Сон-трава. Истории, которые оживают
Подбежала тут баба Паня к образу Богородицы, тёмному от времени, перед которым всю свою жизнь она молилась, схватила его, на колени упала, да начала молить Матушку, чтобы хоть внучек её да деток малых огонь не тронул, она сама-то хорошо уже пожила, а они и жизни ещё не видали.
Плачет баба Паня, молится, а дым такой кругом, что не видно уже ничего. В задней-то комнате уже вовсю огонь пляшет. Жарко кругом, мочи нет. Слезы из глаз текут. Дым едкий горло раздирает. Вдруг затрещало что-то, стены в задней повалились и потеряли они все сознание. Что дальше было не помнят.
А было вот что. Увидал люд сельский, что бабы Панина изба пламенем объята и кинулся на помощь. Прибежал, а близко уже и не подойти, такой жар пышет. Пока к колодцу за водой бросились, пока что, слышат страшный треск – стены в задней избе повалились.
И тут чудо произошло – со звёздного, чистого неба хлынул дождь. Да такой силы невиданной, что бил по лицу, по телу наотмашь, хлестал сначала струями, а после такими потоками полил, будто вся река из берегов вышла и могучей волной обрушилась на село. Такого ливня не видела ещё молодёжь, а старики лишь крестились, склонив головы.
И как только чуть огонь спал, побежали мужики в избу и видят – лежат посреди передней избы баба Паня с внуками да правнуками. Всё кругом обгорело дочерна, а вокруг них пятачок нетронутый… Пламя будто наткнулось на стену невидимую и не смогло пройти дальше, даже половички в пятачке том лежали целёхонькие, лишь бахромка по краешку обгорела. А на досках пола ровно круг кто очертил чёткой, красной линией.
Схватили мужики бабу Паню да девушек, выволокли с пожарища под дождь, и не чаяли уже, что те живы. Но как только дождь их омыл, пришли они в чувство. Огляделись, зарыдали, и не верят счастью своему, что живы, неужели такое возможно? А баба Паня так и сжимает в руках икону свою – образ Божией Матери Неопалимая Купина.
Обнимают их люди, утешают, всех по домам развели, обогрели, одели.
И вот что узналось опосля. Муж Марьюшкин ни в какой город не поехал, а решил таким образом за женой проследить. Уверен он был, что она к полюбовнику, им выдуманному, пойдёт. Видит, и вправду жена куда-то собралась. Да ещё и ребятишек с собою взяла.
Отследил до самого дома бабы Пани.
– Ага, – думает, – Детей бабке оставит, а сама гулять пойдёт.
И откуда мысли такие были в его голове?
И вот ведь что он удумал. Как уснули все в доме да притихли, заколотил он дверь, избу соломой обложил, да и поджёг. Пламя разом вспыхнуло. А ирод проклятый убежал оттуда.
Да не рассчитал. Увидела его молодёжь, что по деревне гуляла. А после и пожар учуяли. На следующий же день взяли его под суд, в город увезли, да там и признался он во всём. Много лет ему дали, туда ему и дорога.
А бабе Пане с внучками всем селом новую избу подняли, скарб домашний собрали, да на ноги встать помогли. Все их в деревне любили, люди они были хорошие, беззлобные, к другим ласковые да приветливые.
А спустя время вышли обе внучки замуж, и Дарьюшка, и даже Марьюшка с двумя детьми. Хорошо они зажили, за бабушкой своей смотрели.
А как не стало бабы Пани, так образ этот, что жизнь им спас, забрала к себе Марьюшка и берегла его как великую ценность.
Да вот что ещё не сказала. После пожара-то того ещё одно чудо было. Образ Богородицы, что тёмным был, еле различимым, заиграл вдруг после того дня яркими красками…
Ведьма
Мать спала на полатях, маленький Никитка сопел у матери под боком. Отец ещё вчера уехал по делам в город. Тоня открыла глаза, окончательно проснувшись, и осмотрела избу. Что могло её разбудить? Сквозь сон она услышала какой-то резкий звук, словно хлопнули дверью, да только дверь с вечера запирали, так отец наказывал, мол, когда меня нет, чтобы спать не ложились не заперев дверь.
– Приснилось, чай, – подумала про себя Тоня.
