Оковы призрачных вод (СИ)
На любые намеки насчет вероятности близких контактов с кельпи он реагировал в высшей степени болезненно, чем знакомые иной раз нагло пользовались — с безопасного расстояния.
— Конечно не было, — кивнул Киэнн. Но удержаться от продолжения уже тоже не мог: — Она следит за модой и рожки аккуратно подпиливает.
Вот после этого все и началось. Вернее, поначалу в Киэнна просто полетела пустая приземистая бутыль с металлической этикеткой-барельефом, пока еще запущенная обычным физическим усилием, нетвердой рукой пьяного агишки. Конечно, не долетела: для ученика Эрме скорость приближения объекта была достаточно малой, чтобы успеть перехватить его и прямо на лету обратить стекло в пыль. Хотя Шинви бы и так промазал. Но сразу за этим…
Невесть откуда под сводами сидха родился яростный тайфун, с ревом голодной Тиамат сорвал со стен ажурные канделябры, пригоршнями швырнув в лицо дробленый хрусталь, опрокинул столы, точно нетрезвый воришка, поволок по полу в дальний угол украденные стулья. Пернатыми змеями взвились в воздух сорванные ковровые дорожки, стаей взбешенных призраков замелькали широкие и узкие блюда, градом заколотили по стенам кувшины и кубки, мелкими щепками — вилки и ножи. Киэнна отбросило куда-то к дальней арке в глубине зала, приложило головой о витую мраморную колонну, в глазах потемнело, накатила густая тошнота. В воздухе повис сырой мрак, солоновато-горький на вкус.
Боггарт? Первой вздорной мыслью была эта. Кто-то втихаря прикончил брауни во время пиршества, а мы и не заметили. И теперь он буянит в облике боггарта.
Но нет, боггарту обычно силенок хватает только на то, чтоб ночные горшки в головы метать, а не вот такое.
Где-то в воцарившемся сумраке громыхнуло, и с дребезгом полетели на пол миллиарды сверкающих, как звездная пыль осколков колдовского витража. Одновременно дико заревел Шинви. То ли угодил под витражный дождь, то ли его головой и вышибли творение древних сидов. Сквозь пролет арки, за колонну которой все еще, сам того до сего момента не осознавая, продолжал панически цепляться Киэнн, пронеслось хрупкое тело никса.
Кому неймется?
С новым порывом ветра в сторону Киэнна полетела опасная картечь из столовых приборов. Машинально поменяв траекторию снарядов, Киэнн пошарил глазами, подыскивая подходящий щит. Надолго его магической силы не хватит. Ничего лучше небольшого овального столика с погнутыми от удара серебряными ножками под руку не подвернулось. Ну, и то дело. Спрятавшись за своей находкой, точно потерявшийся в германских лесах римский легионер, Киэнн принялся потихоньку, полшага за полшагом, подбираться к предполагаемому эпицентру урагана, где (ежели считать последний рукотворным явлением), скорее всего, и должен был находиться сотворивший его волшебник. Нащупав его, можно будет для начала попробовать сорвать туман невидимости, а после заткнуть глотку, к примеру, временно парализовав голосовые связки, или другим способом вырубить.
Конечно, если бедокурит кто-то из приглашенных ранее гостей, то ситуация выйдет довольно паскудная. Придется использовать средства помягче, хотя злоупотреблять гостеприимством — тоже не слишком-то по правилам. Если же злыдень вторгся в Карн Гвилатир (между прочим, королевский сидх!) без приглашения, можно и вовсе не церемониться. Ох, поплатится он за бесчинства, ох и пожалеет о своем эффектном выступлении! Уже аж руки чешутся…
Под потолком носилась грязная, тяжелая туча обломков, обрывков и осколков некогда (да что там некогда! две минуты тому назад!) роскошного убранства пиршественной залы, грозя в любой момент рухнуть на голову, уши закладывало от пронзительного визга и утробного рева штормового ветра, одежда мигом промокла насквозь и липла к телу, порезы и ссадины от артиллерийского обстрела цветным витражным стеклом и хрустальной крошкой жгло, точно на них щедро плеснули соляным раствором. В голове все еще гудело от удара затылком.
И тут юный волшебник, по-видимому, увлекшись сверх меры еще неосвоенным занятием, сам обронил фит фьяту и предстал наполовину ослепшим глазам собственного родителя. Стоя в «глазу» миниатюрной бури, посреди крохотного пятачка фута в три шириной, Ллеу выл и визжал, подражая штормовому ветру, в точности, как это когда-то делала Эйтлинн, визжал и выл, усердно надувая щеки и зажмурившись от удовольствия.
