Стрелок-4 (СИ)
— Прости, — попытался пойти на попятный приятель, но натянутые в течение последних дней нервы не выдержали и он снова свалился в приступе хохота.
— На пистолетах… с двадцати… не с пятнадцати шагов!
— Тиха будь, бретер недоделанный, — с трудом успокоился Будищев. — Если мы сейчас друг друга перестреляем, кто о ребенке Николаши позаботится?
— Вы, подлец!
— Я знаю, не парься.
— Не желаю с вами разговаривать!
— Тогда сиди и слушай. Желаешь позаботиться об отпрыске павшего друга? Базара ноль, дело по любому богоугодное. Хочешь падшую женщину на путь истинный вернуть? Тоже без вопросов! Только давай сначала более насущные проблемы порешаем. Лады?
— Хорошо, — вздохнул немного пришедший в себя Лиховцев. — Я несколько погорячился. Успел подзабыть твой характер и манеру общения.
— Мир? — протянул руку Дмитрий.
— Мир! — ответил на его рукопожатие однополчанин. — Только скажи мне, отчего ты не веришь, что это ребенок Николая?
— В смысле, не верю?
— Но я больше ничем не могу объяснить, твое нежелание ему помогать!
— Послушай, Леш, — помялся, подбирая слова, Будищев. — Давай начистоту. Наш Колька такой ходок был, что у него в любом городе от Рыбинска до Бухареста может быть по ребенку. В Болгарии он вообще, если помнишь, женился. Ну, мы реально всех не усыновим!
— Я говорю не про всех, а про одного. Того самого, что родила влюбленная горничная, которую хозяева выгнали на улицу, как только стал расти живот. Как по мне это невероятная подлость, но будь жив Николаша, он наверняка позаботился бы о ней и ребенке. Но его нет и наш долг взять это на себя. Кстати, а что значит «клофелинщица» и отчего ты назвал так Дуняшу?
— Масть у них с Тихоном такая, — пожал плечами Дмитрий. — Она денежных кавалеров в тихие места заманивает, и там дурманом поит. А ее кавалер либо бесчувственного от лишних вещей освобождает, либо добивает.
— Ты уверен?!
— Процентов на девяносто.
— А остальные десять?
— Ну, теоритически, зелье в водку могут и в трактире добавлять. С теми же целями, но уже после работы нашей Лауры. В качестве оправдания могу заметить, что участвует в этом промысле наша подопечная сравнительно недавно. Год назад в Москве она, если можно так сказать, работала честно и с должной отдачей!
— Откуда ты знаешь? — округлил глаза от подобных откровений Лиховцев.
— Живу долго, видел много, — философски отозвался подпоручик. — Слушай, время позднее, точнее уже даже раннее. Давай чутка дреманем?
— Но ты же так и не рассказал, где так долго отсутствовал?
— Да было бы что рассказывать. Встречался с разными людьми, собирал информацию. Геся, кстати, освобождена и скоро уедет за границу. В общем, дела движутся.
— Что? Ты освободил Гесю? — подскочил Алексей, после чего схватил руку Дмитрия и принялся с благодарностью трясти ее. — Я знал, я верил, что ты в глубине души благородный человек и не оставишь ее!
— Ага, — сладко зевнул приятель. — Где-то очень глубоко.
На похороны Семки собралась такая огромная толпа народа, что в церкви на всех не хватило места и панихиду пришлось служить снаружи. Казалось, будто пришли люди не только с их слободки, но со всего рабочего Петербурга. Одни желали выразить сочувствие семье погибшего, другим было любопытно взглянуть на жертву покушения. Третьи, узнав, что похороны и поминки оплатит Будищев, просто хотели выпить и закусить на дармовщинку.
Каким образом погиб мальчик никто точно не знал, а потому слухи в толпе ходили самые дикие. Дошло даже до того, что Семен будто бы оттолкнул террориста в сторону и тем самым спас царя-батюшку, за что его семье теперь будет большая награда. Вспоминая при этом отведшего руку злодея Осипа Комисарова [2], получившего за свой подвиг потомственное дворянство и имение, досужие сплетники теперь гадали, что получит семья героя.
— Сказывают, что братьев и сестер его примут на казенный кошт в гимназии, а родителям пенсион назначат.
— И много ли пожалуют?
— Не менее как по тыще!
