Слуги Государевы. Курьер из Стамбула
— Раз к Кексгольму идем, свидимся вестимо, — и Зайцеву, — догоняй, чертяка.
Епифан поклонился степенно:
— Уж прощайте, барин, — и, по-крестьянски наподдав лошади пятками, отправился вслед за сотником.
Смеясь, Веселовский помахал рукой на прощание.
Партию капитана Бранта, что к Велиокам отправлена была, выследили. Мало, что солдат один дезертировал да казачьи разъезды все по округе рыскали. Вот и наткнулись.
Сентября 20-го русские двумя отрядами выступили к уничтожению Бранта. Подполковник Костюрин Ингерманландского драгунского с сотней своих гренадер конных, гусар да казаков по полторы сотни, обошел партию шведскую справа. Через реку Велиоки вброд переправился и к атакованию с тылу изготовился.
Тем временем Божич, подполковник гусарский, с полусотней своей и двумястами конными гренадерами к речке той же приблизился, прям супротив поста шведского на берег вышел. По берегу разъезжали да по неприятелю стреляли.
Брант решил Бога не испытывать и ретироваться попытался по дороге фридрихсгамской. Маневр шведский заметив, гусары стремительно переправились через речку и, не давая в лесу укрыться, атаковали.
Партия капитана Бранта, на мелкие части разделившись, в бега подалась. Драгуны-то еще как-то исхитрились оторваться, а вот куда инфантерии деться? Гусары 60 человек побили, да столько ж отряд Костюрина положил, с тылу встретив. В плен взяли тридцать девять человек с двумя поручиками, тремя унтер-офицерами и одним капралом. За остальными, которые разбежались, команда была послана, однако понеже лес там весьма густой был и болота множественные непроходимые имелись, найти никого не смогли. Казаки ж пробрались далее всех в неприятельские границы. Привели еще четырех пленных и, сказывали, — нескольких побили. Сверх того много скота рогатого и овец было взято в добычу. У крестьян отняли.
«С нашей же стороны при всем этом случае токмо убит один казак, а ранено гусар 1, казак 1, да казачьих лошадей 5, и можно истинно сказать, что наши гусары при том весьма храбро поступили…»
Возвращение в шведский лагерь разгромленной партии у одних вызвало приступ уныния, другие, наоборот, озлобились. Действий требовали решительных. Положение войск стоящих лишь ухудшалось. Болезни заразные, галерный флот опустошавшие, теперь на берег перекинулись. Причины их были понятны — пища из сухарей, гороха и дурной салаки, теснота и неудобство размещения, сырость и холод от дождей непрерывных, порой со снегом мокрым. Вот и начались горячки жестокие, от которых люди скоропостижно и во множестве умирали.
Недовольство стоянием бессмысленным попытался выразить один помещик местный, ныне при армии состоявший, капитан Левинг. Ему хороши были известны местности отсель и до самого Выборга. Пытался уверить главнокомандующего:
— Ежели взять 2000 человек охотников, то я, непогодой воспользовавшись, проберусь с ними тропами тайными, мне знакомыми, в обход лагеря русского, прямо к Выборгу. Озеро преодолеем, ночью взберемся на валы и без кровопролития всей крепостью овладеем.
Отмахнулся Левенгаупт от назойливого офицера. Адъютантам приказал:
— Более к моей особе не допускать!
Отказом своим выслушать доводы разумные главнокомандующий лишь усилил недовольство в войсках. Ждал, ох как ждал Левенгаупт известий из Петербурга. А их-то и не было.
Правительница всей России Анна Леопольдовна властью наслаждалась и романом бурным с посланником саксонским. Красавец граф Линар занимал ее сердце и голову. Поклонник пылкий да дипломат ловкий пытался обратить внимание Ее Высочества на брожение в казармах гвардейских. Но не слушала Анна Леопольдовна:
— Ах, милый граф, это все в прошлом. Гвардейцы против герцога Бирона бунтовать хотели, меня ж на престол возвели, я их лишь милостями жаловала. А потом пусть супруг мой, Принц Антон, делами семи упражняется. Он же генералиссимус российский и подполковник гвардии.
Упоминание о муже вызывало ревность острую у посланника саксонского, и он прекращал беседу неприятную.
— А коль не справится супруг мой, — торжествующе продолжала Правительница, по-женски любуясь страданиями ревностными, — отзовем из отставки графа Миниха славного. Он-то быстро приструнит всех недовольных.
