Каждый его поцелуй

Прикрыв глаза, Грейс сидела под окном на обитом парчой цвета слоновой кости диванчике. Музыка настолько захватила её, что она не услышала шагов Дилана.
Грейс забрала скрипку из музыкальной комнаты через день или два после того ужина. Он заметил её отсутствие и теперь понял, что Грейс, видимо, практиковалась здесь по вечерам, после того как Изабель ложилась спать.
Полированное дерево скрипки поблескивало в свете свечей, а волосы Грейс сияли золотом на фоне бархатных штор баклажанового цвета за её спиной. Дилан бесшумно закрыл дверь и прислонился к ней спиной, затем сомкнул глаза и прислушался.
Он вспомнил, как она боялась играть для него в тот вечер после их совместного ужина, и насколько неоправданным оказался её страх. Грейс не хватало врождённого налёта гениальности и неиссякаемого потока эгоизма, чтобы считаться виртуозом, но она очень хорошо играла, и слушать её было одно удовольствие.
Музыка прекратилась.
Он открыл глаза и обнаружил, что она изучает его лицо, не отнимая скрипки от щеки и не опуская смычка.
– Не останавливайтесь, – проговорил Дилан, когда она положила скрипку и смычок на колени. – Не обращайте на меня внимания. Я получаю неимоверное удовольствие.
Даже без улыбки её лицо преобразилось от радости. Отвешивать женщинам комплименты было второй натурой Дилана, и всё же его неожиданно тронул румянец, появившийся на щеках Грейс от его слов, и внезапно он почувствовал себя чертовски неловко.
– Пожалуйста, продолжайте.
К его разочарованию она покачала головой.
– Я практиковалась несколько часов и теперь, когда закончила, поняла, как долго играла, у меня заболели руки.
– Я прекрасно понимаю, о чём вы. – Он сжал кулаки и с гримасой разжал. – Особенно сегодня.
– Вы сочиняли весь день?
– Да.
– И как успехи?
– Никаких, – беспечно ответил он. – Я совершенно обескуражен тем, что моя муза не оказала мне никакой помощи.
– Правда? – Грейс убрала скрипку и смычок в открытый футляр, который лежал на полу у её ног. – Какое недостойное музы поведение.
– В самом деле. За последние две недели она ни разу не соизволила меня проведать, не говоря уже о том, чтобы вдохновить. – Он пересёк комнату и со страдальческим вздохом сел в кресло напротив неё.
Грейс притворилась, что не заметила намёка на охлаждение в их отношениях. Она закрыла футляр и отряхнула юбку, словно смахивая невидимую пылинку.
– Ужасная муза.
И тут Дилан обратил внимание на новое платье. Оно было тёмно-синего цвета, с приспущенными по моде плечами и рукавами-фонариками чуть выше локтей. Большой многослойный воротник из белого кружева гармонировал с манжетами.
– Грейс, – удивлённо проговорил он, – вы сняли с себя половую тряпку.
В ответ на его поддразнивание она скорчила гримасу.
– Я заказала несколько платьев у модистки, пока водила Изабель по магазинам. Они прибыли сегодня утром. Должна признаться, приятно пополнить гардероб новыми и красивыми вещами.
– Вам идёт. Я вижу, что в отличие от моей дочери кружева вас не смущают.
Грейс рассмеялась.
– Возможно, Изабель смирится с ними, как смирилась с уроками немецкого.
– Значит, она пошла вам навстречу в изучении немецкого?
– Очень неохотно. Она считает, что это отвратительный язык.
– Но она слушается вас на уроках?
– Большую часть времени да, но не по своей воле. Она спорит без всякой на то причины просто ради спора. Изабель не привыкла, чтобы ей перечили, и ей не нравится, когда я это делаю. Но Рим пал не за один день. – Она слегка улыбнулась. – Я воспринимаю сложившуюся ситуацию как затяжную осаду.
– Если нужно, чтобы я вмешался и наказал её, я к вашим услугам.
– Лучше уделите ей побольше внимания, – тихо проговорила Грейс.
Дилан отвел взгляд.
– Я работаю над симфонией, она отнимает у меня много времени, – сказал он и откинулся на спинку кресла. Дилан знал, что просто оправдывается, но, чёрт возьми, работа над симфонией – важное дело. Самое важное. Он посмотрел на Грейс, которая внимательно за ним наблюдала. – Я постараюсь уделять ей больше времени, – вдруг пообещал он.
