Чёрный княжич (СИ)

— Лизка, друже, это особый случай. И верность её, тоже особая. Ты вот не понимаешь сейчас, только верность такая есть ноша тяжкая, неподъёмная. И нести на себе её преданность, очень трудно. Очень почётно, но трудно. Так что поверь, друже, завидовать тут нечему. Лизкина безусловная верность это, прежде всего, страшно. Очень страшно.
Апрель 1749
Для появления на свет, ребёнок Ольги выбрал прекрасный день. Солнечный и теплый. К тому же, все важные и значащие люди в будущей жизни малыша, как нарошно, к этому дню в поместье собрались. Впрочем, почему как? Нарошно и приехали. Во главе с князем Игорем Алексеевичем. Востряков, правда, с княжичем уже неделю здесь отирались, пили беспробудно, да на заднем дворе из пистолей палили, курей пугая и отвлекая Лизку от её занятий художественных. Ну а Соню с родителями, ужо князь с собой привёз, поездом.
Ещё с утра Ольга поняла что сегодня что-то да будет. Настроение стало такое бедовое, и ожидательное. Эдакий кураж пополам с испугом. Вот прямо с утра она как в Софью вцепилась, так и не отпускала более.
А к обеду всё и завертелось. Сначала воды детские ушли, вызвав у Ольги недоумение. После боль тянущая низ живота охватила, не сильная пока. Охватила и сгинула бесследно. Покуда Софья бегала да народ скликала, боль вернулась ещё и поясницу с позвоночником охватывая. Но как вернулась, так и скрылась в далёке.
И вот тут Ольга уже перепугалась до смерти, ей показалось что она вот, прямо сейчас, родит здесь, посреди коридора и помрёт в одиночестве. Ничуть не бывало, набежали, налетели откуда-то, заохали, юбками зашуршали. И матушка прибежала, и повитуха Ульяна, что уже седмицу в дому княжьем проживала, и даже Матрёна-ключница примчалась для чего-то. Ольгу подхватили под руки, да в комнату, загодя приготовленную, повлекли. Раздели, до исподней рубахи, на кровать уложили, и давай хлопотать вокруг. Ульяна-повитуха морщилась, конечно, но противу княжеских родичей рот разевать не смела. И понеслась потеха, Ольга и дышала, и бранилась, за языком меж тем следя, дабы лишнего не брякнуть, чего, людям не посвящённым, знать не требовалось. До вечера эдакая канитель продолжалась, и чем дальше тем больше Ольга впадала в панику, не веря словам утешительным, и слабого голоса повитухи, почитай что, не слушая.
Софья с матушкой, как бабы в этом деле опытные, всё её подбадривали, да по голове гладили, но помогало сие слабо, подступающие ужас и изнеможение отогнать не могли. И тогда Лизка явилась. Злая и встрёпанная, даже робы малярной не сменившая. Явно её от художеств отвлекли да на разведку отправили.
Рыжая, с видом фельдмаршальским, оглядела поле брани, и, что-то для себя решив, распоряжаться принялась.
Первым делом она всех посторонних вон выпроводила. При том никакого пиетету к званию дворянскому не проявляя, и, в словах ругательных, не стесняясь совершенно. Что удивительно, послушали её беспрекословно, и Софья, и матушка, и, что удивительно, суровая Матрёна Игнатьевна. А оставшись одна, с Ольгою и повитухой, тут же Ульяне оплеуху закатила, да велела дурью не маяться, а помогать родильнице как следует.
Дело разом на лад пошло, повитуха командовала, Ольга выполняла, а Лизка следила чтоб та не разнюнилась, да себя жалеть не принялась.
— Вот, вы тут, княжна, ноете — «тяжко, мол», а думаете мужикам сейчас легче? Вот уж, ничуть. Оне бедные, с обеда, вино пьют за успех предприятия. Полагаете легко столько спиритусу выжрать да мордою в стол не уткнуться!? Но нет, держатся стойко, да ещё и дворню в сём участвовать заставляют, не щадя ни живота, ни здравости рассудка. Пашка Востряков, вон, после вчерашнего не отошедши, ужо и говорит с трудом, однако же, как и положено лейб-гвардейцу не сдаётся. А батюшка ваш с князем-то, у них и годы уж не те, а от молодёжи всё таки не отстают. Лишь вы, барышня, разлеглись эвон аки королева, да стонете. И не стыдно вам?
Так живо всё это рыжая рассказывала, столько убеждённости было в её голосе, что Ольга и впрямь уверилась будто роды есть плёвое дело. Она ухитрялась даже подхихикивать Лизкиным бредням. А когда пожаловалась что обессилила совсем, измаявшись, девка пояснила что та слишком много мощи в крики бесполезные вкладывает. И тут же предложила разделить обязанности.
 
