Легионер

— И что всё это означает?!
— Не знаю, — прошипел Бертуччи. — Никакой логики…
— Ну почему же? — хрипло рассмеялась Лана, и все обернулись к ней.
Рой вдруг виновато подумал, что, несмотря на многолетнее знакомство, до сих пор где-то на подкорке числит свою пациентку никчёмой. Вещью. Кем-то, кому по статусу не полагается понимать происходящее вокруг и реагировать на него.
— Всё логично, господа!
Она смотрела на собравшихся странным, чужим взглядом и говорила медленно, словно прислушивалась к чему-то, неслышному для остальных. Голос слегка просел — так мог бы говорить мужчина, пытающийся выжать из женских голосовых связок привычный тембр и интонацию.
— Любому устоявшемуся обществу нужны парии. Те, чьей участью матери пугают детишек: "Будешь плохо кушать — вырастешь никчёмой!". Да и вообще тенденция опасная.
— Ты думаешь… — подался вперед Дитц.
— А что тут думать? С каждым годом никчём рождается все больше. И все больше их выживает, и доживает до зрелости. В основном мужчин, конечно. Большинство женщин, я думаю, затрахивают до смерти ещё девчонками. Если Зов возможен в девять лет — то почему не в девятнадцать? Почему не в двадцать пять? Если смена зубов ни при чем — нас нельзя продавать и покупать, использовать в качестве живых макивар и стерилизовать, безнаказанно убивать и насиловать. Появись вдруг у никчём перспектива, кто их удержит?.. Мы ведь мрины. Неполноценные, да — но мрины. Это была угроза, джи Бертуччи, вы правы. Интересно, сколько таких "врачебных ошибок" уже "исправили" "гиксосы"?
— Мне вот интересно, — едко процедил майор Рипли, — почему, в таком случае они не "исправили" тебя?
Лана вяло отмахнулась, кривя в презрительной усмешке истончившиеся, бесцветные губы:
— Слишком много свидетелей. Ничего, завсегдатаям "Котёнка" объяснят… или закроют сам "Котёнок". Врачам — уже объяснили. Думаю, и к родителям Тима скоро наведаются. Мнение вулгов никого не беспокоит. А что касается меня…
Рэнсон вдруг подошёл вплотную к изголовью кровати и негромко, но предельно отчетливо поинтересовался:
— А кто сейчас говорил? Лана Дитц или… или Арон Крессар?
Улыбка девушки была такой же чужой, как интонации:
— А так ли это важно, профессор? Хотя… вы ведь проговорились этому типусу, верно? Ох, джи Рэнсон… мне бы в ваш мир… такой безопасный, такой надёжный… да кто ж пустит?
У Рипли лопнуло терпение. Коротко, но весьма энергично высказав свою точку зрения, он затребовал в палату принтер, и пять минут спустя Лана поставила подпись под контрактом Галактического Легиона. То же сделал и Тим. А еще через час у дверей палаты уже сидели два легионера, получившие приказ никого не впускать, кроме присутствующих здесь. Причем врачей — "Извините, профессор!" — только в сопровождении.
Те двое суток в клинике, на которых настаивал Рэнсон, свежеиспеченному кандидату в рядовые предстояло провести под охраной. А потом — перелёт с тремя пересадками сначала до сборного пункта, потом до тренировочного лагеря. Дорога, по мнению старика, должна была дать девушке время хоть как-то прийти в себя, раз уж оставаться на планете ей не следует.
Конечно, весёлого мало: сейчас новобранцев принимал только лагерь "Сан-Квентин" [5], само название которого знающему человеку говорило о многом. Но задерживаться на Алайе Лане не стоило. А "Сан-Квентин"… да пусть будет "Сан-Квентин", черт с ним. В конце концов, и Дитц, и Рипли начинали свою карьеру легионеров именно там — и ничего… справится, тем более на пару с Тимом. Впору пожалеть курсантов и инструкторов…
— Тяпнем, детишки?
"Детишки" в лице Тима и Ланы переглянулись и синхронно покачали головами. Это было не первое предложение со стороны капрала Шольца, и, можно держать пари, не последнее, благо — благо ли? — лететь до сборного пункта лагеря "Сан-Квентин" оставалось ещё не меньше суток. То, что ему постоянно отказывали, престарелого выпивоху нисколько не смущало, разве что голос раз от разу становился всё более недоуменным, а сопение — все более обиженным.
 
