Идеальные
На самом деле, она была даже рада тому, что случилось. Когда Холли схватилась за нож, Алабама сразу поняла: Холли могла нанести ей удар. И не просто могла – она хотела причинить ей вред! Но вот что странно: Алабаму это не испугало. Наоборот, она оживилась и приободрилась из-за того, что вскрыл секундный импульсивный порыв Холли. Там, на кухне, Алабама, наконец, поняла: ей не одержать верх над такими людьми, как Генри, Селеста и Холли. Она не могла заставить их полюбить себя так, как того заслуживала.
Ветер взъерошил ее волосы. А в следующий миг Алабама поняла кое-что еще, настолько глубоко, словно правда пробрала ее до мозга костей. Она застыла – дрожа и изумляясь своему ощущению. Осознание сначала поразило ее всю целиком, а потом распалось на мягкие, порхающие как снежинки, частицы. Это было прекрасное ощущение, прозрачное в своей чистоте. И на мгновение ей показалось, что даже ветер вокруг стих в почтении.
Иногда Алабаму расстраивали собственные мысли, хотя она постоянно пыталась найти между ними связь (только безуспешно). Но идея, пришедшая ей в голову сейчас, была совсем иного рода. И все ниточки ее жизни сразу сплелись в единое целое.
Ключи от «Тауруса» все еще лежали в ее кармане, и раньше Алабама списала бы это на простую удачу. А теперь она восприняла это иначе: с ней разговаривала сама Вселенная! Алабама буквально почувствовала, как космос мягко, но настойчиво подгоняет ее вперед.
И к автомобилю она приблизилась в безмятежном спокойствии. А сев в машину, даже не подумала включить радио – она не испытывала потребности во внешнем шуме. Засверкавшие фары расцветили тусклыми белыми клиньями гравий, уже потемневший в сгустившихся сумерках.
Алабама жалела лишь об одном. О том, что не подумала об этом раньше, еще дома, когда Селеста первой затронула тему. «Вряд ли на моих похоронах кто-нибудь вменит мне в добродетели активность в Инстаграме», – сказала она Алабаме, явно не сознавая абсолютную истинность своих слов.
При наличии времени Алабама могла срежиссировать все идеально. Пожалуй, даже спланировать собственные похороны – что у нее уж точно получилось бы лучше всего того, что мог сделать Генри. С другой стороны, такие идеи, как эта, быть может, не предназначались для тщательного выстраивания «операции». Возможно, столь блестящая идея могла прийти в голову только спонтанно. И реализовывать ее следовало так же спонтанно.
Алабаме показалось, что она за считаные секунды добралась до ледника. Она поняла, что находилась уже близко, потому что узнала гору – ту самую, с длинным трудновыговариваемым названием. Алабама попыталась вспомнить в точности все, что говорила ей Селеста о ледниковой лагуне с дрейфующими айсбергами, расположенной чуть дальше.
Айсберги, конечно, отличались от ледника. Об этом Алабама узнала против своей воли еще до отъезда в Исландию. В отличие от ледника, айсберги свободно плавали в воде. Селеста показывала ей их снимки, какое-то туристическое место, куда подруга чуть было не затащила ее.
И теперь Алабама вспомнила те фотографии: сверкающие глыбы голубого льда, дрейфующие по лагуне. Это было красиво, но тогда не пробудило у нее интереса – при одной мысли о лодочном туре среди ледовых глыб ей стало зябко и тоскливо. А сейчас, думая о тех снимках, Алабама не смогла не восхититься тем, как классно выглядел бы ослепительный голубой лед за спинами репортеров, с мрачными лицами сообщавших о ее смерти.
Не прошло и десяти минут, как Алабама пронеслась мимо въезда на парковку «Гольслэнда». Она взглянула на часы, запомнила время. Сколько именно миль было от ледника до лагуны, Алабама не знала, но припомнила, что Селеста называла однозначную цифру.
Алабама мчала вперед, но никаких признаков лагуны не замечала. И с каждой пролетавшей минутой ее безмятежное спокойствие рассеивалось, теснимое нараставшим раздражением. Алабама стала злиться на себя за то, что не отметила это место на карте заранее. А потом перенесла все раздражение на Селесту за то, что та не объяснила ей четко и ясно, где находилась лагуна.
