Сон-трава. Истории, которые оживают
– Пиковая дама, выходи, – первой произнесла Марина.
Ничего не происходило.
– Звать нужно три раза, – толкнула она под бок Вику, – Давай, продолжай.
Вика тоже повторила те-же слова. Вдруг на кухне что-то звякнуло. Девчонки вздрогнули, но тут же переведя всё в шутку, похихикали и Вика сказала Кристине :
– Теперь ты.
Кристина повторила заклинание в третий раз.
Ничего не изменилось. Вокруг была тишина, а в тёмном зеркале отражался лишь пустой коридор из горящих свечей.
– Я же говорю сказки, – заявила Света.
И вдруг в ту же секунду пламя свечей начало мерцать и потрескивать. Девчонки замерли, стало немного не по себе, но они по прежнему пытались шутить друг над дружкой и пересмеиваться. Неожиданно в глубине зеркала, в конце светящегося коридора, появился вдруг чёрный силуэт. Он приближался и приближался к краю зеркала, словно шёл по направлению к девочкам. Они прижалась ближе друг к дружке и замерли, объятые страхом.
– Девочки, мне страшно, я не хочу задавать никаких вопросов, давайте закончим всё это, давайте включим свет, – заплакала Вика.
– Нельзя, – огрызнулась Марина, – Хочешь, чтобы она осталась тут? Она должна сама уйти, после того, как мы попросим.
– А если она не захочет уходить?
– Давайте лучше вопросы задавать, – прошептала Марина.
Но никто не хотел этого делать, все были слишком напуганы.
Вика вдруг резким движением перевернула зеркало и вскочила:
– Я не хочу больше! Хватит, я ухожу.
И с этими словами она включила свет.
– Я пошла домой. Кто со мной?
Девочки засобирались. Света принялась убирать с пола свечи и зеркало, пока не пришли родители. Собрав свечи, она пошла с ними в бабушкину комнату, как вдруг оттуда раздался визг. Девчонки рванули туда :
– Что случилось?
– Там, – прошептала Света, и показала пальцем на окно.
Там, в темноте, светились два зелёных глаза… Девчонки закричали от страха, а глаза медленно растаяли в воздухе. Надо сказать, что жила Света на двенадцатом этаже и это не могли быть какие-то шутники из числа прохожих или отражение витрин.
– Ну всё, мы пошли, зачем только мы это всё затеяли, – сказали девчонки, немного придя в себя и наскоро одевшись, вышли из квартиры. Они спустились на лифте на первый этаж. Всех трясло. Пройдя через арку они перешли два двора, тут надо было расходиться в разные стороны. Кристина жила тут же, в пятиэтажке. Вике нужно было пройти через подземку и потом уже она оказывалась возле своей девятижтажки. А Марине идти было дальше всех, сначала через двор, затем небольшую посадку, а уж потом только была её пятиэтажка, стоявшая на самом берегу небольшого пруда. Девочки распрощались и побежали по домам.
Наутро, в школе разнеслась весть, что пропала девочка из их школы. Это оказалась Марина. До дома она так и не дошла и родители искали её всю ночь по всей округе. Обращались в милицию, но там сказали, что пока прошло недостаточно времени, чтобы начинать поиски. Света, Кристина и Вика увиделись на перемене в коридоре. Всем было жутко и они не могли думать об уроках, а вспоминали то, что они сделали вчера, чувствуя, что это послужило причиной исчезновения Марины. Рассказать родителям об этом они боялись. Да и вряд ли те поверили бы им. Скорее всего точно так же, как и они сами вчера, приняли бы всё за сказки.
Марину нашли на третьи сутки, за городом, в лесу. Как она туда попала, она не могла объяснить, и вообще была не в себе, то смеялась, то плакала, взгляд был блуждающим, то и дело она принималась страшно кричать, смотреть на неё было жутко. Психологи и педиатры так и не смогли привести её в себя и Марина попала в психушку, где через два месяца скончалась в палате ночью. Официальная версия была инфаркт миокарда. Инфаркт у девочки пятнадцати лет. Смерть Марины осталась загадкой, как и то, как она оказалась в лесу. Остальные участники истории живы и здоровы, имеют семьи, но до сих пор помнят то, что произошло с ними тем вечером и не шутят больше с потусторонним миром.
