Чёрный княжич (СИ)
Девка долгонько всё зачитывала, с расстановкою, дабы ни словечка мимо ушей не прошло. А Нифонтов понемногу в разум приходил, и соображать начал, что коли они в особняке беседуют и на дыбе пока не повисли, то у княжича, знать, свой интерес имеется. И можа выйдет откупиться так или иначе.
— Ну так что? Господа из третьего сословия, — поинтересовался Темников, когда рыжая читать окончила, — как мыслите, что с вами будет, отправь я бумаги сии по назначению?
— Каторга, — угрюмо сообщил Лаврентьев.
— Верно, — охотно согласился княжич, — ну, а потеряй я их, к примеру, случайно, да найди их кто-нибудь из старшин гильдейских?
— В нужнике их утопят, — неожиданно прогудел от дверей страхолюд, о котором Кузьма и позабыл вовсе.
— Да?! — удивился княжич, — Какой забавный обычай. Надобно запомнить. Впрочем, это не важно. Важно иное — что я с бумагами этими делать стану. М-м? Как думаете?
— Коли учесть, что мы покуда не на дыбе и не в нужнике, — Нифонтов передёрнул плечами, — стало быть, у вашего сиятельства свои интересы до нас имеются.
— Верно, — обрадовался Темников, — а какие? Мож угадаете!
— Деньги! — брякнул самое очевидное Пантелей.
Княжич скривился недовольно, а после девке рыжей кивнул, давай мол, жги. Та, ничтоже сумняшеся, вновь бумаги со стола подняла и завыла голосом противным: «И те купцы за мзду немалую тех человеков кто худое замыслил, сводили с находниками разными. И душегубцами и всяко».
— Александр Игоревич, — подхватился со стула Лаврентьев, — да вы б намекнули токмо…
И тут же на полу оказался, словив оглушительную плюху от звероватого мажордома. Ну или кто он там?
— Ты, харя, пасть свою раззявлять будешь, когда их сиятельство велят, — процедил страхолюд, за шкирку перемещая Пантелея Ильича на место, — и на ноги вскакивать без дозволения не моги. Уразумел?
Лаврентьев кивнул.
— Так о чём, бишь, я, — Темников почесал шрам над бровью. — А, да. Убивцев нам искать не нужно. Мы с этим и сами прекрасно управиться можем. Верно, Лука?
Мажордом промычал что-то в подтверждение.
— Но тут вот какая незадача, смерти моей кто-то хочет. Да-да, представьте себе.
Нифонтов головой потряс, мол, да как такое быть то может.
— Ну, бывает, хочет себе человек, да и пусть его. Ты вон, Кузьма, тоже моей гибели желаешь.
Нифонтов ажно глаза выпучил от столь несправедливого упрёка.
— Да ладно тебе, Кузьма, желаешь и желай себе на здоровье. Я дозволяю. Так нет же, энтот паскудник людишек лихих про всяк час подряжает. Уж лет шесть как всё меня убить норовят. Сколько мы с Лукой их на тот свет отправили, что ты! И не счесть. Да, Лука?
Страшило за спиной Нифонтова тяжко вздохнуло, сетуя на такую докуку.
— Так вот, — княжич, перестав улыбаться, вдруг резко подался вперёд и взглянул жёстко, зло, оскалившись, — я желаю знать, кто этот человек. И вы мне сии сведенья добудете. Сроку три месяца на то даю.
— А ну как не успеем, Александр Игоревич? — усомнился Лаврентьев.
— А на што Вы мне тогда нужны, — удивился Темников, — у меня вона своих дармоедов хватает. Жрут да спят. Лизка, правда, ещё деньгу про всяк час клянчит на забавы бабьи. Вот, кстати, о Лизке, — княжич указал на рыжую. Девка старалась для вас, листы допросные самолично заполняла. Отблагодарить бы её за старание, как полагаете?
— Сколько? — вздохнул Лаврентьев.
— Ну-у, девка она не прихотливая, думаю, по триста рублёв в год с каждого ей на булавки хватит.
— Побойтесь бога, Александр Игоревич, — не выдержал Пантелей, — мы же по миру пойдём!
Княжич вздохнул и на девку глянул. Та шустро новые бумаги добыла и зачитывать принялась: «Списки таможенных и питейных податей».
— Не надобно, — остановил её Нифонтов, — и так всё ясно.