Ах, ты ж мелкий засранец! Пробиться через защиту Глейп-ниэр хрена лысого получится, а даже если бы и получилось, применять сколь-нибудь жесткие меры против двухлетнего мальчишки полностью противозаконно. А еще стоит учесть, что мальчишка этот — твой король, и если ты вздумаешь поднять на него руку… Ну, ничего приятного тебе точно не светит.
И что прикажете делать? Махнуть рукой и ретироваться? Пускай дальше громит в свое удовольствие?
Пожалуй, это самая здравая мысль. Забрать Этт, Нёлди и Шинви (если он еще жив, конечно, хотя фейри — народ живучий) и срочно эвакуироваться из зоны стихийного бедствия. Или Этт оставить, она на него, вероятно, найдет управу.
Пятясь, точно краб, Киэнн потихоньку отступил к стрельчатой нише выбитого окна, откуда все еще время от времени летели цветные стеклянные брызги. Шинви, что удивительнее всего, был даже в сознании, хотя темная грива слиплась от крови и обе скуластых щеки походили на распаханное поле. Встать он, конечно, не мог, как ни пытался.
— Держись, приятель, будет немножко больно.
Киэнн превосходно помнил, сколько весит жеребец-оборотень, и тащить его тушу волоком на этот раз не собирался. Правда, насчет того, решит ли проблему веса трансформация, он был отнюдь не уверен, но очень на это рассчитывал. Тело агишки поплыло под пальцами, как растаявший пластилин, надежно упаковываясь во все еще довольно увесистую, но вполне подъемную тушку бобра. Наконец, подхватив зверя под мышку, Киэнн осторожно двинулся обратно в сторону арки, за которой в последний раз видел пролетевшего мимо никса.
Буря завершилась так же внезапно, как началась. Киэнн даже немного испугался: не ровен час, малолетний призыватель оступился и свернул себе шею в им же самим порожденном хаосе. И только потом заметил, что на самом деле Ллеу крепко держит за уши бледная от ярости Эйтлинн.
— Ллевелис Дэ Данаан, — искаженным, наэлектризованным голосом вычитывала она, — пусть сладкое кажется тебе горьким, и пусть проливной дождь обрушивается тебе на голову, куда бы ты ни отправился, пока все, что было разрушено тобой сегодня не будет…
— Ты перегибаешь, Этт, — спешно перебил ее Киэнн, уже зная, что прозвучит в конце гейса-заклятья.
— Заткнись, пожалуйста, — огрызнулась фоморка.
Но это никогда не действовало.
— Ты сильно перегибаешь. Посмотри на масштабы разрушений. Этого ему не исправить и за всю жизнь. И ни ему, и никому другому. Витраж так точно погиб безвозвратно.
— И что? — Эйтлинн наконец обернулась. — Предлагаешь опять спустить это на тормозах?
Киэнн покачал головой:
— Ни в коем случае. Но смягчи условия. Или ограничь время действия приговора.
Фоморка вздохнула, скрипнула зубами и закончила:
— До тех пор, пока разрушенное не будет восстановлено тобой же. И пусть будет так, как я сказала, с сего дня и до будущей ночи Лунайсэ.
Разумеется, до Лунайсэ не вышло исправить и десятой доли разрушения. Так что все полгода Ллеу с грустью отказывался от сладостей, утративших для него свой вкус, и почти не выходил на прогулки — непрестанно мокнуть под ливнем мало кому понравится. Но, как нетрудно догадаться, эффекта от строгого наказания хватило как раз до Лунайсэ и ещё самую малость. Так что незадолго до Савинэ история повторилась. Правда, на этот раз Ллеу был всё же куда более осторожен, а потому обошлось без серьезных жертв и разрушений, сломанных ребер, разбитых витражей и так далее. Больше того: юный король даже удосужился сам утихомирить свою же бурю, не дожидаясь, пока Эйтлинн вернётся домой и снова надерет ему уши.
Киэнн всячески старался привести дом в порядок к возвращению фоморки: собрать сломанное, склеить разбитое, замаскировать заплатами иллюзий то, что не поддавалось быстрому ремонту. Но, понятное дело, инцидент был далеко не последним и покрывать каждую новую шалость сына у него не слишком получалось. В конце концов Киэнн договорился с юным королем, что практиковать свои воздушные вихри он будет вне дома, и, в свою очередь, исправно вывозил малыша в малонаселенные или и вовсе необитаемые места, где тот мог вволю побуянить, два-три раза в месяц.