Жирандоль

– Вы к кому? – Она не переставала улыбаться детишкам, но умудрилась прицельно рассмотреть нового посетителя и даже сморщить нос от запаха его тулупа.
– Я привез женщину… Беременную… Сказали здесь ждать. – Он извиняющимся манером приподнялся на коленки и приготовился вскочить, убежать. – Но если нельзя, я могу на улице.
– На улице холодно… А где ваша роженица? Жена?
– В приемный покой забрали… Нет, не моя жена… Ее муж уехал в Караганду, ей рано еще рожать, но… – Он поискал слова, перебирая пальцами пуговицы, не нашел подходящих и вытащил из кармана желтоватый курт. – Угощайтесь.
– Ясно, преждевременные роды, – констатировала Агнесса. Как всякому человеку, чуждому профессиональной медицины, ей нравилось произносить заковыристые книжные формулировки и кидаться непонятными терминами.
– Да, прежде, чем надо, того-самого… Только семь месяцев, – погрустил Айбар. – Она старая, сорок восемь уже.
– Ух ты! – Ася не удержалась от восхищения. – Молодец. А муж почему не на фронте?
– Ему уже пятьдесят семь. И… он ссыльный… И я. – Он заволновался, поспешил объяснить, почему он сам не на фронте: – Я раненый и тоже немножко ссыльный.
– Хм… Немножко – это как? – Она вполголоса рассмеялась. – Ладно тебе, раненого вполне достаточно. Так куда ты эту роженицу определил? Давай, сиди с детьми, а я пока пойду проверю. У меня ж смена, остальные на операции.
Она вспомнила, что все отделение на ней, больше дежурных нет, и заволновалась, передала Айбару ковшик с окончательно остывшей кашей и заспешила за перегородку, хлопая дверьми в такт взмахам линялого халата.
Антонина Ивановна уже дожидалась ее в компании пьяноватой санитарки из приемного покоя.
– Где тебя черти носят? – Красная санитаркина пятерня протянула бумажку. – Примай пополнение.
– Отлично! – Агнесса вгляделась в истонченное бледное лицо, полуприкрытые глаза. – Какие симптомы, Антонина Ивановна?
Через полчаса, когда усталая, но удовлетворенная Инесса вышла из операционной, а Тамара понесла в детскую очередной сверток с красным личиком и отекшими, неразлеплявшимися веками, Ася уже знала все о новой пациентке.
– Принимай следующую, Иннуль. – Она подскочила к чайнику, поставила подогреть на печку. – Только чайку выпей для передышки.
– Не могу больше этот чай пить. – Старшая как будто сняла с глаз повязку усталости, подбежала к роженице, – Самопроизвольные схватки? Досрочно? Какой месяц? – Она вставила в уши фонендоскоп и шарила по Тониному вздувшемуся животу, сосредоточенно сведя брови. Умелая рука под простыней больно и бессовестно ревизировала женские тайны. – Родовая деятельность началась. Все.
Тоня пропищала про семь месяцев и что ужасно боится. Инесса, казалось, не слышала. Она снова нацепила невидимую повязку, лицо поскучнело, подернулось дымкой:
– Ась, последи, еще есть время. Я пойду прилягу, иначе… – Она махнула рукой в направлении осточертевшего чайника и ушла вбок, в конурку без окон за печкой, куда вмещалась лишь одна узенькая кушетка.
– Вы не переживайте, Антонина Ивановна. Все пройдет лучшим образом. Вам уже вполне можно рожать, сердцебиение в норме, – зачастила Ася.
– У мужа нет детей. Никогда не было. Он страшно хочет этого ребеночка, просто места не находит. – Тоня словно извинялась за несвоевременные роды, за отсутствие мужа, за свой неподходящий для такого молодого дела возраст.
– Да у нас апашка в пятьдесят три рожала на прошлой неделе. – Ровные Асины зубы сверкнули в задорной, но неискренней улыбке. – У нее одиннадцатый ребенок. Вам сам бог велел, тем более что детей нет.
– У меня есть. У меня Васятка на фронте, – Тоня снова начала оправдываться, – воюет на танке. А у Платоши нет. Не случилось.
– Значит, теперь будет. Вы силы-то берегите. Еще рожать. – Рука ловко задернула занавеску, отгораживая чуткий сон доктора от стенаний и возни. – Я сейчас, вы дышите глубже и не кричите, а то кислород расходуется. – Она привычно соврала и выбежала за перегородку.
