Слуги Государевы. Курьер из Стамбула

— Но если бы мы смели надеяться, что желания наши удостоятся милостивого внимания Вашего Королевского Величества, то мы просили бы Ваше Королевское Величество остаться в центре государства, чтобы постоянно можно было совещаться с Вашим Величеством обо всем, касающимся военных операций. — Гилленборг закончил и низко склонился перед остановившимся Королем.
«Вот это умозаключение…», — с восхищением подумал Левенгаупт и также склонился перед Фредериком.
«А зачем мне, действительно, командовать армией? — подумал Король, который успел уже загореться, успел и остыть, подумав, что он погорячился. — Лучше остаться с детьми, тем более, что Гилленборг выполнил свое обещание и провел через риксдаг утверждение им титула графов Гессенштейн».
Дорога на Выборг была забита военными. Видно, дело затевалось серьезное. Мерно шагала пехота — новгородцы, апшеронцы и ростовцы, пылила поэскадронно кавалерия, катились пушки, на двуколках примостилась артиллерийская прислуга, со свистом проносились казачьи разъезды, невозмутимо, с азиатским спокойствием, лишь кося в стороны рысьими глазами, ехали дети степей — калмыки. На них с беспокойством посматривали даже бывалые солдаты. В пестрых халатах, остроконечных звериных шапках, с луками и копьями, кочевники внушали страх.
Жива, жива была память людская по татарам, а калмыки, на первый взгляд, сильно их напоминали. Немногие знали, что калмыки давно и верно служат российскому престолу, а в последнюю войну храбро и беззаветно, плечом к плечу с казаками, отчаянно бились с татарвой и ногаями.
Дорогой скучать не пришлось. Здесь, среди полковых обозов, среди скопления людей в мундирах, Веселовской чувствовал себя, как рыба в воде. Отвык он от армейских переходов, забыл в оренбургской глуши, где каждый солдат или казак на вес золота, что такое армия. В шуме движения, в скрипе колес, топоте сотен копыт, ржанье лошадей, в походных песнях неутомимой русской пехоты чувствовалось единство армии, ее мощь, ее непобедимость. Все здесь было родным и знакомым. Так, с растагами, с ночлегами под звездным летним небом Карелии, незаметно пролетели несколько дней, что добирался Веселовский до Выборга. Там справился в канцелярии обер-коменданта Шипова, где его полк, а заодно и Астраханский пехотный. Надо ж было увидеть Манштейна, поблагодарить. Сдержал-таки слово старый знакомец!
Корпус генерала Кейта, куда шли все полки, расположился лагерем в нескольких верстах западнее Выборга. Поближе к шведской границе. Каждый полк размещался отдельным лагерем, хотя, скорее, это все напоминало не временное жилище, а целую слободу. Стояли избы для штаба, для полковой канцелярии, для обер-офицеров, для штаб-офицеров, это все по знаменной линии, а дальше тянулись эскадронные и ротные линии из землянок обрубленных, то есть бревнами внутри обнесенными, с обустроенными лазаретными избами, конюшнями, банями, кузнями и погребами.
«Видимо, давно уже стоят, — подумал Веселовский, — раз вместо палаток успели так много и изб, и землянок теплых построить да обострожиться. Знать, заранее о зиме думают. Молодцы, что сани летом готовят».
Полковник Каркатель, командир Ямбургских драгун, принял Веселовского радушно. Худой и высокий, как журавль, он вышагивал по полковому лагерю, внимательно осматривая постройки да порядок в эскадронных хозяйствах. Где-то замечания делал, кого-то хвалил за радение, ругал за леность, но ничего не ускользало от внимательного и зоркого ока начальника. Видно было, что службу полковник знает и любит, а также печется и о солдате, и о конях, верных боевых друзьях драгун.
Веселовский встал на его пути, представился, держа коня в поводу. Каркатель внимательно осмотрел капитана, хмыкнул и приказал:
— Васильев, — это денщику предназначалось, — возьми коня у капитана. А вас, — Веселовскому, — прошу прогуляться со мной, на ходу и полк весь посмотрите, и о себе мне расскажете, а я буду думать пока, куда мне сподручнее применить офицера нового.
