Нобель. Литература

Или, например, «Короткая записка перед долгим прощанием», официальный перевод «Короткое письмо к долгому прощанию», там писатель, что уже само по себе скучновато в качестве главного героя, тридцать лет, у него любовь такая мучительная с женой его Юдит, которая вообще стала первым в его жизни понимающим человеком, а в результате дожили они до взаимной ненависти и отвращения. Он уехал в Америку, а она поехала за ним, потому что она и с ним не может и без него не может, как бы ее ненависть не утолена. Но это опять-таки названо, а не написано, мы не чувствуем этого. Об этом говорится масса слов, но нет ни малейшего изображения этого. Она пишет ему письма, и в этих письмах она пишет, то «не советую меня искать», то «поздравляю с последним днем рождения», из чего он решает, что она задумала его убить, и он получает от нее в подарок в посылке адскую машину, которая должна взорваться, но не взрывается. А потом он однажды видит, что она преследует его на берегу залива и целится в него, но не попадает, и они выбрасывают пистолет, и потом они вместе едут к режиссеру Форду, с которым долго разговаривают об Америке.
Какие-то бесцельные перемещения, понимаете, мне это чувство само по себе, когда ты чужой в чужой стране, оно мне знакомо, особенно оно знакомо мне по таким перемещениям в юности моей, когда я ехал, например, в Штаты в командировку, там денег очень мало, и ты едешь, и вокруг тебя пробегают эти чужие люди, незнакомые пейзажи, ты ни с одним из них внутренне не контактируешь. Это потом уже, когда я стал ездить в Штаты к друзьям или на работу, тогда есть что делать, но ведь страну имеет смысл посещать, когда у тебя есть в ней контакты. А когда ты едешь как турист, ты именно путешествуешь в невесомости, и мимо тебя проходят какие-то перечни предметов, а не предметы.
Вот это ощущение достигнуто, скажем, в фильме Вендерса «Алиса в городах» или в его же фильме «Париж, Техас». Именно поэтому Хандке так много работает с Вендерсом, именно поэтому Вендерс так любит фотографировать такие таинственные пустотные объекты: какие-нибудь склады, какие-нибудь офисы, какие-нибудь конторы непонятного назначения где-нибудь в Штатах, с такими пустыми слепыми стеклами. Это, конечно, видение колоссальной безграничной тоски, но это не жизнь, это какое-то существование вне жизни. У Кафки тоже это есть, но у Кафки это наполнено живым ужасом, живым ощущением тоталитаризма во всем. А у Хандке этого нет.
Дальше, что мне особенно в нем не нравится, это такой принципиальный отказ от психологизма, у него герои как-то психологии лишены. «Страх вратаря перед одиннадцатиметровым», самая известная его повесть, кстати, она традиционная такая, очень формально крепко сделанная. Вратарь, уволенный из команды, проводит ночь с кассиршей кинотеатра, потом вдруг убивает ее, совершенно непонятно почему, и некоторое время скитается, скрывается от преследования. Ощущение некоторой подвешенности и страха, оно там передано, хотя гораздо лучше оно передано у Набокова в «Отчаянии», когда героя тоже преследуют за преступления, в общем не особо мотивированные. Но самое главное, мы не понимаем, почему он все это делает, это создает такую энигму, загадку, но это по большому-то счету неинтересно: а что мне за дело-то до этого вратаря, он же ничего не делает, чтобы я с ним как-то себя соотнес. Ни автор, ни герой никак не стараются привлечь мое внимание, и взгляд мой так же скользит по этим строчкам, как по каким-то чисто внешним пейзажам.
Понимаете, я в принципе, по складу душевному, я должен бы вообще любить людей, которые идут поперек общественного мнения, я сам всю жизнь против воли почему-то оказываюсь в такой ситуации, что я совпадаю с немногими, а любые большинства агрессивные меня очень раздражают. Но ситуация, когда поперек всеобщего мнения Хандке отстаивает Милошевича, при том, что Милошевич — далеко не радужный персонаж, это персонаж вообще во многом виноватый, чего там говорить, и много крови проливший, мне кажется, что в данном случае Хандке несколько злоупотребляет преимуществами нонконформизма. А еще он говорит, что окружающий мир приговорил Милошевича, поэтому окружающий мир, с его точки зрения, не существует. У всякого есть право на свои воззрения, я тут не очень точно пересказываю, все близко к тексту, но у всякого есть право на свои воззрения, и мне кажется, что здесь есть какая-то искусственность, какая-то фальшь. То, что он выступил на похоронах Милошевича с речью, понимаете, — если бы он действительно разделял какие-то сербские интересы, тогда понятно, но ведь он на самой сербской войне не был. Он описал путешествие свое по Дунаю, он описал свое путешествие по Восточной Европе, но если бы он был там как военный корреспондент, как Лимонов, я бы это мог понять, а он войну-то видел издали, и у меня есть серьезные сомнения в его моральном праве Милошевича оправдывать.