 
– Мне жаль, что с симфонией возникли трудности.
Дилан попытался свести всё в шутку.
– Я пришёл увидеться со своей музой, но что я вижу? Мне отчаянно нужна её помощь, а она играет симфонию Бетховена.
– Могло быть и хуже, – сказала она, слегка улыбнувшись. – Если бы застали меня за игрой симфонии Моцарта.
– Моцарту я никогда не завидовал, так что это не так страшно.
– Только не говорите, что завидуете Бетховену.
– С чего вдруг? Он же всего лишь создал самое блестящее музыкальное произведение всех времён. – Дилан замолчал, затем с печальным восхищением добавил: – Мерзавец.
Она рассмеялась, подыгрывая ему.
– И какое же самое блестящее музыкальное произведение всех времён? – спросила она. – Девятая симфония?
– Конечно. Сонатная форма нарушает все писаные правила. Похоронные марши, грохот литавр, дуэтные адажио. Казалось бы, ужасная какофония, но нет, симфония складная и красивая. Безупречная, потому что по-другому её невозможно представить. Вот что значит блестящее произведение, Грейс. Я ему чертовски завидую.
Последние слова он произнёс с особой горячностью, её улыбка погасла.
– Вы забыли упомянуть, что он был глухим, когда писал свою симфонию, – мягко сказала она. – Здесь точно нечему завидовать.
От Дилана не ускользнула ирония сложившейся ситуации. Он не был глухим, наоборот, слышал слишком много. Шутка, которую сыграл с ним Бог.
– Да, – согласился он, – завидовать здесь точно нечему.
Грейс не ответила. Лишь посмотрела на него с состраданием, будто каким-то образом понимала эмоции Дилана. Ему это не понравилось, и он заёрзал в кресле, внезапно почувствовав себя неловко.
– Почему вы так на меня смотрите? – спросил он. – О чём вы думаете?
Её взгляд скользнул поверх его плеча, словно в комнату кто-то вошёл.
– Я подумала о муже, – ответила она.
Дилан напрягся, борясь с желанием обернуться. Складывалось полное ощущение, что в библиотеке появился другой человек.
"Прошлое – болезненная тема для меня".
Он вспомнил её слова и захотел узнать почему.
– Где ваш муж?
Грейс снова посмотрела ему в глаза.
– Он умер. Два года назад.
Видимо, вот в чём причина её страданий, но Грейс сообщила об этом так бесстрастно, будто говорила о постороннем человеке. Ни лицо, ни голос не выдавали никаких эмоций. Что само по себе было странно. В общем и целом Дилана не волновало, есть у неё муж или нет, и поскольку он оказался мёртв, бессмысленно проявлять любопытство, но ему было любопытно.
Дилан задал вопрос, который незримо повис в тишине:
– Почему, посмотрев на меня, вы подумали о муже?
– В чём-то мне его напоминаете. Вот и всё.
– Это хорошо? – спросил он, не зная, хочет ли услышать ответ. – Или плохо?
– Ни то, ни другое. Просто наблюдение.
Грейс попросила не расспрашивать её о прошлом, но ему было необходимо кое-что выяснить. Дилан перестал сжимать подлокотник кресла и наклонился вперёд. Он взял руку Грейс в свою и принялся водить большим пальцем по костяшкам её пальцев.
– И по прошествии двух лет вы всё ещё о нём скорбите?
– Скорблю? – повторила она, растягивая слово, словно пытаясь определить, уместно ли оно. – Я... – Она глубоко и прерывисто вздохнула, что было единственным свидетельством проявления эмоций. – Я давным-давно перестала скорбеть.
– Ваши руки холодные, как лёд. – Дилан мог проявить благородство и развести огонь, но имелись и другие способы её согреть, а благородство было ему не свойственно. Он взял в обе ладони её руку и опустил голову, почувствовав, как её пальцы сжались в кулак. – Расслабьтесь и позволь мне вас согреть.
– Я не хочу, чтобы вы меня согревали, – сказала она, но в её голосе сквозила неуверенность, которую разум и тело Дилана восприняли как признак потепления в отношениях. Любопытство отступило. Впереди замаячили новые захватывающие возможности. Грейс попыталась высвободить руку, но он лишь крепче её сжал.