Избранная страны драконов (СИ)
Приблизившийся Горыныч плюхнулся на воду рядом со мной, и я с утроенной силой погрёб к нему. От нахлынувших чувств, я чуть не расцеловал его бугристую чешуйчатую морду. Одно крыло Горыныча неестественно полоскалось в воде. Дракон, рыкнув рядом плывущему Грому с Добромиром на спине, погрёб к берегу. Не с первой попытки, но Гром поднялся в воздух.
— Сядь в стороне, — крикнул я Добромиру, — там Стрела, она снова нападёт.
Согласно кивнув, Добромир направил Грома в сторону, подальше от стоящей на берегу дикарки. Лара послушно летела вслед за Громом. Она, как и все ездовые команды Светозара, беспрекословно признавала его лидерство. Боевой дух покинул Лару, она отчаянно махала крыльями, стремясь быстрей добраться до земли.
Я приближался к берегу, жадно обшаривая взглядом полоску каменистой суши, всей душой стремясь туда. Раз Горыныч здесь, значит, Соня где-то рядом. Возможно, она укрылась в лесу, может, спит после ночной бури. Горыныч нашёлся, Стрела здесь, Соня тоже должна быть с ними. Мокрая одежда прилипла к телу, меня била дрожь, зубы отбивали чечётку. Страх не найти Соню мучительной судорогой крутил мышцы.
Берег приближался. Стала отчётливо видна Стрела в боевой стойке с распахнутыми крыльями, пригнувшая голову к земле. Мудрый Горыныч, оценив кровожадное настроение подруги, решил причалить в стороне от разбушевавшейся дамы. Бежать к вышедшему на берег самцу Стрела не стала. Вот тогда-то я заметил драконёнка, который прятался за матерью и жался к ней. Приземлившийся на Громе Добромир тоже, наконец, углядел причину ненависти дикарки. Она защищала своё чадо, стараясь не подпустить чужаков к нему. Горыныч, несмотря на ощетинившуюся невдалеке Стрелу выбрался на берег.
Потоки воды с отряхнувшегося Горыныча полетели в меня, добавочная порция ледяной воды не остудила моё расходившееся сердце.
— Где Соня? — я лихорадочно оглядывал берег, ринулся в лес, вернулся обратно, — Соня! Соня! Соня! — я сорвал голос и уже хрипел, как полоумный. Мой зов подхватил Добромир. Он старательно обследовал берег и прибережные кусты. Наконец, смолк и он.
— Сони здесь нет, — ровный голос Добромира, проник в моё сознание, и я рухнул на колени, закрыв лицо руками.
— Её вообще нет? — сдавленно прохрипел, по лицу катились слёзы. Я не стеснялся своей слабости, плевать, как выгляжу в глазах Добромира. Ледяной панцирь сдавил грудь неумолимой рукой. Мой мир рухнул. Если её нет, зачем жить?
— Эрвин, послушай, — Добромир приблизился ко мне, — дверники могут исчезать в одном месте и появляться в другом, ты же знаешь, — чемпион наклонился ближе, — мы не должны…
— Уйди.
Слова бесполезны. Он ничего не поймёт.
В молчании прошло несколько минут. Добромир отвернулся, наверное, чтобы не смущать меня, не видеть моих слёз. Круг отчаяния замкнулся, превратив меня в остывающий камень.
— Нам надо найти решение, — бормотал Добромир, глядя вдаль. Его драконы мирно лежали в отдалении. У любимца Богов всегда всё хорошо, что он тут делает?
Провались ты в драконью пустошь со своим решением.
— А Горыныч как-то чувствует Соню?
— Что?
Не хотел его видеть. Он мешал мне.
— Как Горыныч прилетел в Овечечку? Он же не знал, где Соня.
Качнувшись, я посмотрел на Добромира. Надежда, вспыхнув в груди, запустила моё скукожившееся сердце.
— Горыныч всегда находит её, — с трудом поднялся на ноги, — мой чешуйчатый друг, тяжело дыша, распластался на каменистом берегу. Сделал несколько неуверенных шагов в его сторону, — Горыныч, где Соня?
Немигающие глаза в кожистых веках глядели прямо в душу. В его взгляде осмысленность с непониманием.
— Ты неправильно спрашиваешь, — Добромир медленно подошёл ко мне, — он же говорит только «да».
— Помню.
Я боялся, что Горыныч прямо сейчас оборвёт тоненькую нить надежды. Хотя… минутой раньше, минутой позже, всё равно придётся узнать правду.
