Нобель. Литература

Конечно, катастрофа «Тихого Дона», катастрофа его репутации, она заключается в том, что книга, столь неровно написанная и столь при этом сильная, не могла быть якобы создана человеком без фундаментального образования и фундаментального знания истории. Но по книге как раз очень видно, что когда он пишет то, что знает, например, пейзажи, или когда он описывает агонию — смертей он видел много, — там он точен. А когда он начинает описывать, скажем, офицерские разговоры, идут какие-то дурацкие штампы, шаблоны, он этого не слышал и не знает. Он абсолютно точен там, где идет любовная стихия. Помню, мне сказал Астафьев: «Почему я верю, что Шолохов написал „Тихий Дон“? Так написать любовные сцены мог только очень молодой человек, у которого стоит до звона». Это писал молодой человек, безусловно. Кстати, эта великолепная незрелость художественная, она играет на руку «Тихому Дону», потому что читать совершенную книгу о русской революции нельзя, русская революция была явлением разнородным, корявым и шершавым. И то, что такой несовершенный, и при этом великий роман о ней написан, делает «Тихий Дон» главным памятником происходящему.
Мой школьник очень точно определил про железные обручи. Дон Румата [23] носит на голове обруч. Но перед тем, как пойти рубить всех, он его снимает. Этот обруч вообще удерживал Румату от поступков. Его Герман придумал. И не случайно самый умный герой Библии носит имя Иосиф Обручник. Это муж Марии, который сумел принять ее миссию. Обруч бочке нужен, понимаете, потому что без этого, к сожалению, русская бочка точно начинает взрываться. Потому что внутри у нее хаос. Многие благословляют обруч. Обратите внимание, почему Шолохов был всегда любимцем русских консерваторов, и почему они всегда так настаивали на его авторстве. Именно потому, что в конечном итоге его роман — апология сильной власти, только не царской, которая сгнила, а большевистской, которая показала стране новый железный кулак. Я боюсь, что «Тихий Дон» — картина страшной смуты, которая разворачивается здесь всякий раз, как Россия опять пытается быть свободной. Ведь и Аксинья, попытавшись быть свободной, попытавшись уйти от жуткого своего мужа, она умерла, это ее гибель. И Астахов Степан, который на самом деле никакой не муж, конечно, какой он ей муж, он не любил ее никогда, на самом деле Степан Астахов — это и есть та русская власть, от которой не надо бы уходить. Нелюбимая, плохая, но уйдешь — помрешь. Как Толстой, сбежав из дома, умер на железной дороге, все как предсказал в «Анне Карениной». Все умирают на железной дороге русской истории. Об этом, как ни странно, — я думаю, против воли Шолохова, — свидетельствует роман. А то, что Шолохов, в отличие от Льва Толстого, не снабдил роман авторскими отступлениями, интеллекта ему не хватало или боялся он проговориться, — так получилось даже лучше, потому что каждый трактует книгу как хочет. И только Петр Бицилли, историк, в своей рецензии абсолютно правильно увидел в ней не хвалу казачеству, а приговор казачеству.
Жан-Поль Сартр в 1964 году отказался от Нобелевской премии и выразил сожаление, что Шолохову Нобелевскую премию до сих пор не дали. После чего ее дали Шолохову. Шолохов сказал, что не будет кланяться шведскому королю, потому что казаки никому не кланяются. Но все-таки поклонился. Мне кажется, что если бы Шолохов отказался от Нобелевской премии, это было бы красивее. Советская власть постоянно дезавуировала Нобелевскую премию, и когда ее получил Пастернак, она была объявлена премией наших врагов и так далее. Но тем не менее советская власть ужасно ликовала почему-то, когда дали Шолохову. С точки зрения Шолохова, не желавшего кланяться, это прекрасный был бы жест: не взять Нобелевскую премию, сказать — Сартр не взял, и я не возьму. Казакам не нужна Нобелевская премия, ишь чего! Но он взял, и, как ни странно, этим гордился. И это лишний раз доказывает, что Нобелевская премия — хорошая премия.
  
