Луны морозные узоры. Часть 1 (СИ)

Ради чего?
Ради каприза? Мимолетного желания отведать запретный плод? Иллюзий, что столь зыбки, ненадежны, подобно всякому миражу в пустыне одиночестве и неизвестности? Слепой полудетской веры в хороший конец любой сказки? Наивной мечты потерять дар Серебряной не в холодных, равнодушных руках презирающего меня мужчины, но в объятиях того, кто приятен мне, дорог моему сердцу и которому дорога я? Я сама, простая юная девушка Лайали, не принцесса, не ценный приз, не залог мирного договора, не довесок к собственному же приданому.
Не важно. И тьма в углах комнаты поглощает послушно последние крохи сомнений, неуверенности, мыслей о грядущем.
Мартен отстраняется от меня, чтобы снять с себя и отбросить на пол рубаху, и склоняется, укутывая вновь в свое тепло, накрывает мои губы своими. Поцелуй долог, тягуч, сладок, словно душистый цветочный мед. Я обнимаю мужчину, ощущаю остро соприкосновение обнаженной кожей и как в теле разгорается в ответ пламя, более сильное, всепоглощающее, горячее, нежели огонь в очаге. Губы опускаются по моему подбородку, задерживаются на шее, и я все же выгибаюсь в попытке прижаться теснее, стать единым целым.
Ниже, вдоль ключицы и по плечу. Еще ниже, на груди, отчего я выгибаюсь сильнее, выдыхаю шумно. Сердце стучит суматошно, незримое пламя охватывает, делая кожу чувствительной, жадной до малейшего прикосновения, концентрируется внизу живота обжигающим источником, новыми, непривычными немного ощущениями. Отныне и тело не принадлежит мне, оно — для него, для моего мужчины. Навсегда.
Ладони скользят по бедрам, снимая сбившуюся в кольцо рубашку. Мартен приподнимается, белая ткань летит на пол, отброшенная вслед за предыдущей деталью одежды. В отблесках огня в очаге я замечаю на правой руке мужчины, выше локтя, татуировку — черный силуэт хищника, готового к прыжку, длинный пушистый хвост, оскаленная клыкастая пасть. Я не настолько хорошо разбираюсь в крупных хищных кошках, но уверена, что это барс. Опершись на локоть, касаюсь осторожно рисунка, что в неровном рассеянном свете кажется живым, будто зверь и впрямь вот-вот сорвется с места, зарычит.
— Она что-то означает? — обвожу подушечкой пальца контуры мощного и вместе с тем грациозного звериного тела.
— Символ прайда моей матери. У всех его членов она есть в том или ином виде.
— Ты говоришь, прайд твоей матери. Но разве он и не твой тоже?
— Нет. Не совсем. Я единственный сын и ребенок в семье и должен однажды либо вернуться в прайд, либо продолжить род Ориони. Но я не думаю, что у рода Ориони есть будущее в Афаллии.
— А где есть?
— Возможно, на юге.
Мои пальцы поднимаются выше, к плечу, и опускаются на грудь, неспешно исследуют в свою очередь линии худощавого, поджарого тела, изучают с любопытством неуверенным, но крепнущим постепенно.
— Куда ушел прайд твоей матери?
— На север, — Мартен перехватывает мою руку уже на животе, отводит, и я откидываюсь на подушку. Прикусываю нижнюю губу, чтобы скрыть всколыхнувшиеся одновременно и досаду, легкое разочарование, и восторг от первого робкого ощущения своей женской власти над мужчиной.
— И ты не хочешь отправиться за ним?
— Нет.
Отчего-то за ответом, коротким, резковатым, мне слышится нечто большее, чем нежелание ехать на другой конец континента. Неприязнь? Старые обиды? Недовольство?
Я наблюдаю из-под полуопущенных ресниц, как Мартен снимает штаны, и не отвожу взгляд, когда мужчина наклоняется ко мне, на мгновение прижимает своим телом к перине.
 
— У нас будет свой маленький прайд, Лайали, своя стая.
