Сестра милосердия

«Абхазия по размерам вроде всего ничего. От Псоу до Гудауты можно доехать за час, — оглядывал горы. — Но всё это хотят захватить грузины. Да это не по зубам и гитлеровским дивизиям, не то что этим гнидам!» Вертолёт стрекотал в необъятном пространстве, мошкой улетая в ущелье.
Группами перевезли батальон в район Двуречья, откуда абхазы двинулись пешком. Шли и днём и ночью. Тропиночка: шаг вправо — пропасть, влево — можно нарваться на мину. Шли через пять метров друг от друга: если кто подорвётся, чтобы следующий не погиб. Плечи оттягивали огромные рюкзаки.
У Наташи в ботинках повылезли гвозди. Она выкинула обувь, пошла в тапочках на толстой подошве, которые к концу пути стёрлись. Впереди шёл Воронеж, бубня какую-то воровскую песню и называя себя и всех идущих: «Мы как смертники!»
Но никто в обсуждение не вступал. Замыкали колонну старики на лошадях, которые нужны, чтобы вывозить раненых. Появились хутора по два, по три дома, иногда — по четыре. Вокруг домов тянулись пасеки.
Вперёд выходила разведка, проверяла, есть ли кто, и батальон двигался дальше.
Как назло, полил дождь, и пришлось накрываться чем попало, но это мало помогало. Шли и не знали, дойдут или нет. Первую ночь, мокрые от дождя, спали на пасеке в омшанике. Проснулись голодные, холодные и — вперёд. Вторую ночь — на скотном дворе. Вонь! Уставшие, спрятались под крышу и растянулись на земле.
Под утро встали и спустились в село Гум.
— Уже больше домов, — заметил Воронеж.
В селе оказались грузины. Их пришлось выбивать. Гум — село как на горках. Спускаешься с одной, а поднимаешься на другую — опять Гум.
Грузины сидели на высоте и обстреливали. Батальон растянулся и пошёл вперёд через чайные плантации. Час-другой — и Гум взяли, но потери с обеих сторон оказались немалые. Наташа бегала от раненого к раненому. Старалась ни в чём не уступать ей и Инга. Тут же грузили раненых на лошадей и отправляли в тыл.
В Гуме уже спали как на перинах. Может, это были и матрацы, но Наташе запомнилось ощущение: как на перине. Видимо, из-за походной жизни она совсем забыла, что такое отдых в нормальной кровати.
— Да, здесь не развлекаловка, — сказал о своём первом бое Воронеж. — Того и гляди пулю влепят… — А куда пулю? — спросила Инга.
— Как — куда? Да хоть куда!
— Э, не-е… Знаешь, абхазская женщина спрашивает: «Куда у моего сына ранение?» И если ей отвечают: «В спину», — она отказывается его принимать.
— Дурь какая-то!
— И ничего не дурь! С трусом как? Это же на весь род позор! Слышал, что вертолёт сбили в Лате?
— Это в Кодорском ущелье, что ль?
— Да… Так после этого некоторые парни струсили и побежали с передовой домой. А их матери на порог не пустили. Прогнали. Понимаешь, что такое абхазская женщина? Что такое абхаз? Это воин! — Слушай! Давай не гни тут… Мы, русские, тоже не лыком шиты.
До Воронежа дошло, что в стране, в которую он попал, люди поступают подчас как герои древних мифов. И к этому располагает величественный горный ландшафт.
3
Дальше двинулись на Ахалшени. Проходили маленькие сёла в пять-десять дворов.
На одном хуторе между Гумом и Ахалшени жили армяне и греки. Одна гречанка пожаловалась, что её несколько раз водили на расстрел. Считали, что она разведчица, чуть ли не снайпер, что помогает абхазам. Но уцелела: как спасители, пришли абхазы.
Она посоветовала взять в грузчики армянина: — Пусть тащит ваши рюкзаки!
Воронеж сообразил:
— А ну, ара, идь сюды!
Армянин покочевряжился, но взвалил на спину Наташин и Ингин рюкзаки.
Воронеж недосмотрел: армянин через километр куда-то исчез. С рюкзаками пропали и припасённые медикаменты.
— Вот ара-бара! — бесился Воронеж.
— Сам ты баран! — отвечали ему.
Повезло, что самое необходимое осталось в медицинских сумках, с которыми медсёстры не расставались.
После Гума показалась впадина, а за ней — подъём: дорога вела в Ахалшени.