— Ну вот и добре, — согласился Темников, — значит, по пятьсот рублей серебром в год, начнёте с завтрего управителю сего особняка заносить. Более вас не задерживаю, честное купечество, ступайте да про наказ мой не забудьте. Проводи гостей, Лука.
Чертыхаясь про себя, Кузьма Ермолаевич выкатился на улицу, взглянул на Лаврентьева, почесал в затылке и предложил: — В трактир?
— Угу, — согласился приятель.
И они ушли. А потому не слышали, как рыжая девка, заискивающим тоном, предложила Темникову: — Александр Игоревич, а давайте их убьём, а? Ну вот сил никаких нет эдакое паскудство видеть. Я как те листы допросные зачитывала, думала, стошнит от рож энтих мерзких.
Княжич, на предложение Лизки улыбнулся: — Непременно убьём, коли хочешь, даже в нужнике утопим. Пусть только работу справят.
— Да! — обрадовалась Лизка, — а пошто Вы им тогда велели деньги каждый год приносить?
— А для того, душа моя, чтоб они спокойнее себя чувствовали. Этот народ на серебро всё мерять привык, вот и решат, что покуда платят — я их не трону. А там авось да выкрутятся. Вот и пусть их, выкручиваются, а то подадутся в бега с перепугу — лови их после. Ну и деньги в хозяйстве лишними не станут. Мне же надо репутацию гулёны поддерживать, а сие дорого очень.
Княжич вздохнул и, взмахом руки отпустив Лизку, углубился в бумаги.
***
Слухи такая странная материя, что как круги на воде разбегаются. Вот вроде небольшой камешек булькнулся, ан глядь — уж всё озерцо рябью покрылось.
Не успел Темников уехать, а вся округа осведомлена оказалась о нежданном сватовстве сиятельного княжича. Иные приехать да поздравить не заленились. Хоть плачь, хоть смейся.
Ольга и плакала, и смеялась, и по горнице металась, аки тигра заморская. А после, не выдержав, в яблоневый сад, что за домом рос, сбежала. И даже Дашку с собой не кликнула. В саду хорошо — тихо, спокойно. Яблоками да мёдом пахнет. Самое то место, чтоб посидеть-подумать, над тем, как жизнь вывернулась. До того ни времени, ни сил у неё не было, всё, что происходило вокруг, в памяти откладывалось. Как грибы в лукошке у грибника неопытного, что всё подряд набирает, дабы после разобрать.
В тот день они с Темниковым долгонько разговаривали. Ну как разговаривали, княжич говорил, а Ольга внимала. Выслушала историю про страсть их внезапно вспыхнувшую, и даже нашла в себе силы улыбнуться. Узнала список людей, коим правду знать можно, подивилась тому, сколь он короток. Да там, собственно говоря, и списка-то никакого нет. Родители её, Дашка да люди Темникова. Даже сестрице Сонечке, которую батюшка письмом из столицы попрощаться вызвал, и то говорить запретил.
Ольга тогда возьми да ляпни: — А на исповеди как же?
Александра Игоревича аж передернуло от такого вопроса.
— А что на исповеди?
— Так там же правдиво обо всём рассказывать нужно, — недоумевала Ольга.
— Зачем? — уставился на неё Темников. — Нет, что правдиво это верно. А вот зачем всё рассказывать?
— Как же? — растерялась Баркова. — Разве не за тем исповедуются?!
— Да с чего бы? Исповедь перед причастием потребна, дабы в грехах покаяться, отпущение их получить да вкусить крови господней чистым и безгрешным. А в чём Ваш грех, Ольга Николаевна, какую из заповедей Вы нарушили? В чём вы хотите покаяться?
Ольга не нашлась что ответить.
Темников, задумался слегка, а после продолжил.
— Коли же хотите господу рассказать, что на душе у вас, так говорите напрямую, без посредников. К чему они, коли господь и так услышит. Вы поняли, Ольга Николаевна?
— Поняла, — подтвердила Ольга, — а как быть с обманом? Ложь ведь грех, и искупления требует.
— Какая ложь? — не понял Темников.
— Так ежели спросит кто чей, мол, это ребёнок — мне соврать придётся.
— Вы ведь не шутите сейчас? — удивился княжич. — Ольга Николаевна, послушайте, пожалуйста, внимательно. Я хочу, чтобы это был последний раз, когда мы обсуждаем эту тему. Во-первых, сей ребёнок мой, вне зависимости от того, как его зачали. Ну, и во-вторых, хотел бы я взглянуть на самоубийцу, что рискнёт поинтересоваться у жены Темникова, от кого у неё ребёнок.