В тот же миг наверху, на чердаке, что-то зашуршало. Тоня поискала глазами кошку, та спала на лавке, свернувшись клубком.
– Ветер шуршит по крыше, – решила Тоня и повернулась на другой бок. И тут по полу проползла длинная чёрная тень – кто-то заглядывал в окно. Тоне стало не по себе.
– Разбудить что ли мамку? Да заругает ещё, скажет взрослая девка, а будишь меня по пустякам. Мать и так уработалась за день. Да ну, ерунда какая-то, мерещится мне, сама себе напридумывала страху.
С этими мыслями Тоня подняла голову и посмотрела в сторону окна, уже заранее зная, что увидит там лишь берёзу, что растёт у них под окнами, её-то ветки и качаются, небось, под ветром и в окно «заглядывают». Но тут девушку окатило холодом – в окне было лицо бабки Таисьи, которую похоронили на прошлой неделе. Глаза бабки, злые и жёлтые, как у совы, смотрели прямо на Тоню, застывшую от страха на полатях.
– Господи, помилуй, – прошептала девушка, – Пресвятая Богородица, помоги…
Глаза в окне блеснули злобно и пропали. Лишь ветви берёз, длинные и тонкие, колыхались под ветром.
Наутро не выспавшаяся Тоня кружила подле матери, не зная как начать разговор. И вот, когда убирали они в хлеву, Тоня решилась:
– Мама, я вчера ночью бабку Таисью видела в окне.
– Да что ты болтаешь, дочка, ведь её уж неделю как в живых-то нет!
– Правда, маменька, видела. Она в избу к нам заглядывала, и прямо на меня смотрела, я чуть со страху не умерла.
– Ох, дочка, – вздохнув ответила мать, вытирая лицо уголком платка, и присаживаясь на ворох соломы в углу, – Не к добру это. При жизни от неё покоя не было и теперь, видать, не успокоилась она. К батюшке надо сходить, что скажет.
Бабка Таисья на селе считалась за ведьму, помирала она тяжело и долго, мужики уж и крышу лазили разбирать, а толку не было. Священника она к себе близко не подпускала, хотя приходил он к ней несколько раз, с попыткой примирить её с Богом и призвать к покаянию, пока не поздно. Но лишь только батюшка входил в избу, бабка Таисья, ещё не видя его, уже чуяла, что он близко и принималась орать нечеловеческим голосом, извиваясь на кровати, как змея, тело её начинало корчиться в судорогах.
– Уберите его! Уберите его! – орала она на всю улицу.
Бабы, толпившиеся в сенцах, испуганно крестились и поспешно выходили на крыльцо. Бабка уже почти месяц не ела и не пила, как она была до сих пор жива, уму непостижимо. Бабы заходили по двое, по трое утром и вечером, чтобы проверить её, поначалу даже пытались накормить, всё ж живой человек, но та грубо отталкивала миски с едой, поставленные к её кровати.
Просила ведьма лишь одного, чтоб ей подали руку. И прямо говорила и хитростью пыталась – да всё без толку. Слишком хорошо знали деревенские что нельзя того делать. Бабка бесилась, корчилась в муках на своей измятой постели, и никак не помирала.
Наконец, в ночь с четверга на пятницу бабка Таисья испустила дух. Бабы, пришедшие утром, нашли её бездыханной. Они омыли тело и уложили в гроб. Глаза ведьмы никак не закрывались, а положенные на них монетки несколько раз оказывались в ногах старухи. Тогда просто решили заколотить гроб прямо дома. Священник совершил Чин отпевания и Таисью похоронили у самой ограды кладбища. Установив на могилу крест, народ разошёлся.
На следующий день Галина, идя мимо кладбища, увидела, что крест на могиле бабки упал и лежал тут же, на тропинке. Мужики пришли, поправили ест, но на следующий день он снова лежал возле
могилы, словно кем-то вырванный из земли. Сельский люд, посовещавшись, решил креста больше не ставить, пусть лежит где лежит, мол, не принимает Господь её чёрную душу, видимо. Да и то верно, нехорошими делами занималась Таисья, страшными, о них и говорить вслух ненадобно. Людей со свету сживала, привороты делала, и даже младенцев, говорят, во чреве морила, деревенские сами к ней не ходили, а вот городские часто похаживали, да с подарками всё.