Так и двинулись дальше. Веселовский рассказал о службе в Вятском полку, о войне, о том, как командирован был в Оренбургскую экспедицию, об усмирении башкирцев и о приказе вернуться сюда, в армию. Каркатель почти не перебивал, лишь изредка задавал вопросы. Тем временем они дошли уже почти до конца лагеря.
 
— Хорошо, капитан. Я доволен тем, что услышал. И позволь последний вопрос. Не ты ли вместе с Манштейном, адъютантом бывшим Миниховым, что ныне командует астраханцами, отличился при взятии турецкой башни на Перекопе?
— Я, господин полковник, — Веселовский опустил голову. Не любил он, когда вдруг начинали его расспрашивать о его геройстве. Не считал он это таковым. То была обычная работа, дело, которое могло потом стать славным, а могло и бесславием закончиться, как те блуждания в степи, что тоже имели место.
— Не опускай голову, капитан. Гордись! Славное тогда было дело. Про вас вся армия слыхала и гордилась. Молодцы, — Каркатель стоял напротив и весело смотрел на Веселовского.
— Вот моя рука, — протянул, обменялись крепким рукопожатием, — рад, чрезвычайно рад, капитан, видеть вас среди офицеров моего полка. Пойдем, я покажу тебе третью роту. Ее примешь. Знаю, что не подведешь. Как твое впечатление от нашего лагеря? Что скажешь? Как обустроились?
— Замечательно, господин полковник. Чувствуется рука опытного командира.
— Спасибо, капитан, — было видно, как приятно Каркателю. — Одна беда — не можем никак пока хлеб печь приспособить. В Систербек [27] муку возим, там и печем.
У мастеровых заводских. А за обустройство ладное генерал Кейт объявил в уважение общих трудов наших великую благодарность всем чинам полка.
— Заслужено, господин полковник. А вам, случаем, неведомо, где может квартировать Астраханский пехотный?
— Манштейна ищешь?
— Да надо бы повидаться.
— Да рядом! Вона, за тем лесочком, — полковник указал направление, — деревня чухонская Кананоя, там штаб корпуса стоит, а чуть подале, в сторону границы, да левее, всего менее версты от деревни, лагеря полков пехотных начинаются. Там астраханцы и стоят. Как раз промеж Ингерманландского и Невского полков их лагерь будет. Ну вот и пришли. — Навстречу Каркателю спешил поручик. Командир махнул рукой, отменяя доклад. — Вот, познакомьтесь, капитан Веселовский, Алексей Иванович, новый командир роты. А это поручик Степан Караваев. — Офицеры поздоровались. — Расскажи и покажи все ротному командиру, поручик. Он офицер бывалый. И войну турецкую прошел, и мятежников усмирял в степях башкирских. А роте опытная рука ох как нужна. Рекрутов необученных много, — пояснил, — да конский состав только получили. Всех и сразу учить надобно. Давай, капитан. Поспешай. Не сей день, так завтрашний — война!
— Это точно? Вы уверены? — переспросил Веселовский.
— А зачем, капитан, нас сюда стягивают? Зачем лагеря так добротно строим? Зачем полков идет сюда множество? Сам видел, небось, дорогой. Коли на травы коней мы выводили, так палатками обошлись бы. Вот увидишь, скоро пойдем туда, — махнул рукой, — на запад. Ну, давай, обустраивайся, принимай роту. Поручик все покажет. А вечерком можешь и Манштейна навестить. Не возражаю.
Так и был принят капитан Веселовский в новую полковую семью.
Ранним утром 28-го июля 1741 года под грохот барабанов на площади перед королевским дворцом был зачитан указ:
— Мы, Фредерик, Божьей милостью Король Шведский, Готский и Венденский, и прочая и прочая и прочая, Ландграф Гессенский, и прочая, и прочая, и прочая. Объявляем сим всем Нашим верным подданным, каким образом Мы, вследствие многих обид, нанесенных в разное время Нам, государству Нашему и подданным Нашим Русским Двором…, для благосостояния и безопасности нашей, государства Нашего и верных Наших подданных находимся вынужденными, воззвав ко всеблагому Богу о помощи, взяться за оружие и объявить сим во всенародное известие, что Нами объявлена война против ныне царствующего Русского Царя…