Это небольшое, компактное село из одноэтажных и двухэтажных домов, в котором жили русские, армяне, греки, грузины, мегрелы. Абхазов в нём почти не было.
 
Брали его тяжело. Наткнулись на пулемёт. Воронеж сунулся вперёд, но его прижало к земле огнём. Он видел, как высокий парень, блондин, бросился вперёд и подорвал место, откуда обстреливали, а когда выбирался назад, его достали. Он уже рядом был, когда ему раскурочило ногу.
— Наташа! — не закричал, а зарычал Воронеж.
Наташа сунула волосы в берет, подскочила к блондину через полянку:
— Ложись! Оторвала от штакетника забора доску, наложила шину на ногу.
— Раненый!
— Раненый! Теперь кричали с разных сторон. Наташу с Ингой носило из края в край села. После относительного затишья на Гумисте им приходилось оказывать помощь не покладая рук. В Ахалшени попали под ливень. Промокли.
— Только подсохли в Гуме, как приходится сушиться опять, — ругались на непогоду.
Взяли пленных. Одного — толстого-претолстого, безобразно толстого.
Звали его Нико. С виду Нико — лет сорок.
Наташа — Нико:
— Вы же еле ходите…
У него сердце выскакивало.
Воронеж:
— Куда тебя принесло? Весь трясётся: — Я не знал… Я мастер производственного обучения. В Тбилиси. Вызвали в военкомат. Я пришёл. Нас оцепили и в самолёт — и сюда. Выдали форму — и в горы…
Грузины его бросили. А сам он не смог уйти.
Наташа:
— Расскажите, как всё было. Напишите на бумаге.
Он рассказал, что у него две дочери, написал про стариков отца и мать, которые жили в Кутаиси.
«Видно, не такой уж плохой человек», — подумала Наташа. Видела, с каким сожалением говорил он о том, что случилось.
Воронеж — Наташе: — Чего он всё лежит у тебя и лежит? Давай его возьмём, за водой пусть ходит.
— Ты же видишь, человек больной! Наташа делала ему сердечные уколы.
Но как-то Наташи не было. Приходит: Нико нет.
Воронеж:
— Мы пошли за водой, ему стало плохо, а там трудно идти, и то ли упал… — Столкнули! — ахнула Наташа.
Воронеж не ответил.
— Знаешь, что у тебя девочка? — посмотрела, как на допросе.
— Ну и что?
— А то, что вот так тебя столкнуть…
— А ты что, хотела, чтобы он выздоровел и ушёл? Сбёг, как тот ара?
— Хотела… — сказала и чуть не разрыдалась.
С некоторых пор Наташа стала замечать в себе неожиданную плаксивость.
— Натаха! Ты в своём уме? Они твою…
— Да не они! Да если и они. Если все мы зверьми будем….
— Успокойся…
Наташа уже давно чувствовала себя неважно. За год войны истрепались её нервы, тело ныло от постоянных физических перегрузок, болело там, где раньше не чувствовала боли. Но она стоически переносила выпадавшие на её долю трудности. А что ей оставалось? Только всё сносить и терпеть.
После Ахалшени спустились на Каман.
Каман — почти стёртое с лица земли село. Всё было разбито. Валялись трупы гвардейцев. Коровы бродили по склонам и мычали. Собаки выли. От домов остались одни коробки. Всё говорило о том, с каким трудом брали село.
Каман — в горах и как бы под горами. Священное село. В глубине ущелья, на взгорке в начале села, возвышался храм. Ребята рассказали Наташе, что священник дал команду и абхазов встретили с автоматами. Там жили в основном грузины, мегрелы, сваны, и сопротивление оказали жестокое, но абхазы выбили врага.
Около церкви двумя этажами возвышался дом престарелых. Его пожилые обитатели разбежались во время штурма, и теперь в нём разместили раненых.
4
Батальон Наташи шёл сверху — его выбросили вертолётами в Двуречье, батальон её брата с Людой и Лианой шёл снизу через Гумисту, а Хасика с отцом — через Шубару. Это выше Афона. Прошли через горы, протащили бронетехнику, спустились к Гумисте и через Каман наступали на Шрому.
Взвод Хасика шёл в первом эшелоне, который пробивал проходы. Они перешли реку вброд рядом с церковью. Сняли с колокольни пулемётчика. На них выскочила монашка. Никто не ожидал, что она начнёт стрелять, а монашка вытащила из-под накидки автомат и в упор уложила несколько человек и нескольких ранила. Её не пощадили. Несколько дней она лежала на взгорке, и её чёрные ботинки грызла собака.