Ветер продолжал атаковать автомобиль, мотая его из стороны в сторону. Алабама крепче сжала руль, наклонилась вперед, как профессиональный гонщик. И мысленно обругала Селесту, обозвав ее самыми плохими словами, которые приходили ей на ум. От этого ей полегчало, но ненамного.
Несмотря на глубокую ночь, машину окружало слабое свечение – словно в воздухе зависли частицы дневного света, величиной с пылинки. Алабама уже миновала национальный парк. И оказалась посреди ничего – обширной, необъятной пустоты. Вокруг не было ни зданий, ни людей, ни светового загрязнения. Только звезды ярко сверкали в небе; можно было различить даже спирали далеких галактик. Но вместо восхищения красотой Алабама испытала прилив клаустрофобии, как будто оказалась запертой в ловушке, внутри пустотелого стеклянного шара.
И в первый раз с того момента, как она села в машину, в ее мысли вплелась ниточка сомнения. Алабама испугалась: стоит за нее потянуть, и она растеряет решимость. Не сделает того, что надумала. Она опять взглянула на часы: прошло восемь минут. «Сколько же еще ехать?» Алабама не знала. Как не знала она и того, насколько ей хватит желания и упорства рулить дальше.
Алабама сильнее нажала ногой на педаль газа, понуждая изящный автомобиль ехать быстрее, чем позволяла его конструкция. Снаружи ветер, похоже, тоже ускорился. Дважды машину занесло, Алабама с трудом вырулила, удержав ее на дороге. «Я все могу! Я такая!» – вскричала она про себя. И понеслась дальше. Но вместе с тем, впервые за все время, она почувствовала легкий страх.
Впереди дорога сошлась в одну полосу. Подъехав ближе, Алабама узнала мерцавшую поверхность воды по обе стороны от однополосного моста. Она снова надавила на газ, ступня почти слилась с полом. Едва Алабама свернула на узкую полосу гравия, мощный ветер хлестнул по водительской дверце. Алабама дала по тормозам. Шины под ней завизжали, капот автомобиля начал выписывать зигзаги на рыхлом грунте. Костяшки ее пальцев на руле побелели, округлившиеся глаза перестали мигать.
Наконец машина остановилась.
Несколько секунд Алабама просидела в ней, почти не дыша. А ветер продолжал хлестать по автомобилю. Ей потребовалась почти вся ее сила, чтобы открыть, в конце концов, дверцу, и еще больше усилий, чтобы не позволить ветру вырвать ее из рамы.
Дорога – узкая и прямая – балансировала по набережной, протянувшейся впереди нее на какое-то расстояние. Алабама сделала несколько шагов к ограждению и глянула вниз. А там чернильно-черная вода мерцала отблесками лунного света.
Это была не лагуна айсбергов. Вода была темнее. Она словно предвещала что-то. «Но, может быть, это доброе предзнаменование?» Взгляд Алабамы скользнул по уклону набережной, выхватил то место, где она уходила под воду. Алабама обернулась, осмотрелась.
Ее волосы дико развевались, глаза от холода стали слезиться. Алабама провела ботинком по покрытию, понаблюдала за тем, как задрожали под ее мыском крошечные галечные камушки, а затем погладила рукой перила дорожного ограждения – как мать ребенка.
Медленно, совершенно спокойно Алабама вернулась к машине. Мотор зафырчал, словно уже испугался отведенной ему участи. Алабама опустила стекла во всех окнах, а потом, держа одну руку на подголовнике пассажирского сиденья, быстро сдала задним ходом на главную дорогу.
Ветер ворвался в салон, автомобиль превратился в аэродинамическую трубу. Не сняв ноги с педали тормоза, Алабама переключила передачу.
И выдержала паузу, всматриваясь вперед. Ей сделалось зябко. Порывистый ветер обдавал ее шею холодными волнами, скатывавшимися вниз по спине. Алабама была сильнее обычного человека. Она всегда это знала. И всегда была уверена в себе. Но все же Алабама на миг усомнилась: а не переоценила ли она возможности человеческого существа? Смог бы даже самый сильный человек в мире сделать то, что запланировала она?
Алабама пошарила рукой в поисках телефона, но так и не смогла его найти. За целую минуту! Неужели она его выронила? Эта мысль засела в ее голове, подавив на время все остальные.