Поцелуй через стекло (СИ)

Путь к тому дому он нашёл с завязанными глазами.
Прекрасный образчик сталинского ампира. С классическим белым фронтоном, с резными венками под окнами и башенкой на крыше. А ещё мемориальная доска на фасаде, под ней-два вазона для цветов. И они не пустуют.
Даже тогда, когда Капитолину арестовали, сюда приносили свежие букеты. Поговаривают, что Капа заплатила за это подношение заранее и на годы вперёд. Сочиняют! Откуда у скромной разнорабочей такие средства?
Когда Вилен Владимирович был здесь в последний раз? — Прошлым летом. И как всегда притормозил у мемориальной доски. Оттуда на мир смотрели умные Генкины глаза. Форма усов, да и характерный прищур делали мужчину похожим на Андрея Тарковского. Его «Солярис» в своё время произвёл на юного Вилена сильное впечатление и даже поспособствовал формированию образа Творца.
Адаев притормозил и, откозыряв теперь вечно улыбающемуся сопернику, пророкотал:
— Салют, Генка!
В какой-то момент правый Генкин ус дёрнулся, а в глазах заплясали… Чёртики не чёртики, но нечто плохо поддающееся определению. И Адаев поймал себя на желании протянуть портрету руку. Но вовремя пресёк его и потянулся к дверной ручке.
Похоже, что их связь не прервалась и после отбытия бывшего коллеги в мир иной. И не то, чтобы Вилен держал на него зло из-за Капы. Нет, причиной была не ревность. Генка и Капа сошлись уже после того, как была поставлена точка в романе молодого сотрудника редакции «Вести Мирного» и метранпажа типографии «Маяк».
Адаев, увидевший впервые Мякушева на пороге своего кабинета в солдатской шинели, и помыслить не мог, что этот прыщеватый паренёк сделает блестящую карьеру — от внештатного корреспондента до редактора главной городской газеты. А потом и вовсе головокружительный подъём — директор типографии, заместитель главы администрации. Завидовал ли он Генке? — Ещё как! Пока тот не попал в аварию. А какая зависть к мертвецу?
Дом с мемориальной доской известен в городе ещё и Шурочкиным огородом- самым гламурным в городе: грядки, засаженные садовой земляникой, овощами и зеленью, обрамлены бордюрами из стриженого самшита, а под ногами похрустывает гравий дорожек. Имеетсяи резная скамейка, по обеим сторонам которой возвышаются декоративные вазы.
В юности Шурочка слыла поклонницей Марины Цветаевой. Кое-кто из горожан утверждает, что шагая по улице по каким-то своим делам девушка декламировала её стихи. Нет, не во весь голос. А так чтобы соблюсти приличия.
Другой источник информации утверждал, что в предпочтении у девушки были строчки о любви, типа:
 
 
— Коли милым назову — не соскучишься.
 
Превеликою слыву поцелуйщицей.
 
Коль по улице плыву — бабы морщатся.
 
Плясовицею слыву, да притворщицей.
 
 
Сама Шурочка ни в каких-то выдающихся танцах, а тем паче поцелуях замечена не была, большую часть жизни проведя в приёмной директора бумажной фабрики «Заря».
«Скромные, невидные девушки старятся как-то незаметно», — такая мысль посещала многих, кто бросал взгляд поверх плетёного забора, которым посадки под окнами Шурочкиной квартиры на первом этаже отделялись от остального двора.
Шурочка, положив под спину большую расшитую диковинным узором подушку, обычно устраивалась на уже упоминавшейся скамье.
Судя по птичьим трелям, доносившимся из трубки Вилена Владимировича, эта кованая скамья нынче служила местом изоляции для бывшей секретарши самого богатого капиталиста города Мирного.
Окажись журналист сейчас в этом садике, старая дева сначала приветственно помахала бы ручкой, а потом, блюдя социальную дистанцию, решительно указала бы на раскладной стульчик в отдалении.
— Как поживаешь, Шурочка? — Давнее знакомство дозволяло журналисту подобное панибратство.
— Хо-шо-шо…Судя по голосу, на Шурочке была одета маска. — А вы? — Шурочка по давней секретарской привычке соблюдала субординацию и на «ты» не переходила.
 
