Сестра милосердия

Сергей переоделся в трико. В рюкзаке лежали ботинки. Он их надел. Форму спрятал глубже в мешок. Сунул за пояс нож и пошёл в сторону моря.
Границу перешёл вброд по реке ближе к устью. Никто его не остановил.
Осматриваясь, потихоньку передвигался по пляжу. Дороги в обход гор не знал, но понимал: если идти вдоль моря, то в любом случае до Гудауты доберёшься.
Мысли, что пройдёт, укрепляли его уверенность. Ему удалось преодолеть километров тридцать. Он шёл по берегу, по гальке, придерживаясь склона, затенённой стороны. «Если увижу опасность, приторможу», — думал он.
Добрался до места, где пляж кончился. Дальше пошёл под обрывом.
2
Автомобильная трасса на Сухуми зависла над обрывом. Заметил грузинский блокпост: БМП и гвардейцев в чёрном, каких видел на Псоу. Понял, что не сможет пройти. Пришлось сделать крюк по горам километров пять. Лазить по склонам помогал горный афганский опыт.
Когда опять вышел на берег, уже стемнело. Впереди виднелся железнодорожный разъезд, который назывался «Гребешок». Помнил, что поезд всегда в этом месте останавливался — ездил в Гудауту и по железке. Обратил внимание на перевёрнутые лодки, которые лежали на берегу.
Ухмыльнулся: «На лодке в Гудауту плыть…» Обошёл пост и дальше двигался к Гагре. Прошёл километра три. Стал входить в город и увидел, что дальше двигаться невозможно. Хотя и темно, но при густом движении его в любой момент могут задержать.
Его осенило: «Гагра ведь в бухте!»
Вернулся назад к «Гребешку». Нашёл вёсла, лодку перевернул, спустил на воду и поплыл, надеясь на ней пересечь бухту. Знал, что где-то за городом абхазы.
Думал: «Переплыву бухту, и за Гагрой, уже на абхазской территории, выйду».
Поплыл. Сразу ушёл в море: у берега ведь опасно. Ему повезло — на море стоял штиль. Греблось легко. Но это была только видимость лёгкости. Казалось, он перерезает бухту.
Берег уже был очень далеко. Километров пять-шесть. От Гагры видны только огни. Плыл, и тут вдруг почувствовал течение. Видит: силы тратит, а вперёд еле продвигается.
Час плывёт. Только перестаёт грести — его начинает сносить к берегу.
Гребёт-гребёт… Второй час плывёт… А его всё равно сносит… Гагру уже строчкой видно.
Корабли, которые продолжали ходить, проплывали недалеко, и Сергей думал: «Уж, может, лучше на них!»
Грёб, казалось, из последних сил… Думал: «Ещё хорошо, что обычную лодку-двухместку взял, здоровенную бы не смог так».
Грёб. Пять часов… Гагру переплыл. Видит, часа полтора остаётся до рассвета.
Думает: «Подплыву к берегу, выберу безлюдное место. Лодку вытащу. И уже в кустах отлежусь. Если надо, день пережду. И потом линию фронта переплыву».
Подплыл к берегу, лодку вытащил, попытался спрятать. Искал не болотистое место, а колхидская низменность такова, что везде болота.
«Тут не переночуешь. Надо посуше найти». И пошёл-пошёл. Вышел на железную дорогу. Она тянулась вдоль моря. Решил: «Вперёд пройду и определюсь».
Вдалеке слышалась перестрелка. Ничего не значащая, обычная на линии фронта трескотня.
3
Уже начало светать, но ещё было темновато. Сергей чуть не спотыкался от усталости: «Ещё немного пройду». Понимал, что впереди линия фронта, но не рассчитал, что так близко окажутся грузины.
Со всех сторон на него кинулись с автоматами:
— Кто такой?..
— Что такой?..
По-грузински.
Он не понимал по-грузински, знал лишь отдельные слова. Он и по-абхазски плохо понимал, хотя часто бывал среди абхазов.
У него висел на поясе нож. Он схватился за ручку ножа, но даже вытаскивать не стал. Четыре автомата смотрели в лицо. Это только в кино можно разметать четверых. И что толку, если они его застрелят и он просто так сгинет: Наташи не увидит, никакой пользы не принесёт!
С ним стали говорить по-грузински. Потом видят, что он не понимает, — по-русски:
— Кто такой?
Сергей:
— Иду…
— Как идёшь?
