Слуги Государевы. Курьер из Стамбула
— Ты прав, Манштейн! Ты тысячу раз прав! Я еду к герцогу и постараюсь его уговорить. Это все происки старой венской лисы Остермана. Ты прав, Манштейн. Еду. Миниха никто не остановит! — уже в дверях раздавался голос фельдмаршала.
Манштейн тяжело опустился на стул.
— Кажется, удалось его убедить. Теперь главное, чтоб он смог убедить Императрицу и Бирона. Только так можно спасти Веселовского. — Почему-то Манштейну были абсолютно безразличны судьбы Кутлера и Лесавецкого.
Визиты Миниха удались. Своим напором, своей энергией, пылом неудержимым он убедил сначала Бирона, затем, подготовив новый указ, он вломился и к самой Анне Иоанновне. Миниху повезло — Императрица была настроена благодушно. Прогромыхав подковами ботфорт и шпагой салют учинив, фельдмаршал начал прямо с порога.
— Матушка! Нужно срочно заняться нашими северными границами. Бестужев докладывает, что шведы скоро начнут. Они перенесли свой сейм на два года раньше. Это значит, что они объявят нам войну. Дай приказ своему старому верному солдату Миниху. Нужно осмотреть границы, крепости Выборгскую и Кексгольмскую, проверить гарнизоны, заслать лазутчиков в шведские пределы. Подлая Вена не дала славе твоего оружия, матушка, перешагнуть через Дунай. Не будет ли она снова искать иной корысти в шведских делах? Если так, то скажи своему верному Миниху: «Ты больше не нужен мне. Ты не нужен больше России. Ты слишком стар Миних, чтоб воевать!» — Фельдмаршал был в ударе, и Императрица восхищенно смотрела на него.
Бирон склонился к ней:
— Анхен, — прошептал он ей на ухо, — Миних прав. Нужно готовиться к войне. Я тоже опасаюсь, чтобы Вена снова не влезла стараниями вице-канцлера и в этот конфликт, а потом погрела руки. Цесарцы любят, когда все оплачивается русской кровью. Сколько мы их уже выручали. И корпус давали против французов, и войну они закончили подло, за нашей спиной. А мы вынуждены были согласиться. Миних прав, Анхен!
— Фельдмаршал! Как мог ты подумать, что твоя Императрица скажет тебе такое. Ты нужен, Христиан Антонович, и мы ценим и любим тебя. Я знаю, как обидно было тебе возвращаться назад, не добив османов. Как я сама устала от этой политики! Поезжай, поезжай к границам. Все осмотри, все приметь и доложи мне.
— Матушка наша, — Миних опустился галантно, насколько позволяла фигура гигантская, на колено и припал к руке, благосклонно протянутой. — Одну просьбу имею. Уважь старика!
— Ох, проси, фельдмаршал, раззадорил ты меня. Молодой себя почувствовала. Проси! Отказа не будет. — Императрица даже разрумянилась и повеселела.
— Ты у нас самая прекрасная и самая молодая, матушка наша!
— Ой-ой, не выдумывай, фельдмаршал! Сама про себя все знаю. Давай, проси, исполню. — Было видно, как понравилась ей лесть солдата старого.
— Матушка, те офицеры, коих ты велела генералу Ушакову передать, ведь мой приказ исполняли. И майора шведского убили по моему приказу. Значит, я должен ответ за них держать. Прикажи меня тогда отдать в лапы Ушакова.
— Ты с ума сошел, фельдмаршал! — Императрица аж засмеялась, вместе с ней засмеялся и Бирон. — Вот рассмешил.
Насмеявшись, она склонилась к все еще колена преклонившему Миниху:
— Ну, говори, не томи, чего хочешь-то?
— Матушка, прикажи отправить их служить в гарнизоны дальние, сибирские, оренбургские. Туда, куда и Макар телят не гонял. Кто про них знать будет? Сибирь, эвон какая большая! В званиях повысим, чтоб не думали они, что это ссылка им за доброе исполнение долга своего солдатского. А когда война грянет со шведами, мы их опять призовем. Каждый крепкий и верный клинок дорог будет.
— Ну хорошо, уговорил, готовь указ, Христиан Антонович, — усмехнулась Анна Иоанновна.
— Так вот он, готов уже, — и Миних протянул ей бумагу.
— Давай уж! — она взяла указ. — Да встань с колен-то, не мальчик уж столь стоять.