Икотница
Ехал мужик один и ночь его в пути застала, страшно на дороге, разбойники в тех краях водились, и видит вдруг, изба стоит прямо посреди леса, огонёчек в окне светится, вот и попросился он на ночлег в ту избу. А в той избушке старуха жила, такая старая, что и не скажешь сколь ей лет. Накормила она мужика с дороги, да разговор повели, что да как. И зашла у них речь о чудесах всяких, старуха-то и поведала мужику вот какую историю.
В селе одном помещик жил. И была у него дочь, такая язва, что не сыскать такой второй. На работников отцу доносила, неправду говорила, а тех плетью наказывали за того, чего те не делали. С малых лет сердце у ей злое было, что ей в руки не попадёт, тому конец. Живая ль душа, иль вещь какая. Цыплят руками душила, утят ногами топтала, на мать-отца кричала, а уж дворовый люд и вовсе за людей не признавала. А мать с отцом лишь посмеиваются:
– Ай да, Лизавета, ай да озорница!
Ни за что её не наказывали, сроду она прута не знала, баловали её и холили, ну и вырастили её злыдня злыдней. Её и сватать-то никто не хотел, хоть и давал отец за ей богато приданое. Кому такая жена нужна? Она ведь со свету сживёт! А время идёт, Лизавете уж двадцатый год пошёл, она в девках сидит. Скоро и в перестарки уж запишут. От такого, значит, положенья, помещичья дочь совсем с цепи сорвалась, лютует, спасу от её никому нет.
И вот в один день, на ранней заре, лишь только первые петухи пропели, проснулся весь двор от того, что вопит кто-то страшным голосом. Вроде как по-собачьи, а не собака. После завыл, как вон волки на луну зимой воют. Аж мурашки по коже у всех пробежали. Что такое? Высыпали работники во двор, а там вот что творится – посреди двора в одной ночной рубахе сидит на корточках Лизавета, волосы распущенные во все стороны торчат, путанные-перепутанные, лицо белое, под цвет рубахи, глаза дикие, рот оскалила, и лает. А помещик с супругою вкруг неё пляшут, пытаются в дом затащить, да не могут близко подойти, кидается она на них.
Встали люди как вкопанные, глядят на неё, крестятся, а она обвела всех мутным взглядом, и как закричит снова, да только теперь уж по петушиному. Попятились бабы да мужики, спрятались в свой угол, оттудось подглядывают. Кое-как уволокли хозяева дочь свою в хоромы. Да только и оттуда слыхать было, как Лизавета то кукарекает, то квакает, то хохочет, то ревёт. День проходит, другой, а всё по прежнему. На помещике и его жене лица нет. Они уж из города дохтура вызвали, осмотрел он Лизавету и велел давать ей настойку каку-то да порошок глотать. Да только не было толку от тех снадобий.
Тогда велел помещик знахарей созвать, которые в окрестных деревнях живут. Нашли таких. Один как приехал, сразу с порога и сказал, мол, икотка к ей пристала. Очертил он круг кочергой и говорит Лизавете:
– А ну, вставай в круг.
А та не может. Стоит и глядит зло на знахаря того. Тогда тот красный платок взял да на голову ей накинул, запрыгала Лизавета, не своим голосом закричала, сорвала с себя платок да кинула вон, вынул тогда знахарь из сумы своей воды крещенской да плеснул Лизавете в лицо, осела она на пол, осунулась вся, притихла. А знахарь родителям и говорит:
– Кого она обидела крепко? Вспоминайте.
Те и не знают, что сказать. Девка-то их чисто чёрт, всем от неё зло, как тут упомнишь все её проказы, да и то дело – родители те проказы и не считали за зло, так, озорство одно вроде. Молчат, значит. Ну знахарь им и говорит снова:
– Напоил кто-то девку вашу квасом, с тем квасом и икотку ей подсадил, оттого она и лает, и кричит.
– Что за икотка? – спрашивают те.
– Порча такая, – знахарь отвечает, – На плесени её колдун вырастил, а после в квас добавил, да выпить дал. Попробую я лечить вашу дочь, да только не знаю будет ли толк.