— Соня жива? — голос Добромира не дрогнул. Он решился первый.
Горыныч, шатаясь, приподнялся на лапах, утробно зарычал, не раскрывая пасти. Его глухой низкий рык отозвался дрожью в моём теле. Каждая клеточка вибрировала вместе с рокочущим драконом, меня била неконтролируемая дрожь.
— Р-р-р-р — да, — выдал Горыныч, и я осел на землю.
— Жива, жива!
Рядом облегчённо выдохнул Добромир, Горыныч же свалился на брюхо.
— Эрвин, — голос чемпиона вернул меня к действительности, — у Горыныча крыло повреждено. Что-то произошло в тот день, потому они с Соней не вернулись.
Нахлынувшая эйфория отступила. Воспоминания жгучей волной стыда накрыли меня. Это ведь я велел Добромиру не беспокоиться, когда беспокоиться требовалось с утроенной силой. Как быстро я превратился в бессердечного, неблагодарного тупицу, озлобившегося на весь мир.
Взгляд, покрытый паутиной и пылью, очистился, как зеркало, протёртое заботливой рукой. Все события встали на свои места. Соня никогда бы не предала нас, разозлившись. В её характере не было ни капли мстительности. С Горынычем случилась беда, лететь он не мог, и Соня осталась с ним или с ними. Горыныч прилетел к Стреле, сюда он и рвался из Овечечки изо всех сил, потому что у пары появился малыш. Разрозненные элементы мозаики сложились в цельную картину, но легче не стало.
Судьба Сони по-прежнему осталась неизвестной.
Глава 19. В гостях
Соня
Противный запах старых тряпок, вонючего дыма, скреб горло, я закашлялась и открыла глаза. Где я? Оказывается, на земляном полу в старой хибарке со слюдяными оконцами, почти не пропускающими свет. Голова раскалывалась от едкого запаха, тело ломило, будто его били палками, волосы свалялись от грязи, даже на губах скрипел песок.
Физическая боль привела меня в чувство, и мои мысли под воздействием увиденного заскрипели как ржавые шестеренки. Что произошло? Я выпала ночью из седла над озером, упала на дерево (откуда взялось дерево?), сейчас лежу в старой халупе на полу.
Стоп!
В больной голове возник мотивчик, и пальцы рук слегка дернулись в танце.
Дальше я даже мысленно петь не могла. Чтобы хоть немного облегчить боль, уставилась на маленькое окошко, стараясь неглубоко вдыхать спёртый воздух. Окошко не ответило взаимностью, не приоткрылось, не впустило в хибару свежий ветерок, зато заскрипела деревянная дверь, и в комнату вкатилась бабка кругляшка.
Бабка — кругляшка?
Птичья голова с острыми чертами лица, злые глаза, тонкие губы, лицо, испещрённое морщинами.
— Чего разлеглась, бродяжка неблагодарная, — заворчала старуха, я в изумлении уставилась на неё. Эта та самая бабка из Поваринска? Пусть вызовет скорую помощь, и меня отвезут в больницу.
— А-а-а-а, — просипела, но голос не слушался.
— Сарай мой разнесла, злодейка. Кто дыру заделает? Ты? — бабка, выплёвывая ругательства, прошаркала рядом со мной, наступив на мои разметавшиеся волосы. Я непроизвольно дёрнулась, бесполезный порыв только добавил боли раскалывающейся голове. Гневное бормотание бабки вместе с мигренью вдруг пробудили во мне неведомое чувство.
При всей странности момента я и не думала возмущаться, подтянула вверх покрывало, закрыла пол лица, как медицинской маской, и продолжила наблюдение за старухой, которая двинулась к закопчённому очагу, а от него к деревянной колоде, служившей столом. Сквозь дым от очага я внимательно следила за кругляшкой, от которой стоило ожидать любой пакости. Как же упросить её позвонить маме? Прошептала:
— Хочу домой.
Да что ж бабуся меня не слышит. Ходит, полощет грязным подолом по полу.
— У, оторва! — продолжала зудеть бабка, — выдрать бы тебе волосёнки, ишь распустила, бесстыжая. Чего нос морщишь? Не нравится у меня? Разлеглась, барыня. Тут прислуживать некому.
От дребезжащего бабкиного голоса моя голова готова была разлететься на куски, как тыква, грянувшая об пол.
…хоть бы замолчала ненадолго. Замолкни уже. Замолчи!
От моего мысленного стона бабка, действительно, захлопнула рот, всем корпусом медленно развернувшись ко мне.