— Да грех жаловаться!
— Что в мире делается, Вилен Владимирович? — Голос зазвучал яснее, из чего следовало: маска повисла скорее всего на одном ухе, открыв пожухлый ротик.
— Мор! — мрачно выдавил Адаев и тут же устыдился своего пессимизма. Негоже взваливать дополнительный груз на человека и без того несущего бремя лет.
А Шурочка тем временем тему подхватила:
— Один из сыновей Анастасии Цветаевой тоже умер от инфекции. Давно уже… В гражданскую войну.
«Сейчас оседлает своего любимого конька!»
— Потрясающая и во многом поучительная история сестёр Цветаевых! Две родные души- два полюса. Старшая — поэт- новатор, у младшей- пара забытых нынче книжек. У Марины, подпитывающейся энергией плотской любви, ранняя ужасная смерть. У Анастасии, добровольно вставшей в молодости на путь аскезы, долгая жизнь и мирная кончина.
— И кто прав?
— Не знаю! — доносится из трубки.
«Ответ, достойный мудреца, пусть и доморощенного!»
— Шурочка, я звоню по делу.
— По какому же, позвольте спросить?
— А вы хорошо знали вашего соседа Геннадия Мякушева?
— Раскланивались по-соседски. Да и только.
— А его гражданскую жену вы встречали? — Вилен Владимирович из уважения к покойнице вместо слова «сожительница» употребляет расхожий эвфемизм.
— Капитолина проживала здесь какое-то время. — Последовала пауза. Воображение журналиста нарисовало Шурочкин лоб, который напружинился в стремлении вспомнить конкретные годы. Увы, знаменитая секретарская память стала давать сбои, и женщина ограничилась коротким уточнением:-До его гибели. — До журналиста донеслись какие-то посторонние звуки. «Поправляет подушку за спиной». — А потом начались хлопоты. Капитолина отсудила жильё у родственников в пользу своей дочери.
— Как это ей удалось?
— Геннадий- благородный мужчина-признал отцовство.
— Но ведь дочь погибла в той же аварии, что и Геннадий. Или я не прав?
— После того несчастья у Капы внутри точно течь образовалась. Она стала худая и окаменевшая.
«И денежки за квартиру никуда не вложила. Предпочитала жить скромно и незаметно.
По какой такой причине?»
  
Глава 16
 
Предупреждён значит вооружён
 
Итак, его мать ему не родная. А его няня — родная. Слишком это неожиданно, чтобы переварить с ходу. И слишком лично его касается, чтобы новость выплюнуть и растереть.
Нет, пока не укладывается в голове, что София ему никто. А каких-то два десятка лет он был ничем. Пустое место. А есть только готовая на всё яйцеклетка нанятой женщины и первый в колонне сперматозоид мужа его официальной матери.
Трындец! — Так выражался личный водитель отца Толя.
Стук в дверь. Манера матери — звонко и неотвратимо.
— Не помешаю?
«Интересно — чему?» — хотел бы он задать следующий вопрос, но воздержится.
— Я бы хотела, сынок, потолковать кое о чём?
«Они что…сговорились?»
— Не буду ходить вокруг и около. Если карантин продлится ещё пару месяцев, «Библиофилу» придёт «кирдык». Мы с папой — вышли из 90-ых, а потому готовы к любому раскладу. Но за тебя нам тревожно.
— Но мама…я член семьи и должен буду. Короче, как решите, так я…
— Сынок, сидя внутри охраняемого периметра, ты не представляешь, какие…
— Стихии бушуют вне «Красных кирпичиков?»
— Прости за банальность, но напомню: предупреждён значит вооружён.
— Но я не собираюсь ни с кем бодаться.
— А придётся. Эта жизнь устроена именно так. Выживает сильнейший. Остальные удобряют почву.
— Мам, а ты случаем не сгущаешь краски?
— Хотелось бы так думать! — При этих словах она встала и, наклонившись к Луке, чмокнула его в макушку. Как делала всегда. — Я люблю тебя, сынок!
— И я люблю тебя, мама.
На мансарде ещё долго держался аромат её духов. Это мешало сосредоточиться на более радостных предметах.