— Куда столько!
— Тише вы, сороки, — осуждающе нахмурился сутулый мастеровой. — Люди сына потеряли, а вам развлечение!
— А мы что, мы ничего…
— Жаль парня, — шептали в другом месте. — Ни за что погиб!
— Как это ни за что, а государь?
— Да и тьфу бы на него…
Последние слова едва не вышли говорившему боком, поскольку большинство присутствующих еще совсем недавно числились в крепостных и царя, освободившего их, чтили. Прочим просто претило убийство как таковое, хотя, конечно, хватало и равнодушных.
Будищев в форме стоял у гроба, машинально прислушиваясь к словам священника и крестясь в положенных местах. Получивший щедрое пожертвование от Лиховцева батюшка подошел к своим обязанностям со всей ответственностью и читал стихиры не невнятной скороговоркой, а плавно растягивая слова хорошо поставленным баритоном. Рядом с Дмитрием жалась заплаканная Стеша в черном платке, чуть поодаль Лиховцев с Шматовым.
Семья Семена располагалась напротив. Почерневшая от горя мать с трудом стояла на ногах, опираясь на руку мужа. Тот — худой и жилистый мужик с обильной проседью в редкой бороденке, стоял прямо как воткнутая в землю жердь, таращась вперед бессмысленными глазами. Дмитрий слышал, что он был не дурак выпить, частенько уходил из семьи, а вернувшись, поколачивал жену и детей. Особенно доставалось старшему и возможно, поэтому Семка не любил отца и никогда не упоминал его в разговорах. Три младшие дочери потеряно жались к подолу обезумевшей матери, и оттого картина выглядела еще более безысходной.
Все присутствующие хорошо понимали, что безвременная гибель Семки поставила крест на его родных. На пьющего главу семейства надежды не было никакой, а одна мать поставить на ноги девочек и обеспечить их приданым не сможет. И если правительство или какие-нибудь благотворители не окажут им помощь, судьба потерявших единственного реального кормильца будет незавидна.
— Семка каждую копеечку откладывал, чтобы своим помочь, — рассказывала Стеша, пока они добирались до слободки. — Радовался, что зарабатывать хорошо стал… Обновы всем справил.
— Прощайтесь, — разрешил священник, после возглашения «вечной памяти».
Снова завыла мать, а вслед за ней дочери, Степанида и все присутствующие женского пола. Под их плачь, Дмитрий на негнущихся ногах подошел к гробу и, в последний раз взглянув на своего ученика, подумал: — «Прости парень, не сделал я из тебя гальванера. Не успел». Поцеловав Семена в холодный лоб, он отошел в сторону.
Затем застучали молотки, и дощатая крышка навсегда скрыла мальчишку от солнца. «Могли бы гроб, и оббить», — успел с досадой подумать Будищев. Впрочем, в глазах собравшихся это выглядело бы непростительным расточительством.
Оставалось немного. Кинуть горсть земли, дождаться пока закопают и можно уходить. Не потому, что офицеру невместно сидеть на поминках вместе с простонародьем. Нет. Дел еще много… Надо было только подойти к родным и что-то сказать им, но на ум лезли только сухие и казенные слова.
— Примите мои соболезнования, — сказал он. — Обещаю, что пока жив не оставлю вас с детьми своей помощью….
— Не оставьте, ваше благородие, — отвечал отец Семена, распространяя вокруг себя аромат перегара. — Только вашим…
— Помощи?! — перебила его мать, вперив в Будищева полный муки взгляд. — Да будь ты проклят, Митька! Это ведь через тебя все случилось! Это ведь ты, проклятый, его с пути сбил…
— Что вы такое говорите, тетка Агафья! — попыталась остановить ее Степанида, но не тут-то было.
— И ты здесь! — вызверилась на нее обезумевшая от горя женщина. — Оба вы виноваты в том, что он теперь в земле! Будьте вы прокляты! Ненавижу!
— Уймись! — строго сказал священник, но силы уже покинули несчастную, и она со стоном опустилась на землю.
Издали за происходящим внимательно наблюдали два человека. По одежде их, как и большинство собравшихся на кладбище можно было принять за мастеровых. Прощаться с покойным они не подходили и вообще старались держаться на расстоянии. Стояли по большей части молча, лишь иногда обмениваясь короткими фразами.