Вторая жизнь Арсения Коренева книга третья (СИ)

Сам Носок был откуда-то из Бессоновского района, как откинулся пару недель назад — приехал в гости к своей знакомой в Пензу, та ему в мордовскую зону передачки возила. Женщину звали Лидия Мокроусова. Сидеть не сидела, но вся её биография пестрила событиями, которые вполне могли довести её до мест, не столь отдалённых. Была даже условная судимость, но давно, после интерната, когда Лида училась в ПТУ и украла у преподавательницы из кошелька деньги. Сейчас работала закройщицей на швейной фабрике.
В общем, отправились на вечерний моцион, зашли в парк, а тут я навстречу. Увидел Носок мои часы, и решил их отжать… Дальше всё мне было известно. Рецидивист Калентьев под нажимом следствия всё-таки признал вину, при этом выгораживая свою подельницу. Мол, ничего она не кричала, провоцируя Носка добить меня, а просто стояла в сторонке.
— Ничего, — уверял меня следователь на нашей встрече неделю спустя, — дожмём тётку. На этот раз она условным не отделается, будет рукавицы с телогрейками шить на зоне. Тем более профессия у неё подходящая. А Калентьев однозначно хороший срок получит.
Суд, как говорится, был скорым. Не знаю уж, какие методы применял следователь и его подручные, но раскололи всё-таки Лидию Мокроусову, дала признательные показания. Носок получил пять лет «строгача», а его подруга полтора года колонии общего режима.
«Unicuique secundum opera eius[1]», — как говорили латиняне. А у меня на память о том происшествии остался небольшой, в пару сантиметров шрам.
Вот его-то мама и заметила, когда в один из её визитов в канун Нового года я забылся и мелькнул перед ней с обнажённым торсом.
— Ой, Сеня, а что это за шрам? — спросила она с тревогой в голосе.
— Это? А-а, это… Да чирей выскочил, здоровый ещё такой, коллега из хирургии его по-быстрому вырезал и пару шовчиков наложил. Я уж и забыл про него. В смысле, про чирей.
Вроде прокатило. Однако тут же последовал вопрос, где и с кем я собираюсь встречать Новый год.
— Неделя осталась, а ты молчишь. Не дежуришь, часом, в отделении? А то год назад в Сердобске тебя заставили ночевать в больнице.
— Не, в этот раз пронесло, — хмыкнул я. — С 29-го на 30-е у меня дежурство. А насчёт где и с кем… Не знаю, мам. С Татьяной, как ты понимаешь, у нас всё, прошла любовь — завяли помидоры. С бывшими одноклассниками тоже не вариант, у них уже свои компании. Наверное, посмотрю «Голубой огонёк», да спать лягу.
В глазах матери промелькнула искорка жалости.
— Может, с нами встретишь, со мной и Юрием Васильевичем? Я с ним говорила. Он не против.
— Да ты что⁈ Нет-нет-нет, не буду вам мешать наслаждаться друг другом. Моё присутствие будет в вашем доме будет совершенно не к месту. Что у вас-то нового?
— Да особо и ничего, живём…
Мне показалось, она что-то недоговаривает, и я прямо спросил:
— Мам, не мучайся, говори. Вижу ведь, что-то у тебя на душе невысказанное.
— Ой… тут вот дело-то какое… Юра меня замуж зовёт, официально. А то, говорит, соседи косятся, за спиной обсуждают, что мы вроде как в грехе живём. Это ещё на работе не знают. Как думаешь, надо нам расписаться?
— Ма-а-а, ну вы же взрослые люди, чтобы на каких-то старых сплетниц внимание обращать. Сейчас многие живут в гражданском браке, и ничего… А насчёт расписываться или нет — это ваше с Юрием Васильевичем личное дело. Я поддержу любой ваш… твой выбор.
В середине декабря, как и обещало начальство, меня таки провели на полставки от моей основной специальности. Мелочь, как говорится, а приятно. Тем временем до Нового года оставалось не так много, но я даже не замечал, как пролетают дни. Даже в связи с ранением (пусть даже и пустяковым) не брал больничного, и в том числе по субботам приходил с утра в отделение на пару-тройку часов, проводил больным сеансы иглоукалывания, оставляя себе полностью выходным только воскресенье. В этот день отсыпался, смотрел телевизор, читал книги и слушал музыку. В общем, развлекался как мог, продавливая диван с утра до вечера.