— В Сухуми…
Не стал говорить, что в Гудауту. Его вывели на насыпь. Обыскали.
— Опа! — нож нашли.
Рюкзак сняли. В рюкзаке — военная форма.
 
Когда его повели, он подумал: «Хана». Окажись он в аналогичной ситуации у моджахедов, ему бы отсекли голову.
Мысленно прокручивал: «Если скажу, что воевать иду, а они форму нашли, сразу расстреляют. Скажу: на побывку еду. Но в военном билете записано, что давно в запасе. Если не на побывку, а домой? Хотя как домой? Дом-то в Уфе…» Его подвели к домику. Штаб. Нашли военный билет, а в нём место рождения — Уфа.
Как начали кричать: — Абхазский боевик!
Ведь форма из армии — камуфляж.
— Рембо!
Два грузина схватили его за руки тащить к выходу, когда их старший заорал:
— В Гагру его!
Сергея повезли в город. Он сидел в УАЗе, зажатый с обеих сторон двумя гвардейцами, и, глядя на блестевшее вдали зеркало моря, сокрушался: «Эх, Серёга! Промахнулся. Ещё бы проплыл чуток — был бы у абхазов».
Ему изменило сопутствовавшее с Афганистана везение.
Привезли в Гагру. На повороте в двухэтажном доме с правой стороны, если ехать с Псоу, находилась милиция. Здесь в прежние времена всегда стояло много машин, но и на этот раз их было не меньше. Хотя теперь среди них торчали «бээмпэшки», около которых галдели гвардейцы.
4
Сергея завели в коридор изолятора временного содержания и втолкнули в одну из камер, где теснилось человек пятнадцать. Там были абхазы, армяне, греки, русские. Сюда привозили тех, кого задержали при переходе границы, линии фронта, кто просто подозревался в сочувствии абхазам, кто оказывался нелояльным к грузинским властям.
Увидев военную форму Сергея, грузины стали разбираться.
Пока не били, а угрожали: — Мы тебе покажем!
Сергей:
— Показывайте…
Они его пугали.
Потом подняли на второй этаж к свану — верзиле в военных брюках и чёрной майке, без погон и каких-либо знаков отличия — по имени не то Лухум, не то Лукум. Его соседи по камере называли комендантом Гагры.
«Медведюга!» — определил верзилу Сергей после того, как комендант избил двух абхазов, у которых, как и у него, руки были связаны за спиной.
Когда очередь дошла до Сергея, сван попробовал пальцем остроту лезвия ножа, отобранного у Сергея, и резко отдёрнул. Воткнул нож в стол и сказал на ломаном русском:
— Ты боевик!
— Нет, — ответил Сергей.
— А форма откуда? — Служил…
— Где?
— В Афгане.
— В каких частях?
— Нельзя говорить.
— Мне всё можно.
— Дал подписку…
Нож вонзился в косяк двери над ухом Сергея. В следующую секунду Сергей слетел со стула в угол, сжимая зубы и сдерживаясь, чтобы не кинуться и не вцепиться собачьей хваткой в ногу горца.
Сергей пришёл в себя на бетонном полу только после того, как его окатили из ведра водой.
— Что ж ты с биджориками грызёшься? — склонил к Сергею лысую, как бильярдный шар, голову абхаз.
«Кем-кем, какими биджориками?»
— Ведь с ними что с баранами! — продолжил абхаз.
Перевернул Сергея на спину.
— Как тебя зовут? — Алхас… Можно — Хасик…
Абхаз помог перебраться на лежак, протёр лицо Сергея от крови, дал сухую рубаху и штаны.
Сергей познакомился с Алхасом. Тот тоже пробирался домой, но только не в Гудауту, а в Сухуми. Он из Москвы, куда уехал ещё в детстве с матерью. Отецабхаз с ней развёлся, а сам остался в Сухуми. Вот Алхас и рванул к отцу, когда узнал о войне, и тоже оказался в застенке. Его взяли на дороге у «Гребешка».
Арестантов объединило прошлое. Хасик тоже служил в спецвойсках. Но только в спецназе. Служил в Карабахе, в Степанакерте, в Макдакерте. Уволился летом, а когда оказался в Москве и узнал о войне, поспешил на родину.
Вот что рассказал Хасик, когда камера погрузилась в дремоту лампочки, свисавшей с потолка.
— Сван меня спросил: «Куда едешь?» Я: «В Сухуми». Он же видел, где я родился. В военном билете есть отметка.