Айбар от безвыходности крепко сдружился с детьми. Двое уже спали, а самый старший слушал какую-то басню из жизни верблюдов.
 
– Ну как они? – Агнесса стояла раскрасневшаяся, с блестящими глазами и сочувственно вглядывалась в рассыпанную по закутку детвору.
– А с кем они прибыли? – Айбар кивнул на малышей.
– Они с матерью жили на полустанке. Отец стрелочником был, его на фронт забрали. Теперь мать вместо отца, но она умудрилась забеременеть. Время рожать пришло, а детей оставить не с кем. Досидела до последнего, дурочка. – Она не заметила, как проговорилась, и с досады покраснела. – Но с ней все хорошо, родила еще одного пацана. Теперь спит. Только детей некуда деть… пока. Утром решится.
– А как… наша… та, которую я привез?
– Она еще только готовится. Срок приличный, но осложнения могут быть.
– Да, в медпункте тоже сказали, что старая. – Айбар по привычке назвал вещи своими именами. – Сразу приказали в город везти. А Платон-ага уехал как раз… И куда теперь детей?
– Не знаю. – Она пожала плечами. – Ну все, пусть они спят, а ты сиди с ними… Я пойду, мне работать надо.
Айбар хотел сказать, что ему тоже на работу надо, однако не успел – дверь хлопнула. Он попробовал погрустить, представив себе злое лицо бригадира, – не получилось. Мелькали только озабоченные и тревожные лица Платона, Антонины и Агнессы. Последнее чаще других: с нежным подбородком, как у мраморной статуэтки в кабинете главного инженера, с медными кудрями, как у веселой девушки с папиросочной коробки, им на фронт привозили такие, ненашенские.
В этом хороводе он и заснул.
Инессе тоже выпало целых два часа безмятежного покоя, потом ее осторожно тронула за плечо Тамара, мол, пора. За окном едва поползли сиреневые полосы, предвещавшие рассвет, из открытой форточки тянуло вкусным дымком и первыми проталинами. Доктор выпила кипятка вприкуску с сахаром и почувствовала себя на все сто. Тамара уже принимала роды у худощавой малолетки, умудрившейся осчастливить инвалида прямо в госпитале. Ну и ладно, пусть растет пополнение, мужает, встает на выкошенные войной места. Ася трепыхалась с пожилой роженицей, махала той перед носом нашатырем, прикладывала зачем-то тряпицы – неуч, что с нее взять. Надо не жалеть, а помогать. Тряпками дырку не заткнешь.
Впопыхах улепетывая из горящего Мелитополя, Инесса затолкала сестренку в вагон, увезла вместе с детьми, мешочком гречи и отварной говядиной. Привычка отвечать за младшую сыграла свою роль, и в консерватории очень кстати начались каникулы. Теплых вещей они почему-то не прихватили. Казалось, что война ненадолго, что пройдет три-четыре месяца и все встанет на свои места, Красная армия выгонит Гитлера назад, в Польшу, и семья вернется в свою квартирку. А до осени можно и в теплой кофте походить, незачем тащить с собой пальто. Сейчас эти рассуждения казались анекдотом. Одна дорога продлилась дольше четырех месяцев. В пути приходилось простаивать, пропуская встречные составы с новобранцами, техникой, припасами и продовольствием для фронта, и едущие попутно, с разобранными на винтики станками, рельсами, камерами и злыми инженерами. На станциях давали только хлеб и кипяток. За этим кипятком выстраивались очереди на полдня. Поначалу Инесса боялась, что поезд уйдет без нее, потом привыкла и бестрепетно простаивала часами, слушая слезливые и гневные сплетни. Разумеется, она прихватила с собой сверток с остатками фамильных драгоценностей и собственными небогатыми приобретениями. Взяла не для того, чтобы бахвалиться, и не от жадности, а чтобы в случае нужды поменять в дороге на еду или лекарства. Эта предусмотрительность не пригодилась: какой-то эшелон скинул на рельсы связку тулупов и валенок, другой – пять мешков крупы. Так и добрались до Акмолинска аж в начале ноября. Лев встретил их и всплеснул руками:
– Ты что, не могла написать, что Аська с тобой? Я ее разыскиваю по всему Ленинграду, письма пишу. Там же блокада! Эх ты…
– Ой, прости, даже в голову не пришло, что ты не в курсе. – Инесса покраснела от досады. – Но, постой, неужто я и в самом деле не упомянула, что она с нами?