Водители фрегатов. О великих мореплавателях XVIII — начала XIX века

— Они ушли на войну.
— Кто же теперь будет ловить рыбу?! — закричал Кук. — Я еще не засолил половину той рыбы, которая мне нужна для того, чтобы отправиться в путь. Ведь нам, может быть, придется несколько месяцев не видеть никакой земли. Неужели они не могли отложить свою войну до нашего отъезда?
Три дня о воинах не было ни слуху ни духу. Но на четвертый день они на пятидесяти пирогах вплыли в пролив. С копий победителей еще стекала кровь, еще дымились их раны. Вожди держали палки, на которые были насажены сердца побежденных, а пироги их были загружены рыбой — награбленной рыбой, той самой, ради которой они начали войну.
На берегу снова зашумел базар.
А тем временем на «Решении» было сделано открытие, которое подтвердило самые мрачные предположения о нравах и обычаях новозеландцев.
Случилось это так.
Отец и сын Форстеры и несколько младших офицеров сидели на палубе и беседовали с Эдидеем. Вдруг подъехала шлюпка, и на палубу взошел матрос в сопровождении двух старых новозеландцев. Матрос держал какой-то сверток.
— Глядите, что я купил у этих молодцов, — сказал он, обращаясь к Форстерам, и, криво усмехаясь, прибавил: — Недорого, всего три гвоздя!
Он брезгливо развернул сверток и показал ученым отрубленную человеческую голову.
Голова была вареная.
Никто долго не мог произнести ни слова. Матросы отскочили от новозеландцев. Но наибольшее впечатление это отвратительное зрелище произвело на Эдидея. Добрый таитянин сначала оцепенел от ужаса, потом заплакал.
— Мерзкие! Мерзкие! — рыдая, кричал он. — А я еще дружил с вами! Не смейте ко мне подходить!
Несколько минут спустя на корабль вернулся Кук. Увидев смущенные и брезгливые лица своих товарищей, он пожелал узнать, в чем дело. Форстер-сын рассказал ему, что произошло.
Матросы вытолкали пораженных людоедов с корабля, а Кук спустился к себе в каюту и не выходил оттуда целый день.
Матрос, относивший ему обед, слышал, как капитан разговаривал сам с собой.
— Это они с голоду, с голоду, — бормотал он. — Только постоянный голод может заставить одного человека съесть другого. Ведь у них нет ни коз, ни свиней, ни коров, ни хлеба, ни фруктовых деревьев, только рыба да дикие травы.
Рано утром он вызвал пятерых матросов, дал им лопаты и заступы, отправил на берег и велел вскопать землю под огород. Потом пошел к повару и забрал у него два последних мешка привезенной из Англии картошки.
— Вот чем я буду бороться с людоедством, — говорил он, закапывая картошку в землю. — Не пушками, не наказаниями, а картошкой. Когда они научатся сажать картошку, они бросят людоедство и превратятся в самых обыкновенных мирных крестьян. Господин лейтенант, соберите их вождей, я хочу дать им первый урок земледелия.
Ноябрь уже подходил к концу, и весна была в полном разгаре (ноябрь в Южном полушарии соответствует нашему маю). Лесные чащи стали еще гуще, еще непроходимее, травы поднялись в человеческий рост, а «Отвага» все не появлялась.
Кук тревожился. Нельзя было больше терять ни одного дня. Малейшее промедление — и за это лето он не решит вопрос о Южном материке. Ему придется ни с чем вернуться в Европу.
Как ни жаль было Куку покидать Новую Зеландию, не узнав, что случилось с капитаном Фюрно и его подчиненными, он все же приказал поднять паруса и сняться с якоря.
На всякий случай Кук закопал под одним прибрежным деревом бутылку с письмом для капитана Фюрно. «Решение» дважды прошло весь пролив, паля из всех пушек, и наконец 26 ноября вышло в открытый океан.
Кук взял курс прямо на юг.
  
