Каждый его поцелуй

Дилан опять взялся за перо и написал внизу последней страницы одно слово: "Конец".
Тяжело дыша, он отложил перо и уставился на последнюю строчку, не в силах поверить в то, что только что сделал. Дилан закончил симфонию. После нескольких дней попыток сочинить конец, он просто сел и написал его так, как не делал этого уже много лет: не задумываясь, не напрягаясь и не отвлекаясь на шум. Он завершил целую симфонию, хотя всего несколько месяцев назад думал, что, если вообще что-нибудь напишет, это будет настоящим чудом.
Дилан громко рассмеялся от радости. Ей-богу, у него получилось. Наконец-то.
Дилан собрал ноты и спрятал их в папку, затем встал из-за рояля. Нужно найти Грейс и всё ей рассказать. Вероятно, она ещё сердится на Дилана, но обязательно его простит, ведь у неё такое доброе сердце, она просто не может его не простить. По своей природе Грейс мягкая и милая, и гораздо более великодушная, чем он заслуживал.
Дилан только собрался выйти из музыкальной комнаты и отправиться на её поиски, когда услышал бой часов. Он взглянул на каминную полку и понял, что уже шесть вечера.
Господи, он уже должен быть в Пламфилде. Йен разозлится, когда Дилан явится на час позже, но ехать всё равно нужно. Он помирится с Грейс вечером, когда вернётся. Ночью в коттедже Дилан добьётся её прощения любым способом, который придётся ей по душе.
Поездка на лошади занимала меньше времени, чем в экипаже, поэтому Дилан отправился в Пламфилд верхом и опоздал только на сорок пять минут. Он ожидал, что брат рассердится, но Йен повёл себя весьма спокойно. Дилан объяснил, что потерял счёт времени из-за новой симфонии. Брат выслушал его и не высказал ни малейшего упрёка. Казалось, он был поглощён другими мыслями. Видимо, Йен действительно собирался обсудить с ним жизненно важное дело.
Йен давным-давно привык ко всевозможным культурным особенностям людей и деликатным политическим ситуациям, и каким бы важным ни был обсуждаемый вопрос, он никогда не переходил прямо к делу. Брат отвёл Дилана в гостиную и налил вина им обоим, затем они больше часа вели беседу на отвлечённые темы.
Сначала они обсудили дела в поместье, затем Йен перевёл разговор на Изабель. Он спросил, что Дилан намерен делать с дочерью. Дилан ответил, что она останется жить с ним, а через год или два, когда Изабель подрастёт, они вместе отправятся путешествовать. Этот план пришёл ему на ум во время беседы.
– Молодой женщине не стоит надеяться на то, что она сможет выйти за рамки ограничений светского общества, – предостерёг Йен. – Её будущее ничем не отличается от будущего всех женщин: достойный брак и дети.
Одной мысли о неизбежной судьбе дочери хватило, чтобы Дилан возмутился. Он небрежно упомянул Сапфо, Марию Терезу Аньезе и других женщин и попытался убедить себя, что Йен не виноват в том, что он такой скучный и заурядный, как проповедник.
– Значит, по крайней мере, до тех пор она остается на попечении миссис Шеваль? – спросил Йен.
Вопрос был вежливым, но при одном упоминании Грейс Дилан сжал зубы, каждый мускул в его теле напрягся. Он встретился взглядом с братом, который сидел в пяти футах от Дилана.
– Да.
Йен вздохнул и откинулся на спинку стула.
– Дилан, что касается той женщины. Ты ведь знаешь о ней?
– Что именно? Она вдова, родом из Корнуолла, выросла в хорошей семье.
– Нет, я имею в виду, ты знаешь, кто она? Кто её муж и тому подобные факты.
– Она сбежала и тем самым опозорила семью, – раздражённо ответил Дилан, – хотя я понятия не имею, как ты об этом узнал. Уверен, что это оскорбляет твои чувства, но не мои. И я не беспокоюсь за дочь. Грейс – превосходная гувернантка, и Изабель прониклась к ней симпатией.
– Да, но, Дилан, ты, конечно, знаешь... – Йен замолчал и сделал глоток портвейна, судя по виду брата, ему было необходимо это сделать. – Ты живёшь в Девоншире уже два месяца, – проговорил он, словно размышляя вслух. – И ничего не слышал.
Крошечные волоски на затылке Дилана встали дыбом. Он сделал большой глоток кларета.
