Что-то между нами (СИ)

– Говорил же. Говорил… Никаких детей, блядь, – все еще не веря в такую подставу от жизни, трясу головой. В ушах шумит, сердце выскакивает. Я знаю, что из этой ситуации наверняка есть какой-то выход, и что скоро, когда пыль осядет, я непременно его найду, но пока меня тупо кроет. И в голове – ни одной связной мысли. Лишь нарастающий гул неизбежности.
– У тебя телефон звонит.
С силой вытолкнув из груди воздух, рявкаю в трубку:
– Да!
– Роберт Константинович, зайдите, пожалуйста, Тамаре Васильевне нехорошо.
Я срываюсь с места и тут же резко торможу.
– Ты же с водителем? 
– Да.
– Хорошо. Мне надо идти, – зачем-то поясняю очевидное.
– Что случилось?
– Жене плохо. У нее опасность образования тромбов, в общем, – машу рукой и, понимая, как нелепо это обсуждать со своей любовницей, просто ухожу.
– Останешься с ней?
– А куда деваться, малыш? Так надо. А ты, пожалуйста, будь умницей, ага? Хоть ты будь. Я приеду при первой же возможности, ладно?
Эмилия улыбается мне напоследок, и я воспринимаю это как добрый знак. Все-таки она у меня исключительно понятливая девочка. 
Взбегаю по ступеням в клинику. А там просто какой-то бедлам.
– Что случилось? Где моя жена? Она в порядке? 
– Мы делаем все, что можем! На данный момент Тамара Васильевна в реанимации.
Хотел бы я сказать, что дальше все было как в полубреду, но нет… Напротив. Я запомнил то утро в мельчайших подробностях. Помню каждое слово, каждый жест, лицо каждого попадавшегося мне на глаза медработника. Помню, как ложился ломтями свет, проникая сквозь жалюзи, как остро пахло сиренью… Как пищало медицинское оборудование, когда кто-то новый входил в реанимацию. Как жужжал залетевший в приоткрытую форточку шмель. 
– … очень повезло, что она находилась в клинике. Очень! Мы вовремя провели процедуру стентирования. Мне остановиться подробнее на том, что это такое, или не надо?
– Нет, я в курсе данной процедуры. Моя теща умерла во время неё, – добавляю, наверное, некстати, потому что доктор на миг теряется:
– Да. У вашей жены генетическая предрасположенность к тромбофилии. Но сейчас все прошло без осложнений.
– Угу. Так с ней все будет нормально?
– Следующие сутки покажут, но уже сейчас я могу вас заверить, что мы сделали все возможное.
Киваю. Откидываюсь на спинку дивана. Часы показывают, что прошло уже шесть часов.
– Роберт Константинович?
– Да?
– В кабинете осталась сумочка Тамары Васильевны. Я ее вам оставлю?
– Конечно. 
– Мы можем сделать для вас что-нибудь еще? Может быть, чай? Кофе? Успокоительное? 
– А комната отдыха у вас есть? 
Тело затекло от сидения в одной позе. А уйти… Ну как тут уйдешь? 
– Для вас мы что-нибудь придумаем. Обождите, пожалуйста.
Телефон в сумке Томы звонит, когда я вновь остаюсь один под палатой реанимации. Милка. Ч-черт! Я совсем забыл о дочери. 
– Привет, Мила. 
– Пап? А ты чего с маминого? Она где?
– Мил, мама в больнице. Тут такое дело… Слушай, может, ты приедешь? Не телефонный это разговор. Только не волнуйся, уже все нормально.
Понимаю, что подводка не лучшая, но ничего другого не приходит на ум. В голове – каша. На сердце – муть. А на коже – страх липкой пленкой. Вот куда ей было беременеть? Дура. А я тоже хорош. Так перепугался, что даже не поинтересовался ребенком. 
– Роберт Константинович!
– Да?
– Пройдемте, я покажу, где вы можете освежиться и отдохнуть. 
– Постойте. А как ребенок? 
– Пока об этом трудно судить. У вашей жены куча противопоказаний. 
Да. Мы бы и первого никогда не родили, если бы имели представление о рисках. Но та беременность, кстати, протекала без осложнений. А тут…
– Не лучше ли ее прервать?
– Это не абсолютная рекомендация в данном случае, но вряд ли оптимистичная. 
Что я по этому поводу думаю? Не знаю. Облегчение? Нет. Но и печали нет особенно тоже. Я не хотел этого ребенка и не успел привыкнуть к мысли, что он у нас будет. 
