Жирандоль

– Вы для их не граждане, а враги, – не согласился прыщавый, – а врагам места нет.
– А вы, значит, не враги, – усач обиделся.
– Мы – ты и я – не враги, мы оступившиеся, несознательные, а их благородия – форменные враги. – У прыщавого имелась своя собственная философия.
Его поддержали мичман и грузинский князь:
– М-да, м-да, все дело не в мировоззрении, а в титулах.
Общество помолчало, соглашаясь.
– А может, дело не в титулах, а в деньгах? – прямо спросил Аркадий. – Красной власти денег не хватает, их надо забрать у кого-то? А титулы вовсе ни при чем.
– Ну, господин капитан, здесь я готов с вами поспорить. – Шевелев встал, попытался пройти до окна, наступил на чью-то ногу, ойкнул и вернулся на свой ящик. – Мы были пайщиками табачного завода «Лаферм», завод, как вам известно, национализирован. Сначала нам обещали сохранить рабочие места, зарплату, квартиры. Я поверил, продолжал трудиться, отчет держал перед коммунистами, исправно ревизировал вверенное имущество. И что? Намедни ко мне в контору ввалилась свора, обозвала подлыми прозвищами и взашей вытолкала из конторы, приволокла в Кресты. Дескать, я укрываю народное имущество. Во-первых, касательно народного – это большой вопрос. Во-вторых, и хотел бы укрывать, да нечего. Сырья нет, мощности простаивают. Вот и ответ на вопрос: почему прибыли упали. Красным нужны деньги. А их надо заработать. Не могут заработать – значит, надо отнять, – он говорил рассудительно, без истерики, но глаза метались по темным углам, перескакивали с одного заросшего лица на другое, будто спрашивали, как им дальше быть.
– Так в чем поспорить-то? – уточнил Аркадий.
– Ах, поспорить… Не деньги им нужны, а классового недруга изжить, растоптать, лишить чести и достоинства.
– И как вы поступите, граф? Пожертвуете честью и достоинством? – Князь Гудиашвили смотрел оценивающе, как будто что-то взвешивал.
– Конечно, пожертвую. – Иннокентий Карпович скривился, как от зубной боли. – Графиня беременна, долго не могла зачать, а тут бог послал. Я не могу ее оставить. И дочке двенадцать лет. Им опека требуется.
– То есть вы подпишете все, что предложат, лишь бы отпустили? Пусть на ваше место другого посадят?
– Кого другого? Уже никого не осталось. – Граф развел руками. – Все умные давно гуляют по Европе. Я просто подпишу все бумаги, которые попросят, лишь бы вернуться к семье. Отрекусь от титула, от имени, от особняка. А драгоценности у нас до этого украли.
– Наверняка ваши богатенькие партнеры что-нибудь припрятали. Об этом тоже напишете? – Гарри метко определил слабое место в тактике Шевелева.
– А? О чем? Я ничего не знаю… Я могу говорить только за себя.
– Вот потому тебя сюды и закрыли, – развеселился усач, – чтобы память-то освежить. А имя твое им на хрен не нужно.
– Увы и ах, граф, коммунистам ни имя, ни достоинство дворянские не нужны, – Аркадий сатанински засмеялся и стал похож на Мефистофеля. – А денег у вас нет… И у меня нет.
– У меня жена беременная есть. А прислуги нет. И денег нет, тут вы правы. Мой долг – заботиться о семье.
– Успокойтесь, граф, вам не к лицу, – одернул его князь, – не все упирается в деньги. Есть еще гордость, честь и достоинство дворянина.
– Не согласен с вами, ваше сиятельство. – Свидерский подошел к ведру, брезгливо взял двумя пальцами оловянную кружку, зачерпнул воды, долго смотрел на нее, прежде чем решился попить. – Все и всегда упирается в деньги. Было бы у России больше денег на войну, мы бы не проиграли. А выйди мы победителями, то никакой революции не случилось бы. Деньги правят миром.
– «Сатана там правит бал, там правит бал», – приятным баритоном пропел Гарри.
– Не смейтесь, так и есть, – горячился мичман. – Размер контрибуции с лихвой покрыл бы расходы, казна бы пополнилась, народ насытился.
– Дорогой мой господин. – Шевелев забыл имена, хотя ему и представились при заселении. – Если бы все деньги, пущенные на эту распроклятую войну, государь император отдал в промышленность, то голодных в империи вообще не осталось бы. Знаете, сколько заводов можно построить? Сколько рабочих мест? Сколько полей возделать? Урожая собрать?
 