 
– Йен, ради бога, давай не будем ходить бесконечными дипломатическими кругами. Что бы ты ни хотел мне сказать, говори прямо. – Он поднял бокал, намереваясь сделать ещё один глоток вина.
– Она вдова Этьена Шеваля. Должно быть, ты и так это знаешь... – Он деликатно замолчал.
Дилан застыл, не донеся бокал до рта.
– Этьена Шеваля, художника?
– Да. Великого Шеваля.
Дилан издал смешок.
– Ты, должно быть, ошибаешься. Шеваль – весьма распространённая фамилия.
– Его картины всё подтверждают. Я узнал её в тот момент, когда увидел.
"Француз... на десять лет старше... Не из тех, кто остепеняется... Что вас, деятелей искусства, так мучает"?
Всё сходится. Он вдруг понял это с кристальной ясностью. Конечно, она разбиралась в деятелях искусства. Она была замужем за одним из них. Почему Грейс не рассказала ему, кем был её покойный муж? Шеваль, художник. Какое это имело значение? Дилан закрыл глаза, внутри него что-то надломилось. Если бы это не имело значения, она бы ему рассказала.
– Мне всё равно, что она твоя содержанка, – проговорил Йен, Дилан открыл глаза, – если ты не будешь это афишировать. Но подумай о дочери.
Грейс прекрасно ладила с Изабель. Дилан не понимал, как тот факт, что Грейс была вдовой художника, пусть и скандально известного, может повлиять на дочь. Он осторожно поставил бокал на стол.
– Что ты имеешь в виду, Йен?
– Даже ты должны понимать, что такая женщина не может быть гувернанткой Изабель. Когда станет известно, что она живёт в твоём доме...
– Я всё равно не понимаю, почему тебя так волнует моя содержанка.
– Шеваль покончил с собой два года назад. Насколько я понимаю, он уморил себя голодом после того, как она от него ушла.
Дилан схватил бокал с вином мёртвой хваткой. Он лучше других понимал, как отчаяние может довести человека до самоубийства, но вряд ли Грейс могла быть в этом виновата. Каждый волен выбирать сам свою судьбу.
– Шеваль всегда был неуравновешенным человеком, – продолжил Йен, – ему вечно не хватало денег. После его смерти в Вене кредиторы забрали всё, включая его картины. Но несколько месяцев назад, когда граф д'Оген умер, обнаружилось три полотна, которых не было среди конфискованных.
– И?
– Они нашлись в частной коллекции д'Огена в Тулузе. Кстати, его мать – англичанка. Она выставила всю коллекцию сына на аукционе Кристис. Никто и не подозревал о существовании этих трёх картин Шеваля, потому как не сохранилось ни набросков, ни упоминаний о них в его рабочих тетрадях. Картины продаются по отдельности, и каждая, без сомнения, обойдётся в кругленькую сумму. Что логично, потому что они великолепны. Я их видел.
– Боже мой, Йен, ты когда-нибудь перейдёшь к делу? Скажи прямо, что ты имеешь ввиду, чёрт возьми, или я тебя придушу! Какое отношение картины Шеваля имеют ко мне или моей дочери?
Йен встал и подошёл к письменному столу у стены гостиной. Из единственного выдвижного ящика он вытащил брошюру и принёс её Дилану. Каталог Кристис к предстоящему аукциону.
– Страница девятнадцать.
Дилан открыл брошюру, пролистал эскизы столовых приборов эпохи Людовика XVI, елизаветинских гобеленов и римской керамики. На девятнадцатой странице была представлена гравюра одной из трёх картин, выставленных на аукцион, с изображением обнажённой натуры. Первая подпись гласила: "Зеленоглазая девушка на кровати".
Грейс. Она полулежала на кровати, опираясь на бедро и руку. Она была полностью обнажена, волосы распущены, жизнерадостное лицо светилось улыбкой, любой мужчина с радостью забрался бы к ней в постель. Дилан перевернул страницу и увидел ещё два изображения обнажённой натуры. Зеленоглазая девушка в ванне. На качелях.
Дилан уже прекрасно изучил тело Грейс. Перед его глазами промелькнули её грудь, ноги и ягодицы, очаровательные ступни и длинные и ниспадающие волосы. Теперь все мужчины могли разглядывать её прелести в каталоге и делать ставки. Дилан наконец понял, почему брат так пристально разглядывал её накануне, хотя Йену было несвойственно пялиться на людей. Он представлял себе её обнажённое тело.