На дальних берегах. Том первый (СИ)
— Мне на их не плевать… Тут все гораздо сложнее.
— Да? И в чем же сложность? В вашей неспособности испытывать вину?
— А вы неплохо осведомлены, должен признать…
Вместо ответа, полковник поднял и продемонстрировал папку с личным делом толщиной в кирпич.
— Это всё, что вы обо мне насобирали?
— Вы можете что-то добавить?
— Разумеется. Но это будет не интересно.
— А вы думаете, что вы нам интересны? Нет, молодой человек. И я вам, только что, объяснил почему. Вы — очень плохой и ненадежный союзник и плюсы от сотрудничества с вами не компенсируют тех проблем, которые вы доставляете своей недисциплинированностью и позерством. Вы очень много знаете, но большинство этих знаний либо уже неактуальны, либо не стоят того, чтобы ради них играть в те игры, что вы так любите. В качестве же врага…
Полковник снова задумчиво поиграл карандашом.
— Та гражданочка, с которой вы, регулярно, то собачитесь, то спите, вас, почему-то опасается. Видимо, вы знаете способ, как прекратить её затянувшееся пребывание на этом свете… Да — ей есть повод вас бояться. А что вы можете сделать нам?
— Вам?
— Нам… Мне-то лично — возможно. Возможно, вы даже сможете устроить покушение, вроде убийства принца Кэлдонского.
— Я к нему не причастен.
— Причастны. Коннол Кирхан был тяжело болен. Туберкулез. И вы предложили ему план — разменять его на принца. Окропить Эрин кровью лонгских королей… Саму бомбу собирали не вы. Не вы привели её в действие. А вот сдали Коннола вы. Как, кстати, Мак Кирхан? Простил вас за это?
— Беру свои слова назад… — Старпом по прежнему сидел вальяжно развалившись, но его взгляд буквально вцепился в полковника, — Вы насобирали на меня шикарное досье.
— Безусловно. Но я сейчас не об этом. Вот скажите — убили вы принца. И? Что изменилось? Лонг куда-то делся? Да никуда он не делся. Эрин стал свободным? Да, вроде, как бы не хуже стало. А знаете почему?
— Просветите меня…
— Потому, что один в поле не воин. На фессалийском это звучит не так складно, но смысл вы поняли. Победить армию может только другая армия. Что я, что принц Кэлдонский, по большому счету, просто винтики в огромной машине. И сломав их, машину вы не разрушите. Можете замедлить, можете внести временный разлад, но, машину починят, винтики заменят…
— Красивая аналогия…
— Да. Вот поэтому я и говорю, что нам вы не опасны. Вы — одиночка. За вашей спиной нет сопоставимой по мощи силы, нет товарищей, готовых вас поддержать, а, даже если они появляются, вы сами, успешно, от них избавляетесь… — полковник задумчиво постучал по столу карандашом, — Не подумайте, что я вас чем-то упрекаю. Может, проживи я столько, сколько вы, потеряй я столько же друзей, пережив столько предательств… Один из моих подчиненных, к примеру, сторонится собак. Не потому что не любит — наоборот. У него была, когда-то собака. А собачий век недолог. И её смерть… Теперь он не хочет привязываться к собакам, чтобы не пережить это вновь. У вас, наверное, так же?
— Вроде того…
— Сочувствую. Распишитесь и можете идти…
Полковник пододвинул ему паспорт, в который было вложено несколько купюр и ведомость с ручкой. Старпом поставил длинный замысловатый автограф, открыв паспорт, полюбовался на свое фото и убрал деньги в карман. После чего поднялся, хотел было что-то еще добавить, но, передумав, вышел за вышел за дверь. Полковник, не торопясь, собрал бумаги, сунув папку под мышку, запер кабинет, прошел по коридору до закрытой для посторонних части здания и, сразу после поста охраны, нос к носу столкнулся с Харченко, который, сперва, немного растерялся, настолько это было непривычное зрелище.
— А вам идет форма, Валерий Радиславович, — обойдя Бесфамильного кругу, он уважительно цокнул языком, — Честное слово — идет! Я вот, свою, уже и не помню, когда в последний раз надевал. Это по какому случаю?
— С приятелем нашим, загадочным, беседовал. Решил вот, тоже немного интриги в образ добавить.