Что ж, в Легионе хватало и таких. Исполнительных, но безынициативных. В целом неглупых, но твердо уверенных, что думать должно начальство. Незаменимых в случае необходимости выполнить от сих и до сих простую и ясную задачу — к примеру, сопроводить завербованных новобранцев до сборного пункта. Не умеющих или не желающих развиваться. Не помышляющих о карьере. Получающих капральские лычки исключительно по выслуге. В меру вороватых, в меру пьющих. Не представляющих своей жизни на гражданке и тихо тянущих до пенсии.
С Шольцем Лана и Тим были знакомы давно, и почти так же давно решили для себя, что вывернутся наизнанку, но такими не станут ни за что. Во всяком случае, так было. Сейчас Лана уже не была уверена, что знает, о чём думает Тим. Могла лишь ручаться, что ситуация, когда к ней Зов пришел, а к Тиму — нет, казалась вопиющей несправедливостью не только ей.
С каждым днем, прошедшим после её выписки из клиники, старый приятель, парный "клинок" и, если уж на то пошло, первый мужчина, с которым она спала по доброй воле, становился всё более замкнутым. Проклятый Зов — ну кому он был нужен-то? — разом изменил расстановку ролей, сделал Тима нелепым в ипостаси опекающего, рвал в клочья детскую дружбу. По праву гордившийся собой Тим вдруг оказался в ситуации, когда дотянуться до подруги не мог по определению, и уж конечно, не испытывал по этому поводу ни малейшего восторга.
Иногда Лане хотелось, чтобы всё стало, как прежде, лишь бы вернулась привычная легкость отношений. Однако не часто, нет. Стыд за мимолетность сожалений порой жёг щеки, но что поделать? Ей нравилось быть такой, какой она стала — а ведь, судя по всему, трансформация всё ещё продолжалась. Да, не так бурно, как в первые несколько суток, но практически с каждым прожитым часом девушка узнавала о себе что-то новое — и, как правило, приятное.
Было, разумеется, и то, что её не устраивало. Время от времени она ловила себя на жестоких, циничных, пренебрежительных мыслях. Не своих мыслях — так ей казалось. Но как управляться с засевшими в мозгу чужаками, она пока не знала. И то, что она могла в любой момент аргументировано доказать небезупречность (и это еще мягко сказано!) тех, кого до сих пор знала лишь из курса истории Алайи, пока что не слишком радовало.
Неприятными личностями оказались предки. Совсем непохожими на героев, воспетыми биографами и романистами. И сколько ни говори себе, что прекраснодушные идеалисты не смогли бы сделать то, что сделали Бэзил (Василий, вообще-то; Бэзил ему не нравится) Лазарев, Лоран Хансен, Арон Крессар и остальные, суть от этого не меняется.
Хуже всего было то, что сии неординарные персоны (или персонажи) задались, похоже, целью перекроить далёкую пра-пра-пра… и так далее внучку по своему образу и подобию. Лана, привыкшая за годы жизни с Конрадом к тому, что её мнение уважают или, как минимум, прислушиваются к нему, сопротивлялась изо всех сил. Знать бы ещё, чему конкретно и как именно сопротивляться… родовая память, ха! Что-то она ни разу не слышала о таких эффектах. Или всё дело в том, что Зов накрыл её уже почти взрослой? Ладно, поборемся. Будут тут указывать всякие… ну и что, что знаменитые?!
О победе говорить покамест не приходилось, но тот, кого она воспринимала как Арона Крессара, начал, кажется, видеть в ней достойного противника. С изрядной долей высокомерия, а всё-таки. Так себе завоевание: то, что легендарный дианари перестал действовать нахрапом, наверняка говорило не об отступлении, а о смене тактики. Что ж, тем интереснее. Конрад любил повторять: "Противник лучший учитель, нежели союзник. Чем меньше снисхождения — тем лучше результат".
 
Разберемся, па. Презирать ТЕБЯ я не позволю никому. Я верила тебе всю свою новую жизнь — поверь и ты мне. Договорились?