«Отвага» у новозеландских берегов
 
Что же случилось с «Отвагой»?
Почему капитан Фюрно не пришел к условленному сроку в пролив Кука, где он должен был встретиться со своим начальником?
Почему он предоставил «Решению» одному идти к Полярному кругу искать неведомый Южный материк?
Но пусть капитан Фюрно сам расскажет об этом.
Вот докладная записка, поданная им в Британское адмиралтейство в 1775 году.
«1 ноября 1773 года, — писал он, — сильный шквал, сопровождаемый дождем и туманом, отнес нас далеко на восток. Мы легли в дрейф и скоро потеряли из виду и берег, и „Решение“. Четверо суток трепала нас буря. Паруса ежеминутно рвались, палуба стала протекать, и матросы, жившие в постоянной сырости, жаловались на простуду, кашель и головные боли.
 
Я знал, что „Решение“ ждет нас в проливе Кука, но, когда буря утихла, корабль наш оказался в таком состоянии, что нам оставалось только одно: немедленно идти к ближайшему новозеландскому берегу.
9 ноября мы бросили якорь в каком-то заливе. Новозеландские пироги обступили нас со всех сторон. Новозеландцы вели себя дружелюбно и предлагали нам множество товаров. Но нас пугали их воинственный вид, их длинные острые копья и, главное, отрубленные женские головы с распущенными волосами, украшавшие носы их пирог. Я решил запастись водой, произвести самый необходимый ремонт и как можно скорее идти на соединение с „Решением“ в пролив Кука, в знакомые места.
Но, увы, расчеты мои не оправдались. Ремонт снастей задержал нас дольше, чем мы предполагали, и нам удалось сняться с якоря только 12 ноября.
Ветер был встречный. Нам приходилось идти короткими галсами.  [19] Дни шли за днями, а мы почти не двигались с места. Только две недели спустя нам удалось войти в пролив и бросить якорь.
„Решение“, конечно, не дождалось нас. Высадившись на берег, я увидел дерево, на коре которого была вырезана надпись: „Разрой землю“. Я немедленно приказал копать под надписью яму, и через несколько минут лопаты моих матросов наткнулись на запечатанную бутылку, в которой оказалось письмо капитана Кука.
В этом письме капитан Кук сообщал мне, что ждал меня три недели и, не дождавшись, отправился к югу на поиски материка. Он предлагал нам следовать за ним, но мы об этом не могли и думать. Нужно было починить наш полуразрушенный корабль, запастись топливом и дать отдохнуть измученным и больным матросам.
Одинокими и беспомощными чувствовали мы себя в этой дикой лесной стране, расположенной на краю света. Туземцы как вымерли. Берега пролива Кука, еще так недавно усеянные многолюдными деревнями, теперь были пусты и угрюмы. Из леса порой доносились какие-то странные звуки и голоса, как будто неведомые враги следили за нами из чащи и выжидали только удобного случая, чтобы напасть и убить. И мы старались как можно реже съезжать на берег.
Но время шло, ничего не случалось, и наши страхи рассеялись. Мы попривыкли к угрюмой дикости береговых скал, а когда в лесу раздавались голоса, мы говорили, что это кричат птицы.
Наконец судно было приведено в порядок, и мы стали собираться в путь. На прощание мне хотелось собрать фруктов и овощей, чтобы в дороге было чем полакомиться команде, которой надоела вечная солонина с морскими сухарями.
В злополучный день 17 декабря я послал на шлюпке в глубь пролива небольшой отряд, приказав ему ехать вдоль берега и собирать все растения, которые покажутся съедобными. Все были рады такой приятной прогулке, и в шлюпку тотчас же уселось десять матросов. Во главе отряда я поставил двух лучших боцманов, которые тоже были очень довольны. Одного из них звали Феликс Рау, другого — Томас Гилл.
— Возвращайтесь к вечеру. Завтра мы снимаемся с якоря, — сказал я им на прощание. — И будьте осторожны! Не заходите далеко в лес. Особенно вы, Гилл. Вы всегда так всем увлекаетесь. Как бы нам не пришлось разыскивать вас!
— Меня нетрудно найти, сэр! — со смехом ответил Гилл. — Я меченый.
И, засучив рукав, он показал мне свою руку, на которой было вытатуировано „Т.Г.“ — первые буквы его имени и фамилии.
К вечеру они не вернулись.
Я начал сильно тревожиться и пожалел, что отправил их так далеко от судна. А утром послал на поиски вооруженную шлюпку с десятью солдатами морской пехоты под командой лейтенанта Бэрни.