— А я-то думаю, чегой-то у вас погоны полковничьи, хотя вам, по должности да сроку службы, уже генеральские положены.
— Генеральские — жирно будет. Увидит, что с ним генерал беседует — возгордится. А полковник — в самый раз.
— А я тут, как вы и рекомендовали, к Домоседову обратился. Ох и рассказал он мне…
— Интересно было?
— Да не то слово.
— Это хорошо… А я вот, к ним, в поезд, Марусю и Василия Къэлиевича подсадил. От Маруси, предсказуемо, толку было мало — он хорошо от спецов прикрыт. А вот Василий Къэлиевич много интересного смог подметить.
— Не поделитесь? Мне дальше его вести придется. Нужно знать, с кем дело имею.
— А чего бы и не поделится? — Бесфамильный пожал плечами, — Заодно расскажу, как беседа прошла. О! А вот и Пал Палыч! Тоже хотите узнать, как мы поговорили?
— Да я уже знаю. Я в аппаратной, на прослушке, был, — Гущин, вывернувший из бокового коридора, бодро отмахнулся, — Хотя, на мой взгляд, отпускать его, так вот просто, рискованно. Особенно, после того, что вы ему наговорили.
— Да что я ему такого наговорил? Просто решил, по примеру Светланы Олеговны, рукой на него махнуть, мол нужен ты сто лет, со своими секретами.
— А если учудит чего, просто чтобы доказать, что нужен, важен и опасен?
— Ну, во первых, на импульсивного дурачка он не похож — просто прикидывается, во вторых, просто так, с бухты-барахты, без знания языка, местности и связей что-то серьезное учудить не сможет даже он. Ну а в третьих — твои орлы там на что? Пусть присмотрят за гражданином, а то заплутает еще…
* * *Старпом сидел на лавочке в парке и курил. Погода, несмотря на весеннюю капель, не то чтобы располагала к подобному времяпрепровождению, но Старпом, не обращая внимания на прохладный ветер, смолил сигарету за сигаретой, глядя на мозаику, украшавшею торец здания напротив. В центре изображения выложенного из мелких кусочков смальты находилась пятиконечная звезда, символизировавшая единство рабочих, крестьян, армии, ученых и творческой интеллигенции. Поэтому, возле каждого луча был изображен представитель соответствующей профессии: кузнец с огромным молотом, хлебороб, держащий сноп пшеницы, солдат с винтовкой, ученый в халате и с микроскопом, и писатель, почему-то, с пером и свитком.
Стиль, в котором были выполнены изображения, не был похож ни на древнеимперские мозаики, ни на модный на континенте «ар-деко», блистая довольно смелыми, если не сказать странными цветовыми решениями и граничащей с примитивизмом простой, в которой, тем не менее, было что-то завораживающее. Например, лицо кузнеца содержала не больше деталей, чем его молот, однако резкие, угловатые черты буквально дышали усталой решимостью завершить тяжелую, но необходимою работу, тогда как в писателе, детализированном не сильно лучше, наоборот, чувствовалась вдохновленная рассеянность витающего среди образов и смыслов человека.
— Скузи, задумалась, — Ливия, шедшая мимо, затормозила, узнав Старпома, — Чуть было мимо не прошла.
— А ты здесь откуда?
— Ходила в управление — документы получала, и эти, как их, «podjyomnye», теперь назад иду.
— Почему именно этим маршрутом?
— Ну потому, что туда я шла как сказали — по проспекту через площадь, а теперь уже, зная путь, решила через парк срезать. А что? Думаете, я за вами слежу? Да нужны вы мне…
— Вот как? Мне показалось, что я тебе интересен.
— Не обижайтесь. Я в том смысле, что меня не приставляли за вами следить. Вы же это имели ввиду?
— Я понял. Просто так совпало…
— Что совпало?
— Не обращай внимания. У меня просто, небольшой кризис идей. Ну вот знаешь, как бывает: ждешь, строишь планы, думаешь, что вот сейчас вырвусь на волю и тогда… А когда тебе говорят, что ты можешь идти, ты просто садишься на скамейку в ближайшем парке и сидишь, не зная, куда податься.
— Вас отпустили?
— Да. Я им не интересен, претензий ко мне у Залесья нет, так что «tovarishh polkovnik» прямым текстом сказал, что я могу валить на все четыре стороны.