 
Другое дело, что сейчас Хандке является жертвой абсолютно тоже тоталитарной пропаганды и травли, и местечко, где он живет, выделило ему личную охрану. Травить писателей нехорошо, как мы помним по истории Салмана Рушди, но даже то, что Салмана Рушди травили, не сделает из меня фаната его творчества, его проза вымороченная, безумная, стилистически избыточная, а временами просто бездарная. Но если я вижу плохого писателя, хотя не лишенного некоторого своеобразия, почему я должен в угоду общественному мнению о нем говорить что-то хорошее? Так и здесь, то, что Хандке травят, это очень плохо, но это не делает из него хорошего писателя, как ни ужасно, потому что он писатель, лишенный изобразительной силы, писатель страшно скучный, страшно монотонный.
Говорят, его стиль нельзя оценить в переводе. В хорошем переводе стиль всегда можно оценить, а Хандке переводили не последние переводчики в России. Сейчас говорят, что Хандке надо рассматривать прежде всего через призму языка, у него необычайно изобретательный удивительный язык. Да ничего там нет особенного, в его записках о путешествиях. У Елинек есть язык, есть некоторый феномен, есть некоторое толстовское отстранение, даже у Токарчук временами есть язык, хотя ее герои тоже очень много путешествуют в «Бегунах» и путешествуют ужасно скучно. Это все следствие внутренней пустоты, попытка ее заполнить пространством, эссеистика ни о чем, записки на манжетах, там попила кофе, сижу, смотрю, напротив едет мальчик, который описался. Господи, кому это интересно!
Точно такое же у меня ощущение от Хандке и ощущение, знаете, какой-то европейской дикой пресыщенности, даже его футболист никогда не играет в футбол. Помните, как Бунин говорил Катаеву, написавшему рассказ о декораторе: «Когда же ваш декоратор начнет писать декорации?». Герои Хандке не работают никогда, вообще ни секунды, то есть у них профессии нет, его писатель не пишет, его художник не рисует, его фотограф только тупо фотографирует, но творческого подхода я там не вижу. Это человек, который вообще ни секунды не озабочен профессиональной проблематикой, а если нет профессии, я боюсь, то как-то нет и основы жизни, я не очень понимаю, зачем они все живут. Другое дело, что в России сегодняшней масса таких пустотных персонажей, живущих такой пустотной жизнью, поэтому Хандке многим нравится. Ну, ради бога, велкам, и в Европе, наверное, полно таких людей, в сытой, зажравшейся Европе, а уж тем более у нас, очень много людей поддерживают Милошевича, ненавидят НАТО за бомбардировки Сербии, я в общем этих людей могу понять. Как ни странно, общества этих непрофессионалов и серболюбов, они очень пересекаются, во многом они совпадают. Ну и бог вам навстречу, как говорили у нас в армии, но к сожалению, я не могу разделить этих чувств и отворачиваюсь от этого с какой-то даже брезгливостью.
Да, Хандке — писатель для зажравшихся, писатель для тех, кому незачем и некуда жить, писатель для людей, у которых очень много свободного времени и совершенно нечем его занять. Может быть, он конституирует как-то, прокламирует такое новое состояние Европы, но это и есть то состояние, которое заставляет говорить о вырождении. Понимаете, для меня нонконформизм должен быть оплачен жизнью, не скажу, что жизнью, отданной обязательно, но жизнью как жизненной практикой. Как в случае Лимонова, если вы хотите давать премию человеку, сочувствующему сербам, дайте Лимонову, это писатель выдающейся изобразительной силы. Хандке, даже когда он описывает секс, он как-то делает это, знаете, как Жюльен Сорель, который только и думает, неужели это и есть все. Да, это все, но это не так мало.