Золушки

В груди жгло. Ярость стояла в горле болезненным комом.
Он взял в руки стоящий на столе календарь: сегодня суббота, прошло пять дней с тех пор, как Лилиан Себастиансон похитили из поезда «Экспресс-2000», следовавшего из Гётеборга. Всего пять дней! Все случилось так быстро, полиция просто не успевала за развитием событий: только им показалось, что они вышли на верный след, как произошло следующее похищение! Они, что называется, на шаг позади… Да нет, его следственная группа оказалась не на шаг, а на несколько километров позади убийцы!
В коридоре раздались шаги. Алекс прислушался: обычно по выходным в Управлении никого не было, а сейчас царило непривычное оживление. Аналитик из уголовной полиции всю ночь просидел за компьютером, обрабатывая поступающие звонки от очевидцев. Да что толку заносить все эти сообщения в базу данных, думал Алекс. Пока что это не дало ровным счетом ничего. Впрочем, они не особенно-то и пользуются этой базой. Петер, к примеру, вообще ни разу не говорил с этим аналитиком, пока ему не сообщили об убитой в Йончёпинге женщине, а ведь могли бы куда быстрее увидеть, что это убийство связано с их делом. С другой стороны, Фредрика добыла нужную информацию довольно быстро. А я всегда говорил: компьютеры хороши только для того, чтобы избавиться от лишней писанины, живых людей ничем не заменишь, подумал Алекс. Главное, чтобы команда работала как единый организм — тогда и информация распространяется быстро, и никаких компьютеров не надо!
Алекс со вздохом посмотрел на голубое небо, по которому медленно плыли облака.
Наверное, с возрастом он становится занудой…. Теряет запал. Неужели он превращается в одного из тех старорежимных комиссаров, с которыми никто из молодых сотрудников не хочет иметь дела? Сколько можно считаться живой легендой, ничем не подкрепляя былой славы? На сколько лет хватит наработанной репутации?
Комиссар вернулся к своим записям. Только что звонила Фредрика и подтвердила, что Сара Себастиансон солгала, сказав, что работу в Умео ей предложили уже на курсах. Алекс нахмурился. Неприятно, что Сара солгала о своем пребывании в Умео. Просто противно. Прыгнуть бы сейчас в машину и поехать к ней домой. Мало ли что у нее сейчас такое горе! Нельзя тормозить работу полиции, как бы тяжело тебе ни было!
Но если рассуждать здраво, Сара солгала лишь частично. Наверное, ей кажется, что это мелочь, о которой полиции знать не обязательно, но именно эта мелочь и может оказаться недостающим элементом головоломки! Ведь следственная группа разрабатывала версию, что в Умео произошло некое событие, впоследствии сыгравшее роковую роль в судьбе Сары Себастиансон, но получается, это ошибка. По-видимому, что-то произошло еще до отъезда на литературные курсы, поэтому Сара и хотела любой ценой вырваться из Гётеборга.
Неужели теперь она понесла наказание за грехи молодости? Неужели из-за этого убили ее ребенка? Возможно, это тот самый человек, с которым она встречалась двадцать девятого июля?
Алекс бросил взгляд на жуткие фотографии погибшей Лилиан. Зачем ей на лбу написали «Нежеланная»? С чего убийца взял, что девочка была нежеланным ребенком? Зачем ее подкинули к больнице? Что убийца хотел этим сказать? Почему именно там, а не в другом месте в Умео? Или еще в каком-нибудь городе?
Алекс поежился. Неужели и следующий труп обнаружат перед той же больницей в Умео?
Комиссар отогнал мрачные мысли о судьбе пропавшего младенца. Надо надеяться, Фредрике удастся узнать что-нибудь важное в ходе допроса бабушки убитой в Йончёпинге женщины. А еще он рассчитывал, что вскоре полиция найдет загадочную Монику Сандер — без этого перспективы у них, мягко говоря, не радужные.
Алекс решительно встал из-за стола. Надо выпить кофе. И успокоиться. Полагать уже сейчас, что пропавший младенец мертв, означает сдаться без борьбы.
Этой ночью Петер Рюд спал на удивление крепко. Он пришел домой около десяти, когда мальчики уже уснули, постоял у кроватки одного из сыновей, разглядывая спящего малыша — голубая пижама с обезьянками и палец во рту. Личико чуть дернулось — наверное, что-то приснилось. Петер чуть улыбнулся и ласково погладил сына по голове.