– Мы вас позовем, когда можно будет навестить больную. Располагайтесь. Здесь обед. И кофе… Сахар сейчас вам не помешает, даже если вы его не употребляете в обычной жизни.
 
Киваю. Успеваю немного перехватить, когда в выделенную мне палату врывается всклоченная дочь. Толку и поддержки от Милки никакой. Скорее она сама нуждается в утешении, но скрывать от нее то, что случилось с матерью, странно. Да и как бы я скрыл, что Томки нет дома?
– С ней же точно все будет хорошо?
– Точно.
– Кошмар какой-то. И надо было вам беременеть на старости лет! 
Не надо было. Конечно, не надо было. Но дело тут вовсе не в возрасте, а в том, что дети действительно должны рождаться в любви. Если бы мы планировали беременность как надо, могли бы избежать кучи рисков.
Эмилия… Ч-черт. Ей ведь тоже сейчас нужна моя поддержка. Девчонка явно напугана. В отличие от Томы, она совершенно не планировала от меня рожать. Я в этом уверен. И, может, дело правда было в проклятых устрицах, которыми она отравилась. Девчонку нещадно рвало два дня, даже скорую пришлось вызвать. Так что вариант с тем, что таблетки просто не успели подействовать, кажется мне вполне правдоподобным. К тому же в постели с рыжей я частенько забивал на резинки. А трахались мы ох как часто, не то что с Томкой. 
«Ты как, малыш?»
«На занятиях. А ты где?» 
«Все там же. У жены серьезные проблемы со здоровьем».
«Понятно».
Ничего тебе не понятно, девочка. Но как объяснить, я пока не знаю. Двадцать лет – это чертовски много. Кем я буду, если отпущу ситуацию на самотек? Нельзя так. 
«Будь умницей. Ты же знаешь, что делать?»
Наверное, глупо делиться с Эмилией своими познаниями в области беременности. Боюсь, за двадцать лет они сильно устарели. Так что, может быть, мне даже придется самому поучиться.
– Роберт Константинович? Тамара Васильевна пришла в себя.
– Пап! Можно я тоже к маме пойду?
Перевожу взгляд на медсестру.
– Только недолго. 
Томка выглядит на все свои годы. Ну, вот и стоило оно того? Жалко дурочку. Интересно, как она залетела? Наша сексуальная жизнь с появлением Эмилии почти полностью сошла на нет. Могла ли Тома забеременеть на стороне? Не верится. Все-таки хочется думать, что она умнее. Натворили мы дел. Непонятно, как теперь разгребать. 
– Ну и напугала же ты меня, – пожимаю пальцы жены. 
– А уж… как я сама… испугалась… Ты был… прав.
Да, но сейчас ее слова мне не доставляют радости. Это не та ситуация, в которой хочется сказать что-то вроде: ну я же тебе говорил! 
– Как себя чувствуешь? Что-нибудь болит, мам? – ревет Милка. 
– Мила! Маме нельзя нервничать.
Да. И это тоже все усложняет. Засада по всем фронтам. И тут… Что тут? Лишь бы Эмилия не сплоховала. Мне порой тоже нужно, чтобы кто-то держал фланг. Сейчас слабое звено очевидно. Как и мой выбор. 
Поговорить о чем-то большем в тот день нам не удается. Даже в платной клинике никто не позволит тебе засиживаться в реанимации. Милку отправляю домой. Сам остаюсь ночевать в больнице. А посреди ночи меня будят, потому что у Томки начинается кровотечение. Она теряет ребенка… 
Следующие два дня просто выпадают из жизни. Я кое-как вырываюсь из больницы только в четверг, понимая, что больше не могу откладывать встречу с Эмилией. Она, конечно, девочка сильная, но ведь и ситуация, мягко говоря, нестандартная, а мы так толком ничего и не обсудили.
Дверь открываю своим ключом. В гостиной горит свет. Эмилия сидит в привычной позе за барной стойкой. Одна нога поджата, вторая болтается. В ушах наушники. На краю барной стойки две грязных тарелки – значит, есть девчонка не забывает. Вот и молодец. Зря я волновался, думая, что она тут без меня расклеилась. 
– Привет. 
Эмилия дергается. Вытаскивает из ушей наушники.
– Привет. Не слышала, как ты вошел. Который час? 
– Уже поздно. Раньше выбраться не удалось. – Подхожу ближе, зарываюсь лицом в ее собранные на макушке волосы. Делаю жадный вдох, по чуть-чуть рядом с ней расслабляясь. – Ты как, малыш?