Возвращение Миниха никак не входило в планы двора венского, верным вассалом коего был и саксонский посланник. Более на тему опасную Линар не решался заговаривать.
Ничего не выходило у заговорщиков. Инквизиции тайной генерала Ушакова боялись. Чувствовали себя волками, со всех сторон обложенными. Шетарди, посланник французский, нос боялся из дома показать. Лишь в окно посмотрит — все мужики подозрительные торчат бессменно прям напротив.
— Занесло ж меня, Пресвятая Богоматерь, — молился истово, — помоги и сохрани.
Полки гвардейские тож в смятении пребывали. Подвыпив, угрозы фамилии правящей выкрикивали. Только, случалось, исчезали не в меру шумные бузотеры. Куда девались — можно было лишь догадываться. Неспокойно было в столице.
Пекка Ярвинен чудом выбрался из горящего Вильманстранда. Да не один. Того парня с Руоколакса, что накануне боя с расспросами приставал, на себе вытащил. Когда ядро русское угодило прям в толпу солдат финских, расшвыряло всех в разные стороны. Очнулся Пекка от контузии тяжелой, а бой-то уж затих. Вокруг товарищи побитые, русских не видать, лишь голоса громкие слышны. Пошевелил руками и ногами, голову потрогал. В крови, но цела. И ран на теле не видно. Попытался приподняться, голова закружилась, но встать смог. Не упал. В ушах звенело, мутило сильно. Огляделся по сторонам. Русских все не было, но голоса приближались.
«Уходить надо», — подумал и стон чей-то услышал. Оглянулся. Смотрел на него умоляюще Тимо Нурминен. Придавило его телами двух солдат их полка Саволакского. Оттого и жив остался. Лишь в руку ранило.
Сам шатаясь, оттащил Пекка покойных в сторону, освободил земляка от тяжести. Сил даже говорить не было, знаками показал — уходить надо.
Так держась друг за дружку, то ползком, то на ноги поднимаясь, добрались солдаты до берега озера Сайменского. Путь тот показался Пекке бесконечным. Ну, да повезло им. Раз нарвались на русских. Упасть успели, мертвыми притворились. Мундирами рваными, порохом прожженными, кровью своей да чужой измазанными, они от мертвецов ничем не отличались. Вот и пронесло. Правда, один гренадер русский, мимо пробегая, ткнул-таки багинетом ржавым Пекку. Зубы стиснул парень от боли, не шевельнулся. Не выдал себя. Так и добрались до берега. И здесь Господь хранил. Лодка нашлась утлая, но на плаву державшаяся. Помог Пекка обессиленному Тимо, через борт перевалил его, из последних сил вытолкнул лодку, и сам на дно рухнул. До темноты самой лежали без движения. Пару раз пули просвистели над ними. Видно, заметил кто-то с берега, стрельнул наугад. Не попали. Лодка медленно двигалась куда-то. Лишь когда стемнело, выглянул Пекка осторожно. Отнесло их довольно далеко от берега. Вильманстранд чернел дымами вдалеке, пожарами отражаясь на глади озерной. Пекка весло нащупал. Сел, от боли морщась. Грести начал потихоньку. К утру до берега противоположного добрались. А дальше лесами к деревеньке вышли. Крестьяне приютили, раны перевязали, покормили. Отсыпались два дня друзья на сеновале. А на третий день весть принесли, что русские сожгли Вильманстранд дотла, а сами отступили туда, откуда пришли.
— Что будем делать, Ярвинен? — руку раненую лелея, на весу другой поддерживая, спросил молодой Нурминен.
— Не знаю. — Помолчав, ответил Пекка. У него, багинетом проткнутый, бок болел и гноился. — Второй батальон наш неподалеку от Фридрихгама стоял. Но нам не дойти туда. — Подумав еще немного, добавил:
— Пойдем домой, Нурминен. Отвоевались мы.
Недели две добирались солдаты до родного Руколакса. Шли дорогами лесными, обочинами, стараясь ближе к лесу держаться. По сторонам озирались. Заслышав стук копыт, прятались. Не хотелось ни шведов встретить, ни русских. Одни за дезертиров примут, повесить могут, другие в плен заберут. Из оружия, кроме ножей, ничего и не было. Только много ли ими навоюешь, коли оба раненные.