1970
  
Александр Солженицын
 
 Александр Исаевич Солженицын — русский писатель, драматург, публицист, общественный и политический деятель, академик РАН, диссидент, активно выступавший против коммунистических идей, политического строя СССР и политики его властей. Помимо художественных литературных произведений, затрагивающих, как правило, острые общественно-политические вопросы, получил широкую известность своими художественно-публицистическими произведениями по истории России XIX–XX веков. Получил Нобелевскую премию в 1970 году с формулировкой «за нравственную силу, почерпнутую в традиции великой русской литературы». 
Что касается уникальности случая Солженицына с его Нобелем, он получил Нобеля, когда об «Архипелаге ГУЛАГ» не знал никто. Книга тайно переправлялась за границу, но отмашки на печатание Солженицын не давал, именно потому, что после этого его пребывание в СССР сделалось бы невозможным. Оно и сделалось. Когда арестовали и стали допрашивать Воронянскую, его помощницу, у которой выпытали в результате место хранения рукописи, и она повесилась сразу после этого, он дал команду печатать. В конце 1973 года «ГУЛАГ» был стремительно напечатан, сначала у Никиты Струве, потом вся Европа, весь мир начали это переводить и тиражировать бешено. Книга стала мировой сенсацией, относительно Солженицына у советской власти был выбор — или посадить, или выслать — выслали, Андропов настоял.
Солженицын получил Нобелевскую премию, которая и гарантировала ему жизнь и свободу, потому что нобелевский лауреат — это особый статус. Гарантировала ему эту жизнь и свободу всего за восемь лет его художественного творчества, он печатался с 1962 года, и в 1970 уже стал нобелевским лауреатом. Хотя писал он к тому времени примерно всю жизнь, а печатался очень недолго, и главные его тексты далеко еще не были опубликованы. На Западе знали только его художественную литературу, а именно десяток рассказов, и среди них первый, конечно, «Один день Ивана Денисовича», ставший мировой сенсацией в ноябре 1962 года, затем «Раковый корпус», который, я думаю, доставил ему наибольшую всемирную славу, сейчас объясню, почему, и «В круге первом», роман, который, конечно, имел огромный резонанс, но прежде всего в России, потому что проблематика его русская.
«Раковый корпус» — мне многие иностранцы говорили о том, что эта история, этот роман или, как сам Солженицын считал, повесть, стала основой литературной славы Солженицына в мире, даже не «ГУЛАГ». Потому что Солженицын, как всякий крупный писатель, равен своему противнику. Когда он выходит на советскую власть, он, конечно, грандиозен, но по-настоящему велик он, вступая в поединок со смертью. Почему Солженицын этого Нобеля получил, с замечательной формулировкой «за продолжение нравственных традиций русской литературы» как раз в тот момент, когда уже казалось, что они брошены, эти традиции, что их не возродишь, — вот именно за это неожиданное понимание: оказалось, что есть у нас еще писатель истинно толстовского негодования и достоевской мощи.
Кстати, и Пастернак получил премию со странной формулировкой «за продолжение традиций русского романа», хотя ничего дальше от традиций русского романа, чем «Доктор Живаго», нет, книгу в России никогда не понимали. Как написал Самойлов, значение книги выше ее достоинств.
А Солженицын как раз поддерживает традицию русского социального романа, он здесь, можно сказать, органично встраивается в ряд. Но в чем его, как мне кажется, великолепное преимущество, и в чем особенность его, — Солженицын вернул русской литературе мужество обращения к главным вопросам, она очень долго от этих вопросов бегала, занимаясь либо в эпоху теории бесконфликтности конфликтом хорошего с лучшим, либо в шестидесятые годы, старательно огибая Ленина, разбиралась со Сталиным. Масштаб вопрошания, сам масштаб подхода, очень упали, конечно, очень изменились.
Солженицын — об этом редко вспоминают, но ведь это правда — Солженицын еще и постоянный поставщик бестселлеров. А почему его книги абсолютными бестселлерами становятся, что ни напиши, это сметают с полок? Потому что это касается самой больной точки, всегда. Даже «Двести лет вместе» — книга, которую многие, и я в том числе, считают образцом непонимания проблемы, ну просто совершенно мимо цели выстрелом, но все-таки она стреляет по очень существенной, по очень важной мишени, по важному национальному вопросу, русскому прежде всего, а не еврейскому, важному для России. «ГУЛАГом» Солженицын ударил в главную скрепу, он как раз писал о том, что зэки — это особая нация, и это замечательная пародия на этнографический очерк, но дело в том, что не просто зэки — это нация, но и нация — это зэки, нация в основном скреплена страхом тюрьмы, тюремными законами и тюремной субкультурой.