 
Потом Ильва задала пару вопросов о пропавшем ребенке, Петер коротко ответил. Выпил бокал вина, посмотрел телевизор и пошел спать. Но едва погасил ночник, как раздался голос Ильвы:
— Петер, нам с тобой нужно серьезно поговорить.
Он молчал.
— Так жить нельзя, — продолжала она, — мы должны рассказать друг другу о своих чувствах.
И тогда Петер впервые честно признался ей:
— Я так больше не могу. У меня просто сил нет. Мне не нужна такая жизнь, — добавил он. — Ни за что на свете!
Он лежал, повернувшись к ней, и, несмотря на то что в комнате было темно, разглядел, как изменилось ее лицо. Ильва прерывисто задышала, ожидая продолжения разговора, но Петеру больше нечего было сказать ей. Испытав странное облегчение, он мгновенно уснул. Ни мук совести, ни паники — просто облегчение.
В машине по дороге на работу он попытался снова осмыслить дело о похищении детей.
Сначала Петер не мог сосредоточиться — вдруг вспомнил, что забыл позвонить Джимми, предупредить, что на этих выходных они не увидятся. С марципановым тортом придется подождать, так как Петер очень занят. Никогда толком не поймешь, что Джимми понял из сказанного, а что — нет. Брат неважно различал нюансы в речи собеседника, да и время воспринимал иначе, чем обычные люди.
Петеру не давало покоя ощущение, что он что-то упустил, недодумал. Какая-то простая, но очень важная подробность словно ускользнула из головы. Газеты послушно опубликовали изображение и имя Моники Сандер, призывая женщину откликнуться. Затем фоторобот опубликовали снова, сопроводив фотографией из паспорта десятилетней давности. Алекс и Петер сомневались в том, что это хорошая идея — с тех пор Моника сильно изменилась, а теперь многие, знавшие ее когда-то, кинутся звонить в полицию и сообщать сведения, которые уже не имеют отношения к ее сегодняшней жизни. А заодно делиться информацией друг с дружкой. Этого допустить нельзя, больше никаких ложных следов! Монику Сандер надо разыскать любой ценой!
С утра Петер переговорил с Алексом и узнал, что пока никакой полезной информации по горячей линии не поступило. На него тут же нахлынула усталость и ощущение беспомощности. А чего они, собственно, ожидали? Фото десятилетней давности, фоторобот посредственного качества и имя, которое Моника Сандер, возможно, уже давно сменила…
И только тут до Петера вдруг дошло, что именно они упустили, объявив Монику в розыск! Он припарковался около Управления и пулей взлетел по лестнице на второй этаж.
Алекс вошел к себе в кабинет с чашкой кофе в руках, и к нему тут же ворвался Петер. Не успел комиссар поздороваться, как Петер затараторил:
— Мы должны сообщить в новостях ее настоящее имя!
— Да ты о ком?! — растерянно спросил Алекс.
— О Монике Сандер! Надо позвонить в налоговую и узнать, под каким именем она прибыла в Швецию! Ее же удочерили! Наверняка она выяснила свое настоящее имя и теперь живет под ним!
— Мы уже объявили ее в розыск как Монику Сандер, но…
— Что «но»?!
— Но это отличная идея, Петер, — спокойно ответил Алекс. — Попроси Эллен позвонить в налоговую!
Петер выбежал из кабинета и помчался к Эллен.
Алекс усмехнулся. Надо же, сколько энергии у человека!
* * *
В это время в другом районе Стокгольма трудилась в саду пожилая пара, у которой энергии было куда меньше, чем у Петера Рюда. Стоя на коленках в разных концах сада, Ингеборг и Юханнес Мюрберг занимались прополкой кустов и цветов. Пока шли дожди, садом заняться не удавалось, но, теперь в Стокгольм наконец-то пришло лето! По небу, конечно, то и дело проплывали облака, но, пока солнышко светит и даже греет, грех жаловаться!
Ингеборг взглянула на часы — скоро одиннадцать, они работают уже почти два часа без перерыва. Прикрыв глаза ладонью от яркого солнца, она посмотрела на супруга. В последние годы у Юханнеса появились проблемы с простатой, и он то и дело бегал в туалет. Но сегодня утром, слава богу, все в порядке и от работы ничего не отрывает.