– И со всеми этими заводами и урожаями нас завоевала бы любая маленькая держава, – закончил за него Аркадий.
– А зачем ей нас воевать? Нельзя разве всем миром пустить деньги на… мирные дела?
– Нельзя, – коротко отрезал Свидерский, – так не бывает. Кто слаб, того едят.
– Кто богат, тот не слаб, – подал голос князь, – богатый слабым не бывает. Граф рассуждает как промышленник, а вы, господа, военные, у вас своя правда.
– И все равно все сводится к деньгам. – Молчавший до того усач азартно хлопнул в ладоши. – Ну-ка, спойте еще разок про сатану, вашблагородь, дюже понравилось, как поете.
– У меня семья музыкальная, брат без пяти минут профессор музыки. – Аркадий стеснительно потупился и запел. Гудиашвили со Свидерским подхватили куплеты из оперы Гуно.
 
 
В угожденье богу злата
 
Край на край встает войной;
 
И людская кровь рекой
 
По клинку течет булата!
 
 
 
Люди гибнут за металл,
 
Люди гибнут за металл! [26]
 
 
День закончился умиротворенно. Каждый верил, что завтра его судьба решится благополучным избавлением из застенков, что комиссары во всем разберутся, отпустят по домам. Кому хочется заниматься рутиной, когда надо строить новую страну?
Назавтра в соседней камере заключенные на пали на конвоиров, двух покалечили, а одного убили. Начальник тюрьмы приказал вывести всех во двор. Неожиданное сентябрьское солнце на минутку выглянуло из-за туч, оптимистично подмигнуло, мол, и не такое видели. Ветерок принес запах Невы, пьяно ударивший в голову после вонючей каталажки. Перед строем всклокоченных, заспанных или равнодушных арестантов стояли, переминаясь, два красных командира в формах со споротыми погонами и еще двое в штатском с бумагами в руках. Военные придирчиво разглядывали контингент, особенно присматривались к мундирам.
Штатские ковырялись в бумагах, показывали какие-то листы военным. Четверть часа прошла в напряженном молчании, потом по рядам пошли смешки, бормотание и провокативные окрики. Тогда один из командиров постарше, со строгим лицом школьного учителя сделал шаг вперед:
– Граждане заключенные. Если среди вас есть кадровые офицеры и просто опытные бойцы, готовые перейти на сторону справедливой советской власти и сражаться на фронте в рядах Красной армии, прошу выйти и встать слева от меня. Товарищ Ровенев сверит вас по спискам. – Он показал рукой на молоденького гражданского в пиджаке и косоворотке.
Кто-то закашлял, несколько неуклюжих вопросов повисли в воздухе. Наконец первый доброволец, печатая шаг, прошел на указанное место.
– Фамилия? Воинский чин? – спросил Ровенев.
– Поручик Игнатьев, пехота.
Второй штатский подбежал к поручику, начал что-то выспрашивать и записывать.
– Рядовой ополченец Кузьма Колобродь. – Из шеренги вышел здоровенный мужик с окладистой русой бородой.
– Пойдем, Кузьма, за что тебя арестовали?
– За дебош, выпили чутка с братухами, не пондравился нам половой, поучили малость. – Колобродь повел могучими плечами, как будто стряхивал не понравившееся воспоминание.
– Сойдешь, Кузьма, винтовку держать умеешь?
– А як же? Немца знатно гонял по Угорщине. – Он встал рядом с Игнатьевым.
За ними потянулись третий, пятый. Вот уже десяток добровольцев стояли слева от командира. Довольный Ровенев разрумянился, бегал от одного к другому, ронял и подбирал листки, всем видом показывая свою значимость.
Аркадий дернул за рукав Свидерского:
– Ну и мы пойдем, а?
– Побойтесь бога, капитан.