— Ради тебя, матушка, готов всю жизнь простоять на коленях, лишь бы любоваться твоей красотой и умом.
— Ладно, ладно, фельдмаршал. Хватит в краску вгонять свою Государыню, — Анна Иоанновна взяла перо и быстро начертала: «Апробуетца. Анна». — Ну вот и все. Забирай своих офицеров, Миних. Они действительно нам еще пригодятся, а то Ушаков, он в рвении своем иногда лишку хватает.
— Матушка, — Миних опять преклонил колено и припал к руке Императрицы.
— Ступай, фельдмаршал. Милостью своей я тебя не оставлю. Ибо знаю, что верен и предан мне.
— Иду уже, матушка, — и Миних стремительно поднялся, отступил на несколько шагов, отсалютовал шпагой и, развернувшись, вышел.
Указ Императрицы настиг Вятский полк на марше. На юго-восточной границе страны начались волнения. Воровские казаки с Волги, да просто лихие люди в шайки объединялись и становились бичом истинным для обывателя. Вот и шли драгуны, преодолевая ветер, пургу и снежные заносы, в район Царицына и Астрахани, чтобы гонять и отлавливать разбойников. Шли вдоль старой Белгородской черты, протянувшейся с XVII века от Ахтырки до Тамбова и служившей защитой русских рубежей южных от татарских набегов. Путь их лежал через Белгород на Корочу, Новый Оскол и дальше по татарскому Калмиусскому шляху. Проезжая места эти, Веселовский с тоской думал, что совсем недалеко, всего в двух-трех днях пути лежит Карповка — село тютчевское. Так близко и так недосягаемо оно было теперь для поручика. Отпроситься он не мог. Никто бы и не понял его. После расстрела Тютчева у них уже сменились два командира полка — сначала был князь Даниил Друцкой, коего встретил Веселовский по возвращению из той злополучной поездки в Силезию. Затем три месяца спустя был он уволен по болезни и на его место назначили тоже князя — Константина Кантакузина, из Архангелогородского полка. Но и тот через некоторое время тож был уволен за болезнью и слабостью. Вместо него прибыл полковник Иван Шиллинг. Он и вел полк шляхом старинным в степи волжские. На марше полк нагнал курьер.
Алеша, выполняя волю Ивана Семеновича покойного, ничего не писал Маше о постигшем их семью несчастье. Рассказывал, что полк разбросан по кордонам дальним, общается он с командиром редко, и то лишь по служебной надобности — отсылая рапорта и получая приказы письменные. Даже после расстрела Ивана Семеновича Веселовский не обмолвился об этом. С Михайлой Тютчевым они списались и договорились также молчать до поры до времени, понимая, что все равно официальное известие о казни придет когда-либо в семью.
Тютчев-младший участвовал в кампании 1739 года, остался жив-здоров и находился теперь в Петербурге, куда прибыла вся участвовавшая в войне гвардия. Там начинались торжества шумные.
Командир полка вызвал к себе Веселовского и зачитал указ Императрицы о переводе поручика на Оренбургскую линию со званием капитана.
— Объяснить тебе, поручик, или капитан уже, ничего не могу, — пожал плечами полковник, — может, что сам поймешь. Велено тебе прибыть в распоряжение генерал-поручика князя Урусова, начальника Оренбургской экспедиции. Вот для тебя письмо еще прилагается от адъютанта его сиятельства графа Миниха, подполковника Манштейна. Более задерживать не имею права. Отправляйся к новому месту службы. Прощай, капитан.
Алеша вышел от командира, держа в руках письмо и ничего еще не понимая. На ходу он распечатал его. Манштейн писал: «Ничему не удивляйся и не пытайся разузнать. Делай пока то, что предписано указом Государыни нашей. Путь до Оренбурга долгий. У тебя есть время. Можешь заехать туда, куда сам ведаешь. Там поступишь, как сердце велит. Ты едешь в распоряжение князя Урусова. Где он находится, точно никто не знает. Оренбургская линия очень большая. Я разыщу потом тебя. Поверь, я не забыл ничего. Твой Манштейн».
— Ну вот и ссылка. Что ж, достойная награда за содеянное, — Веселовский ничему уже не удивлялся. Он прекрасно понял из письма Манштейна, что адъютант сделал все возможное, дабы смягчить наказание. «Наверное, к расстрелу был приговорен, как Иван Семенович, — думал поручик. — Лучше б и действительно расстреляли».