Но он часто слышал, что у Эмаи есть своя собственная, родная деревня, в которой нет других вождей и в которой он постоянно живет.
 
Таким образом, деревня Эмаи являлась столицей всего племени. Вот в эту-то столицу должны были отправиться наши пленники на другой день после неудачного побега Джона Уотсона. В деревне Ренгади им оставалось провести всего одну ночь.
Вечером Джона Уотсона повидать им не удалось. Ночевать в их хижину он не пришел. Они провели бо́льшую часть ночи в разговорах о своей дальнейшей судьбе и о судьбе покидаемого товарища. С тревогой думали они о предстоящем путешествии. Они слышали, что деревня Эмаи находится еще дальше от моря, чем деревня Ренгади. Одно только море могло принести им освобождение. Пожалуй, Джону Уотсону повезло, что его оставляют у Ренгади. Если к берегам Новой Зеландии подойдет какой-нибудь корабль, он сразу узнает об этом.
Впрочем, вряд ли Джон Уотсон дождется корабля. У него такой необузданный нрав, что он непременно выкинет какую-нибудь глупость и разозлит своих хозяев. А тогда уж некому будет за него заступиться.
В разговорах матросов не принимал участия один только Джефферсон. Он крепко спал. Рутерфорду удалось заснуть только перед рассветом. Рано утром в хижину вошли воины, разбудили спящих пленников и вывели их на улицу. Вся деревня была на ногах — и уходящие и остающиеся. Воины Эмаи, сорок человек, стояли отдельной кучкой. Вместе с ними должны были отправиться их жены и рабы, которые во время разгрома «Агнессы» дожидались в деревне Ренгади.
Едва пленников присоединили к отряду, едва их окружили воины, как вся толпа направилась по улице к выходу из деревни. Проходя мимо хижины Ренгади, Рутерфорд заметил, что ее охраняют несколько воинов. Из хижины доносилась неистовая английская ругань Джона Уотсона.
— Прощай, Джон! — крикнул Рутерфорд. — Нас уводят. Мы, верно, никогда с тобой не увидимся. Веди себя осторожно!
Ругань на несколько секунд прекратилась. Уотсон как будто пытался понять, откуда он слышит голос товарища. Наконец он догадался, в чем дело, и прокричал в ответ:
— Прощай, Рутерфорд! Обо мне не беспокойся! Я скоро опять убегу! Уж на этот раз меня не поймают.
И снова брань и проклятия.
За частоколом Эмаи на прощание долго терся носом с Ренгади. Провожающие в знак печали резали себе лица острыми камешками. Женщины громко плакали.
Наконец обряд расставания был окончен. Ренгади увел своих подчиненных назад, в деревню, а люди Эмаи направились в лес.
Изрядную долю награбленной с «Агнессы» добычи Эмаи забрал с собой. Но на этот раз добычу тащили не воины, а рабы и женщины. Воины шли налегке. Они несли только свое оружие. Пленники после татуировки считались воинами, а оружия у них, кроме ножей, не было никакого, так что они шли с пустыми руками. Рабов было очень мало, и женщины, тоже немногочисленные, сгибались под тяжестью вещей. Эмаи не пожалел даже собственную дочь: Эшу тащила на голове чугунный котел с «Агнессы».
Дорога была трудная: всё вверх и вниз. Всюду отвесные скалы, заросшие дремучим лесом холмы, глубокие болотистые ущелья. Лесная тропинка была так узка, что отряд Эмаи растянулся почти на треть мили. Пленники пробовали запомнить дорогу, чтобы иметь возможность вернуться когда-нибудь, но скоро убедились, что это невозможно. В лесу было множество пересекающих друг друга тропинок, совершенно одинаковых, так что разобраться в них казалось немыслимо. А между тем для новозеландцев в этом не было никакой трудности: они шли вперед уверенно и без всякого колебания.
Эшу сначала шагала впереди всех, рядом со своим отцом. Но тяжелый котел, который она несла, был ей не по силам, и постепенно она стала отставать. Через два часа утомительной ходьбы она шла уже рядом с пленниками, которые находились как раз посредине колонны. В это время отряд поднимался по склону крутого холма, и Рутерфорд видел, как пот катился крупными каплями с лица Эшу. Она прерывисто дышала от усталости. Воины, шедшие с пустыми руками, и не думали помочь ей. Для них было естественным, что все тяжести должны тащить на себе женщины.