Однако даже в единственный выходной не забывал делать зарядку. Сделать паузу на неделю пришлось только из-за раны, опасаясь, что шов может разойтись, да и то на мне всё заживало, как на собаке. Что в той жизни, что в этой — молодой организм брал своё.
  
Пару раз до своего последнего дежурства в 1977 году применил ДАР, когда имел дело с особо тяжёлыми больными. Первая из этих двух поступила в отделение интенсивной терапии с острой коронарной недостаточностью, на фоне которой развились тяжёлая ишемия и циркуляторная, а следом и тканевая гипоксия миокарда. Мне удалось остаться с больной наедине — если не считать находящегося в коматозном состоянии под ИВЛ соседа по палате — и я за четверть часа почистил коронарные (венечные) сосуды. На следующий день пациентку перевели в обычную палату.
Второй поступил четыре дня спустя — в кардиохирургию, с аневризмой аорты. Я как раз в «приёмнике» был, только что закончил общение с родственницей пациентки — у нас её мама проходила лечение под моим патронажем — а тут «скорая» привезла больного. По ходу дела выяснил у фельдшера, какой был поставлен предварительный диагноз, и решил помочь бедняге. Мужчина ещё относительно молодой, пятидесяти нет, а уже одной ногой в могиле.
Должны были оперировать следующим утром. Я как раз успел полностью восстановиться после предыдущего исцеления, последствия которого в виде обычной слабости и желания поспать преследовали меня всего лишь остаток того дня, пока я не добрался до родной постели, а утром уже был огурцом. Попросил Елаева разрешения провести с больным сеанс иглорефлексотерапии. Мол, в любом случае проявится положительный эффект, а хуже точно не будет.
— Что ж, попробуйте, молодой человек, — пожал тот плечами. — Сегодня у вас ещё есть время. Но думаю, завтра с утра всё равно придётся оперировать.
Понятно, что иглы на этот раз стали всего лишь отвлекающим фактором. Но ничего другого официально я предложить не мог, и когда умирающий неожиданно «воскрес», да так, что ему и операция не понадобилась, Елаев был в шоке, хотя и старался не показать виду. Да и не только он, случай-то был тяжёлый, а тут какие-то иголочки — и чуть ли не на выписку.
Как я уже упоминал, те два случая имели место быть до моего последнего дежурства в 1977-м, выпавшего с 29 на 30 декабря. Дежурить пришлось на пару с медсестрой Олей. Женщина средних лет, средней комплекции, средней внешности. Замужем, двое детей. Характер нордический, выдержанный… Ну это меня уже в цитаты понесло.
В общем, дальше чаепития у нас с ней не пошло, тем более ни с одной, ни с другой стороны не было предпринято каких-то попыток или даже намёков на более тесные контакты.
Нет, ну если бы она начала производить какие-то действия недвусмысленного характера, я бы, может, и соблазнился на фоне трёхмесячного воздержания. Всё-таки моё мужское естество требовало своего. Хотя и не настолько, чтобы кидаться на всех подряд представительниц противоположного пола при каждом удобном случае. И неудобном тоже. Всё-таки измена невесты сильно подорвала моё доверие к женщинам. Обжёгшись на молоке, как говорится… Понятно, что и в первой своей жизни со мной такое случалось, но тут уж вроде как бы начал с чистого листа, и вдруг — такой плевок в душу. Впрочем, время лечит, будем надеяться, что и меня оно исцелит, так же, как я с помощью небесного дара исцеляю своих пациентов. Только, конечно, не так быстро.
Мы с Олей после отбоя попили чайку в ординаторской, после чего она вернулась на своё рабочее место, а я в надежде, что ночь пройдёт спокойно, решил перед сном почитать захваченные из дома «Мёртвые души» Гоголя. Читал ещё в юности в прошлой жизни, целую вечность тому назад, практически. Правда, экранизации видел, больше всего нравилась та, где Чичикова играл Калягин. Подбор актёров — изумительный, каждый раз пересматривал с удовольствием.
В общем, расположился на кушетке, подложив под голову сразу две казённых подушки с проштампованными наволочками, вытянул ноги (носки, правда. не стал снимать, мало ли), и в свете настольной лампы, предварительно подвинутой поближе, принялся за чтение. Минуть через сорок глаза начали слипаться. Я положил книгу на стол, предварительно закладкой отметив место, где остановился, и выключил лампу. Не успела голова коснуться подушки, как я провалился в сон.