Я улыбаюсь и сразу растворяюсь в новом долгом поцелуе, чуть более настойчивом, нежели прошлые, с ярким оттенком нетерпения, с острым привкусом тщательно сдерживаемой страсти. Знаю, Мартен не хочет пугать меня, но я не боюсь, мне известно, что происходит в постели между мужчиной и женщиной, нам не внушали страх перед естественной близостью двоих, не учили относиться к ней как к чему-то грязному, недостойному, как к обязанности, возложенной богами на всякую честную замужнюю женщину. И я уже увереннее отвечаю на поцелуй, чувствуя, как ладонь опускается вниз по моему телу, между бедер. Легкое, осторожное прикосновение вызывает дрожь по спине, срывается с губ длинным вздохом. Мир вокруг теряет свои очертания, я вижу лишь лицо Матрена надо мной да разноцветные звездочки под веками, что вспыхивают все ярче и ярче, стоит мне на секунду-другую прикрыть глаза. Огня внутри так много, он копится, разгорается сильнее, жарче от каждой ласки, обдает горячей волной, и я нетерпеливо, бесстыдно подаюсь бедрами навстречу, стремясь прижаться теснее к мужской руке. Не могу — да и не хочу — сдерживать стоны, и мысль, что ночующая в гостиной Эллина с ее тонким слухом оборотня почти наверняка все слышит, появляется и сразу исчезает, унесенная предчувствием чего-то еще неведомого, но заманчивого, неизбежного. И пламя вдруг вспыхивает особенно ярко, ослепительно даже, охватывает все тело, обжигает изнутри, вынуждая выгнуться, вскрикнуть, и отступает, оставив сбившееся дыхание, воздушное ощущение легкости, истому тягучую, терпкую, словно вино с пряностями. Мартен вновь целует меня, касается своим лбом моего, покрытого испариной.
— Лайали…
— Я знаю, как все должно быть, — я обхватываю его лицо ладонями, встречаю пристальный, обеспокоенный взгляд. — Нас учили необходимому. И этому тоже.
Ладони на моих бедрах, поглаживают и чуть приподнимают. Я стискиваю зубы в попытке сдержать вскрик, но все же не могу скрыть болезненной гримасы, что против воли искажает мое лицо — я неожиданно ясно вижу ее, отражающуюся в синеве глаз, вижу, как морщусь от неприятных, непривычных ощущений. Мне стыдно за боль, стыдно, что показала ее Мартену. Я принцесса Шиана, я должна сохранять лицо независимо от ситуации, от обстоятельств.
Да, я по-прежнему принцесса, дочь моих родителей и моей страны и я останусь ею навсегда, но я больше не невеста наследника. Перед лицом Серебряной я стала женой другого мужчины.
И не жалею об этом.
Размеренные движения словно утягивают в темноту под лед, уютную, жаркую вопреки обыкновению, и даже боль будто уменьшается, уходит. Я ловлю губами неровное, тяжелое дыхание, обнимаю Мартена, прижимаюсь крепче, наслаждаясь ощущением прикосновения кожи к коже, крепким, жилистым телом под моими пальцами. И когда Мартен, замерев, выдыхает длинно, хрипло, впервые осознаю, что могу забеременеть.
Но мысль эта, простая, очевидная, меня не пугает.
* * *
Мне снится бескрайний океан под безоблачным небом. Белокрылые чайки, парящие в выси, серебристые тела дельфинов, скользящие стремительно у самой поверхности наперегонки с тонкими, гибкими русалками. Снится город на берегу моря, утопающий в зелени садов. Дома, белоснежные, словно наряд юной невесты, и золотистые, будто речной песок, извилистые улицы, взбегающие вверх по склону, на котором раскинулся сетью город. Я сама чайкой лечу над терракотовыми крышами, пышными кронами деревьев, головами людей, спешащих по своим делам, не замечающих меня в лазурном небе, полном простора, свободы и жаркого солнца. И мне не хочется возвращаться в холодную зиму, я понимаю, что это лишь сон, но я желаю остаться здесь, в этой теплой стране с изумрудными холмами, обрамляющими горизонт, с соленым морем и ветром, надувающим паруса кораблей, с надеждой, что все действительно закончится хорошо, как и должно быть в сказках.