— Значит так поступим, — сообщила рыжая вцепившейся ей в руку Ольге, — вы тужьтесь, а я заместо вас голосить стану.
Что и продемонстрировала, завопив дурниной во всю мощь молодых лёгких. Да так что даже повитуха шарахнулась и креститься принялась.
Так и пошло Ольга тужилась, Лизка орала, а Ульяна вздрагивала и явно уже жалела что с этими придуравошными связалась.
Вот под Лизкины вопли и народился на свет наследник Темниковых. Парень крепенький и с волосьями чёрными. И как-то так вышло, что первой к кому он на руки попал рыжая оказалась. Она же и пуповину ему перерезала. А после, обтерев, мальца на живот к Ольге плюхнула. И взглянула на княжну с восторгом и, каким-то благоговением даже. А после поклонилась кровати низко, в пол, как в старину.
— Ну, здравствуй, княжич, — степенно проговорила рыжая, — долгих лет тебе, и счастливой жизни, твоё сиятельство.
Ребятёнок, ответил на это басовитым ором.
Меж тем Ульяна, пользуясь случаем, за дверь выскользнула, дабы, радостной вестью, народ осчастливить. Тут же дверь на распашку, и в комнате стало тесно от пьяных, взволнованных и радостных лиц. Через толпу родичей Александр Игоревич протиснулся с, на удивление, трезвым и внимательным взором. То ли Лизка наврала про то, как мужчины наследника дожидались, то ли княжич ограничивал себя ради такого случая.
Темников подошел молча Лизке кивнул — «Давай, мол». Рыжая указание поняла, и аккуратно подхватив орущего младенца под головку передала его княжичу. Ольга даже дышать забыла, в тревожном ожидании, как то Александр Игоревич примет её дитя. Нет, коли обещался своим его считать, то так тому и быть. Слово Темниковых твердо, в этом она уж убедилась. Но одно дело статус да положение, и совсем другое душевная расположенность. Вот не полюбит княжич мальчонку, оно и не страшно, вроде, но и жизнь без отцовой ласки, уж не та выйдет.
А княжич, дитёнка, тем временем принял, осмотрел, в руках понянчил, а после взгляд на Ольгу перевёл и улыбнулся ей ласково и благодарно. «Спасибо» — одними губами шепнул. Княжна облегченно выдохнула, а малец, не прекращая орать, струйку пустил. И в аккурат на безукоризненно чистый камзол княжича.
Темников расхохотался хрипло да весело, и объявил громко, — Димкою его назову. Дмитрий Александрович Темников будет. Виват княжичу Дмитрию!
[1] Здесь и далее выдержки из допроса камер-юнкера Сафонова Михаила Ивановича от 18-го ноября 1747г.
  
Глава 12. В которой Лука снова бежит, Генрих Кугель принимает православие, а Лизку отправляют с поручением.
 
Май 1749
Лука бежал. Ломился как лось сквозь ломкие стебли прошлогоднего бурьяна, топтал сапогами смарагдовую весеннюю зелень, перепрыгивал через редкие валуны. Бежал яростно, позабыв о возрасте, не заботясь о дыхании. Бежал как семь лет назад по февральскому снегу, как пятнадцать лет тому по горячей июльской пыли. Только вот цель у сегодняшнего бега была иная. Не отчаявшейся волчицею возвращался он к разорённому логову, а матёрым бирюком преследовал трусливую добычу. Лука сбросил на бегу кафтан, а треуголка слетела сама. Косица его растрепалась, и седые волосы Варнака развевались на ветру, лишь усиливая сходство со старым, но всё ещё сильным зверем. С очень опасным зверем.
 
Опасность эта бежала впереди него, и вероятно преследуемые Лукой беглецы чувствовали её спиной. Оттого беспрестанно оглядывались, сбиваясь с шага. Им бы, разделиться, — глядишь, кто-нибудь и спасся бы. Да куда там!? Страх гнал их вперед, и он же заставлял держаться друг друга. Так оно казалось спокойнее. Только казалось.
Последние сажени Варнак покрывал гигантскими прыжками, а разогнавшись, рухнул сверху на выи беглецов. Вскочил первым и сразу же, не переводя дыхания, принялся бить. Крошить зубы, ломать суставы, плющить носы. Свой кистень он даже не доставал, обходясь руками. И лишь когда две изломанные, скулящие фигуры прекратили любые попытки бежать или хотя бы отползти в сторону остановил избиение.